А р е с т о т ц а
О том, что отец арестован, мы узнали по обыску.
Ночью мама разбудила меня и приказала быстро одеваться. В квартире были чужие люди. Много. Человек десять. Некоторых я не то, чтобы знал, но видел раньше, соседи. Наверное они старались быть вежливыми, но ночью, чужие в доме – б-р-р-р! Била дрожь, то ли от холода, но скорее от страха.
Потом-то лично меня обыскивали сотни раз, и в задницу заглядывали, постепенно я привык. Но это был самый первый в моей жизни раз. Мама все время плакала и открывала все, что просили открыть, подставляла, доставала. Они перелистывали страницы каждого из томов довольно большой библиотеки, но делали кое-какие попущения. Мама потом рассказывала, что старший тихонько подсказал ей, какие перепрятать фотографии, куда перепрятать наличные деньги, куда сберегательную книжку. Обыск продолжался почти до утра.
Одновременно происходила перепись имущества, предполагалось, что в приговоре будет сказано о его полной конфискации, и записали только один из двух наших ковров. Второй, что выглядел поновее, посоветовали отнести утром кому-нибудь, кому мы доверяем, на время. А так, чтобы золото, драгоценности, то у нас этого вовсе не было, может только обручальные кольца, отец свое даже и не носил, он не любил украшений и на маме, она и не красилась никогда.
Только потом, много позже, мама все чаще пользовалась восстановителем для волос, потому что быстро поседела и не так быстро, но вскоре стала терять форму и расплываться.
Утром после обыска мама позвонила в Киев тете Мусе, сестре отца, и в басенной иносказательной форме рассказала, что было, и попросила узнать как там отец, хотя и без того было ясно. Уже через пару часов пришла «молния» из Киева «Борис тяжело заболел. Его срочно увезли в Москву». К этому времени отец был в чекистах много лет, может быть двадцать пять или больше, и ему и маме было ясно, понятно, чем это кончится.
