Новые друзья

Н о в ы е   д р у з ь я

 Я тяжело схожусь с новыми для меня людьми. Недоверчив, подозрителен. Да и сам отнюдь не притягиваю к себе. Слух плохой, на музыкальных инструментах не играю (моих сестер в Москве еще учили на пианино, учителей нанимали – дети аристократов власти, понимаешь, но до меня дело не дошло), плохо танцую, апломб, чудовищные амбиции, комплексы.

 После лагеря я был несколько заторможен. Не знал, как жить дальше. За двадцать перевалило, а я не только в институт не поступил, меня с такой анкетой никуда не возьмут. Да и не ясно самому, куда я хочу. На глав государства, тиранов и деспотов нигде не учат, прием не объявляют, а больше я никем не хочу быть. А если еще вспомнить какие у меня отметки в аттестате.. При этом руками работать я тоже не люблю и не могу, да много и не заработаешь. Нельзя сказать, что я ночей не спал, только обо всем этом и думал. Ночами, действительно бывало не спал, но был несколько заторможен, мало о чем вообще думал. К тому же и ел, как бы это выразиться... не каждый день.

 Светлана, сестра моя, познакомила меня со своими друзьями. А дружила она тогда с крымскими туристами из медицинского института. Теперь симферопольский педагогический институт возведен в ранг университета – не знаю, но в те далекие времена самым интеллектуальным вузом Симферополя был мед. Не уверен, что в области самой медицины, но только посмотреть и удивиться какой вклад внесли врачи в русскую литературу. Начиная с Чехова, Вересаева и Булгакова. Суммарно, с коэффициентом на талант, не по количеству, а именно по качеству, по вкладу в мировую литературу – много больше, чем литературный институт.

 Может так и нужно сделать, зафиксировать, те, кто хочет стать писателем, пусть поступают сразу в медицинский. А литературный – закрыть в связи с низким качеством.

 Друзей-врачей-туристов у меня образовалось трое. Соболь, председатель секции (его фамилия Соболев, однофамилец того, что на Красной Пресне), Кокс, забыл, как звали, хороший, отзывчивый парень и Дон, Валерий Непомнящий, который на два ближайших года стал моим лучшим другом.

 Эти ребята научили меня туристическим песням, грустным и веселым, и я пел их и орал их на разных несложных переходах, в автобусах, на привалах и до сих пор. Но все реже. Дон был в меру веселым, в меру начитанным, несколько старомодным парнем. Любил классическую музыку, был женат, но жена жила отдельно, в другом городе. Для повествования важно, что Дон познакомил меня со многими своими друзьями, будущим врачом, умницей, Пашей Менделем, который пастелью рисовал милые пейзажи, с Биллом и всеми, кто к тому моменту прилагался к Биллу.  

 Самое главное, Дон, тогда еще невинно, дружил с Аллой Хабибулиной, лучшей подругой моей будущей жены Люси. С Алкой у нас в жизни было много пересечений. Она оказалась дочерью того самого майора-татарина, начальника тюрьмы КГБ, когда я там сидел. Он у меня забрал шахматы за перестукивание с Зотовым-Плачендовским, но был не злобным человеком. Когда я со своей еще не женой Люсей пришел к Алке домой в гости, папа меня узнал, или она его предупредила, и он встретил меня просто:

 - А! Валера, привет. Как поживаешь?

 Я огрызнулся:

 - Вашими молитвами на свободе.

 Но он к тому времени был переведен, видимо понижен до положения директора служебного стадиона «Динамо» - волейбол, городки, теннисный корт, пустырь. В подчинении уже не десяток старшин-надзирателей, а всего пара дворников и плотник. Не помню кто сказал, но про этого мужика рассказывали, что когда он устраивался на работу в Крымское ГБ, возникло препятствие, татар в Крыму не было, всех выгнали, включая семью дважды Героя Советского Союза Амет-Хан Султана, от которого в Крыму остался только бюст в Алупке, а тут этот, опять татарин – Хабибулин. Конфликт разрешился. Хабибулин стал единственным человеком в стране с особой национальностью – казанский татарин.

 Со старшим Алкиным братом Валеркой я не крепко дружил в пионерских лагерях, куда посылали детей сотрудников КГБ. Он умер уже давно. И еще одно пересечение с Аллой. Может быть, не последнее... Однажды, гораздо позже, уже видимо, когда я университет закончил, мы с Люсей приехали к ней отдыхать в санаторий под Ялтой, где она врачом работала. Она рассказывала о своей новой компашке, а там заводила – веселый Пашка. Некий Пашка, немного постарше нас.

 - Да, кстати, Рок (такая у меня в молодости была кличка – Рок), он тебя знает. Оказалось, Павел Григорьевич, учитель физики в 15-й школе. Ничего себе Пашка, лет на 17-20 постарше.

 Она замечательно смеялась, эта Алла звонко, весело и искренне, а выпив, горько, неутешно и многослезно плакала неведомо о чем. У нее было широкое, но милое, вечно смеющееся лицо симпатичной татарки и двойная порция задницы. Ноги у нее были как у японских или монгольских борцов, короткие и невероятно толстые. Дон говорил:

 - Я так присмотрелся к ее ногам, что мне кажется, у нее все в порядке, это у всех остальных спички.

 У них был общий сын. Почему был? Наверняка и есть, мы просто не общались уже более двадцати лет. С Доном они давно расстались, я потерял его из виду и ничуть не жалею, а у нее после этого Дона наступила такая бурная жизнь, она имен своих ухажеров не успевала запоминать, пока снова не женилась, и опять счастливо.

 Знакомых и даже друзей у меня быстро стало много, даже иногда излишне много, они, переплетаясь, происходили из двух корней-источников: с которыми меня познакомили по линии Светлана – Дон и молодые симферопольские поэты и их окружение.

 Но сначала Люся.