4 октября. Так как поступление в Театральное Училище было главной целью Стасиной поездки, то пошли хлопоты, которые встречали на каждом шагу препятствия. Отсюда -- разочарование. Требовались, например, документы: разрешение от меня на обучение ее в школе, метрика и свидетельство об окончании 5 классов. Первые два я послал, а третьего не было. ~~Нужно ~~За неимением последнего документа предполагали ей держать экзамен на домашнюю учительницу.
В конце концов Стасе надоела вся эта возня; посовестилась представить свою метрику, попробовала пристроиться на частной сцене, и решила, бросив мечты, возвратиться к нам. В силу каких-то "звеньев", связывающих ее с нами, по ее выражению, она раздумала поступать на сцену, тем более, что на первых порах ей предложили вторые роли.
Остановка теперь за деньгами.
Поверка торговли в посаде Пшевшиках
18 сентября. Мариамполь находится в 24 верстах от ст. Вильковышки Петерб.-Варшавской железной дороги. Переезд этот я совершил в каретке. Сначала сел один. при выезде из Мариамполя у меня оказалось уже 3 спутника, которых "фурманы" передали друг другу, соблюдая, конечно, только свой гешефт, и нисколько не заботясь об удобстве пассажиров. Около нашей кареты поднялся гвалт: фурман, вопреки физическим законам, непременно хотел втиснуть 5-го спутника между моими визави и, если бы пассажиры не протестовали, он обязательно посадил бы им на головы своего протеже. Однако, как ни втискивался новый спутника, ниже боков злополучных пассажиров, не могу сесть и кончил тем, что полез обратно, тем более, что считал себя интеллигентным господином, которому не полагается терпеть неудобства. Нашелся все-таки другой охотник, потоньше, и мы поехали. Нарочно я записал эту сцену, как неизбежную при странствованиях в этом крае, и, стало-быть, в своем роде характерную.
Поезда ожидали около часу.
Для удобного исполнения своих дел я взял билет до г. Ковны. Всего 3 часа езды.
Предполагая в Ковне ночевать, остановился в Центральной Гостинице. Первым делом я отправился во 2-й участок для справок о лесопромышленниках.
Помещение было до невероятности грязное, хотя помещалось на главной улице. Городовой, видя на мне чиновничью фуражку, встретил учтиво, и начал рыться в огромном списке домовладельцев, ища указанных мною лиц. Поиски оказались бесплодными. Смеркалось. Какой-то субъект без всякого стеснения разлегся на скамье. Вошел старший городовой, настоящий "волкодав", и не обращая на меня внимания, уселся во второй комнате что-то писать.
Городовой, наводивший справки, с места обратился к старшему за разъяснением относительно домовладельцев. Тот не вставая что-то рявкнул на все комнаты. Это мне не понравилось, я пошел посмотреть, что это за блюститель порядка.
При моем вопросе о лесопромышленниках, он ответил, сидя, но когда я назвал свою должность, он встал и понизив тон, даже стал осклабляться, что совсем не шло к волчьей физиономии. Он знал домовладельцев не лучше первого и пояснения давал третий, который сидел поодаль и писал. Этот преспокойно курил папиросу и совсем не вставал. Меня подмывало сделать надлежащее внушение, но я раздумал насаждать почтительность в чужом губернском городе и вышел, отрясая прах.
Искал трех лесопромышленников, чтобы объясниться с ними относительно торговли лесом в моем участке без торговых документов, но нашел только дома и квартиры, а самих не застал.
Было уже совсем темно; часов 7 вечера. Чтобы не терять времени, отправился в посад Алексету по ту сторону Немана. Река отделяла Мариампольский уезд, Царство Польское, от Ковенского уезда, Западного Края.
В большой комнате с больши высокими потолками, за столом, покрытом зеленым сукном, сидел писарь гминного Управления и писал, весь углубившись в работу. Лампа мешала ему разглядеть, кто вошел. Он поднял голову и с деловым видом всматривался. Я подошел ближе, тогда он быстро вскочил и начал усиленно кланяться.
Поговорив немного по надзору за торговлей, об урожае хлебов, о положении озимых и проч., я заказал на завтра лошадей.
В 10 часов утра у подъезда гостиницы стояла уже подвода.
Миновав город и железнодорожный мост, улица свернула вправо и повез к лесопильному заводу Фрейдберга.
-- Вы кто такой? -- обратился я к молодому еврею, присматривавшему за погрузкой лесного материала на подводы.
-- Я так... Когда нужно, подсобляю хозяину.
-- Ведите меня на завод.
-- А сам хозяин где?
-- Он в Ковне живет.
Еврейчик не знал еще, с кем имеет дело и вел себя нерешительно.
Завод оказался не из важных.
Окончив осмотр, я обратился к спутнику и назвал себя.
-- А теперь, -- сказал я, -- пошлите за хозяином.
В это время подошел смело пожилой еврей и на мой вопрос, кто он такой назвал себя приказчиком. Я не сомневался, что этот имеет промысл. свид. на личное занятие, потому что храбро пошел на врага себя держал.
Проходил мимо нас еще еврей, "по внешним признакам" приказчик. Я и его остановил с допросом. Оказалось, что я не ошибся.
Пока я вел эти разговоры, первый спутник оказался охотился уже за воротами с зонтиком в руке, но я его не останавливал, зная из разговоров, что он не постоянный приказчик.
Изловление приказчиков -- это одна из трудных сторон нашего надзора.
Опытность и известная сноровка облегчает дело, так что иной раз с полуслова знаешь с кем говоришь и при первом взгляде отличаешь приказчика от рабочего.
В данном случае мои догадки оказались правильными: тот, кто сам назвал себя приказчиком, имел промыслов. свид., а остальные два нет. Отобрав от них подписки, поехал дальше.
-- Вот едет сам хозяин, -- заметил возница, указывая на ехавшую настречу приближавшуюся бричку.
Поравнялись. Я кивнул головою и еврей довольно интеллигентная, тронули в бок своего кучера, чтобы тот остановился, и стал вылезать из брички. Подошел и протянул мне руку.
-- Вы фабричный инспектор? -- обратился он ко мне.
-- Податный инспектор.
Пошли объяснения с приказчиком: Фрейдберг начал торговаться, чтобы я разрешил выбрать полугодовые свидетельства. Пришлось согласиться.
Первая остановка после Ковны была в пос. Понемони. Посад грязный, жители бедные, дома деревянные и ветхие. Когда-то его обыватели занимались контрабандой и хорошо жили. Администрации однако это не понравилось, началось гонение и любители легкой наживы разорились. При выезде в посад я обратил внимание на то, что части деревянных крыш во многих домах были приподняты как будто на чердаках сушили зерно. После мне разъяснили, что на чердаках евреи обедают, справляя праздник "кучки". Более состоятельные из них пристраивают где-нибудь во дворе или на балконе курень из досок с окнами и дверью, покрытый хвойными ветками. Посреди стоит стол, вокруг него скамейки.
На крыльце гминного управления стоял прилично одетый господин, с усами и испаньолкой, в пиджачной паре и в мягкой шляпе на голове. Вы, писарь? -- обратился я к нему.
-- Так, -- произнес он без всякой торопливости, показывая этим, что и такие виды видывал, что как бы чиновник ни был выше его, а он не станет трепетать, потому что хозяин...
Я объявил свою звание должность и в доказательство того, что я не поддельный чиновник, приступил тотчас же к делу. Выразил неудовольствие писарю, что он не так исполнял мои письменные требования, как следует, а затем попросил пригласить некоторых свидетелей.
Явились 3 еврейчика. Все они держались себя независимее, чем в уездных городах. Допрашивали их, знают ли они, что такие-то лжепромышленники занимаются скупкой леса. Последовал отрицательный ответ. Видя, что от них толку не добьешься, отпустил.
Было уже 12 часов пополудни.
-- Вы когда обедаете? -- спросил я писаря, желая таким образом согласоваться с его обеденным временем: поверить торговлю и затем отпустить его на обед.
-- Может пообедаете? -- я сейчас распоряжусь, -- засуетился писарь, -- истолковав мой вопрос совсем в другом смысле.
Я поблагодарил и отказался.
Пошли поверять торговлю. Торговля ничтожная: в иной лавке всего-то товара рублей на 10! Оказалось почти все благополучно. Там где торговали не надлежащим товаром, разъяснил.
Зашли для моего любопытства ~~в чайную попечительства о народной трезвости. Пусто.
-- Ну, как дела? -- обратился я к сиделице.
-- Слабо, -- ответил за нее писарь, -- мало посещают.
Помещение светлое и чистое. На столе несколько газет: на польском и русском языке. Последние не разрезаны. На стенах: часы и портрет государя. В углу шкав с посудою. Это общий тип наших казенных чайных. Кое-где заботятся о покупке симфонионов.
По возвращении в управление, писарь предложил чаю. Подал на подносе.
Там же стояла ваза с вареньем. Закусив привезенным с собою съестным, принялся прихлебывать чай, и о ужас! -- допиваю до дна, а на дне -- блоха! -- хороша настойка!.. От второго стакана ~~отбоярился уже отказался.
день уже клонился к вечеру, когда я подъехал к Почермонскому гминному управлению. В канцелярии никого не оказалось. Я хотел было идти искать живого человека кого-либо, но в это время вышел в канцелярию толстый чело[Author ID0: at ] господин совсем как Петр Петрович Бетух, с растерянными глазами навыкате.
-- Вы писарь? -- спрашиваю я.
-- Как? -- переспросил толстяк и подошел почти к самому носу.
-- Писарь? Спрашиваю я? -- повторил я свой вопрос уже громче, видя что имею дело с глухим.
-- Так.
-- Я здесь долго не буду: еду к помещику по делу. Так Распорядитесь, чтобы была подвода. Писарь побежал распорядиться. В ожидании лошадей я начал шагать по канцелярии. Убогая обстановка свидетельствовала о недостатках гминных средств. Хотя здесь все было имелось, что необходимо для гминного начальства: и стол с потертым зеленым сукном и кресло VVII столетия и шкафы с делами, которым позавидует любой архив, но все это было безцветно и грязно. Стены были украшены неизменными портретами Государя и князя Имеритинского, бывшего Варшавского генерал-губернатора. На столе, кроме [нрзб] чернильницы и разного письменного хлама, стоял католический крестик для приведения к присяге.
Появился писарь:
-- Чаю выпьете? -- обратился он ко мне.
-- Не откажусь.
Через полчаса писарь пригласил меня в другую половину дома, свою квартиру. Там на столе уже была приготовлена закуска: домашний сыр, черный хлеб, масло и колбаса. Затем писарь же принес стакан чаю. Принес и стал.
-- А вы что же?
-- Как?
-- Отчего вы чай не пьете?
-- А-а. Я пил уже.
-- Садитесь, чего же вы стоите.
Он сел. Водворилось молчание. Говорить было с ним крайне тяжело и я принялся за еду. Писарь сидел, не шелохнувшись, и смотрел вперед. Вбежала собачка, вскочила на подоконник и стала смотреть на улицу.
Какая-то женщина мелькнула в соседней комнате и, повидимому, сделала писарю знак, потому что тот быстро встал, скрылся за дверью, и возвратился назад уже с стаканом чаю.
-- А говорит, что пил, -- подумал я.
В соседней комнате началось подозрительное покашливание и я уже дальше не мог [нрзб, возможно петь]: А ну, как чахотка! ~~А вдруг чахоточный.
Положила стакан лимон и поспешно выпил чай.
Писарь несколько раз выбегал из комнаты осведомляться насчет лошадей. И наконец объявил, что подводы нет: все крестьяне разъехались.
-- Нет уж вы как хотите, а лошадей достаньте: здесь я не могу ночевать.
Началась опять беготня, к счастью увенчавшаяся успехом.
Когда выехали, уже стемнело. Писарь Объяснил ~~мне, что помещик, к которому мне нужно было, живет в 6-7 верстах от пос. Погермонь, а между тем мы ехали, ехали... Лес. Возница почему-то не захотел везти лесной дорого, и поплелся по опушке. Начало так трясти, что он слез с брички и пошел погляд посмотреть дорогу.
-- Почему же не едем лесом? -- спросил я?
-- Тут ближе.
Однако извозчик повернул назад и повез и лесом.
Лес оказался старым и густым, так что в нем темно было как в чулане.
Жутко стало. Лошади плелись шагом. Я вспомнил как года четыре тому назад ехал в такое же время лесом в Дисненском уезде, Виленской губернии, и когда проехали тот лес я спросил извозчика водятся ли волки; и он сказал, что водятся.
Это воспоминание заставило меня теперь настроиться и я все время, пока находились в лесу, держал в руке заряженный револьвер. От напряженного состоянии казалось, что мы двигались страшно долго. На пол-пути встретили повозки с женщинами, мужчина вел в лошадей. На близком разстоянии обе встретившиеся стороны для подбодрения себя начали издавать предупредительные восклицания.
Когда миновали лес, как-то стало легко на душе. Взобрались на шоссе и покатили под гору.
Освещенный дом. В окно была видна голова женщины, наклонившаяся над столом. Страшный лай собак заставил выйти на крыльцо хозяина со свечей.
Я отрекомендовался.
-- Извините, что я в такой неурочный час являюсь к вам. Только в городе можно располагать временем так, чтобы не безпокоились другие.
-- Пожалуйста, не стесняйтесь.
Молодой человек помог собственноручно нести мои вещи.
-- Понимаете по-польски или по-немецки? -- спросил меня хозяин, -- я вас познакомлю с дамами.
-- По-польски немного понимаю. Может быть я стесню дам? -- так отведите сюда. При этом я указал на другую половину дома.
-- О, нет, нисколько. Пожалуйста.
Вышли в столовую. Представился двум пожилым дамам, из них одна была мать хозяина, а другая гостья, родственница из Литвы.
Завязался разговор на польско-русском языке. Пили чай. Закусить подали только колбасу.
Хозяин, как передавал мне писарь, года два как отбыл воинскую повинность вольноопределяющимся, но военного в нем ничего не было. Он был среднего роста, худощавый, рябой, с небольшими усами и испаньолкой. После первого стакана чая, я объяснил цель своего приезда, т.е. о том, что ищу такую-то помещицу.
-- Ее нет здесь, -- ответил мне.
-- Как нет. Значит, я не туда попал?!
-- Не туда. Она у нас только гостила в прошлом году два месяца.
-- Напрасно, стало быть, ездил. А позвольте узнать, где она в настоящее время?
-- В Варшаве.
Через час хозяин проводил меня во флигель на ночлег. Там 3 были комнаты были приспособлены для приезжающих.
-- Должно быть, у вас много народу бывает?
-- Да, приезжают соседи на несколько дней. Иногда у нас занимают помещение под дачу.
Во всем флигеле я ночевал один. Мне была отведена самая маленькая комната. Стояли кровать, стол, кушетка и умывальник. Меблировка вообще отличалась простотою. Без ошибки можно было заключить, что помещики были из неважных, как говорится, захудалых. В главном доме также все отличалось~~ простотою~~ скромностью. В столовой (других комнат я не видел) в дополнение к меблировки висели по стенам польские сюжеты.
Часов в 9 утра пришел за мною хозяин. Дамы уже сидели за чаем. Закусить подали все ту же колбасу, масло и сыр. В сыре так откровенно копошились черви, что я к нему даже не притронулся.
Хозяин почти все время отсутствовал, так что я чувствовал порядочную скуку. Прошелся по саду, но сад оказался совсем неинтересным.
Не зная, как меня развлечь, помещик повел знакомить с лошадьми и приказал двух из них, недавно купленных, пустить в огороженное место. Они бегали как в цирке кругом и доставляли нам высшее хозяину, по-видимому, большое наслаждение... т.е. не нам, а ему.
Запрягли бричку. Лошади, конечно, были рабочие. Я только облизывался завидовал, когда смотрел на новенький щегольский фаэтон и рысаков, податному инспектору много чести на таком ездить не предназначавшиеся мне.
Откланявшись гостеприимным хозяевам, я отбыл на ст. "Мавруце". СП-Варш. жел. дороги.
В Пильвишках.
От ст. Мавруце до следующей ст. Пильвишки полчаса езды.
Носильщиков не было и я сам вынес вещи. Подскочил косоглазый мальчишка, еврей, и предложил подводу до посада. Разговор происходил в багажном отделении.
-- Сначала снеси мои вещи, там на платформе лежат, -- перебил я предложение мальчишки.
-- Туда не пускает жандарм.
Пришлось самому идти за вещами.
Возвращаюсь.
-- А сколько за подводу? -- спрашиваю.
-- Как всегда: 15 коп.
Я удивился дешевой цене, так как посад был, по крайней мере, в версте от станции.
Однако удивление мое рассеялось, когда мальчишка намеревался посадить "попутчиков". Я поморщился. Моментально вещи и сами "попутчики" были очищены.
Возница оказался большой егозой; все подскакивал, махал вожжами, кнутом и поминутно поворачивался в мою сторону.
-- Куда везти Вас? -- спрашивает.
-- На постоялый двор.
-- А в прошлом году "ревизор" у нас останавливался. У нас лучше чем на постоялом дворе.
-- Вези на постоялый, когда тебе говорят.
Мальчишке было не больше 10-12 лет, а между тем он оказался с большой смекалкой. Очевидно, он старался для своего "папасы".
Вспоминаю, как в прошлом году я останавливался в подозрительном доме отца этого возницы. Дочь хозяина, перезрелая девица, с непомерным носом надоедала своими разговорами и ухаживанием. В конце концов с меня содрали за ночь, самовар и яичницу что-то около 2 рублей. Надо было видеть преобразившуюся физиономию девицы, когда я заплатил меньше 2 р., по своему расчету!
Подъехали к постоялому двору, новому двухэтажному дому. На скамейке сидело несколько человек евреев.
У входа в гостиницу стояла пожилая еврейка.
Не поднимая спуская с головы капюшона дождевика, я спросил эту еврейку:
-- Есть свободный номер?
Она стояла боком ко мне, имела крайне недружелюбный вид и ничего не ответила.
Я сбросил плащ и начал слезать с брички. Форменная фуражка и знакомое лицо "ревизора" произвели необыкновенное действие: сидевшие на скамейке встали, а пожилая еврейка так преобразилась, так что мне показалось, что словно явилась другая женщина: начала суетиться и приветливо улыбаться. Не успел я оглянуться, как уже вещи мои были снесены наверх в довольно приличную комнату с окнами на улицу.
Я потребовал самовар и воды, чтобы умыться с дороги.
Прислуживали сразу 3 женщины. Трудно было разобрать, кто хозяйка, кто служанка. Появились 2 бородатых еврея, повертелись и ушли. Наконец, чтобы избавиться от назойливых гостей, я запер дверь на ключ.
Взглянул в окно. Что это?!
Несколько женщин в фартуках бегом переносили мануфактурный товар из одного дома в другой.
К сожалению, я не могу сосредоточиться на этом явлении, так как в номере начались приготовления к мытью. Заметил только ясно тот дом, куда носили. Все чего-то суетились и с напряженным внимание смотрели на окна моего номера.
Подали самовар. Воду была взята набрали из реченки и потому она была так мутна, что я с трудом проглотил 2 стакана чаю. Не успел я напиться, как приотворилась тихонько дверь и просунулась сначала голова с длинной поседевшей бородою, а потом и все туловищу.
-- Что скажете? -- спрашиваю.
Подошел ближе старик, опираясь на палку прихрамывая.
-- Господи инспектор, -- начал он, -- меня обложили в этом году раскладочным сбором, а я ничем не торгую.
-- Как не торгуете? Мне официально известно, что вы продаете лошадей.
-- Господ. инспек., я не могу торговать, я совсем старый человек, у меня нога болит и машинка есть, поддерживает ногу. Вот посмотрите.
При этому старик взялся за галошу и намеревался показать машинку.
-- Не надо, не надо, -- остановил я его. -- Что можно будет, я сделаю. Наведу справки.
Старик поблагодарил и заковылял обратно.
Вслед за ним явился другой еврей, также бородатый, но помоложе. Будучи хозяином этого дома, в котором я остановился, держал себя свободно.
Начал спрашивать, когда я начну ревизию. Завтра у них праздник, лавки поэтому будут заперты и т.д. одним словом, завел разговор совсем для меня неинтересный.
Наконец еврей весть в поту от непривычного для него разговора и к тому же натянутого вынул из кармана кучку денег, зажатых в кулак, и положил под скатерть.
Я не нашелся, что мне делать. Прежде всего у меня мелькнула мысль, почему деньги положены под скатерть. Может быть, он думал, что мало дает. Так обыкновенно платят докторам за визит. Это второй случай, когда мне суют деньги: в прошлом году представитель больничного дозора навязывал 50 руб. но я от них отделался после долгих объяснений. И этим отличаются постоянно Пильвишки! Не умели в этом посаде развито -- брать и давать! Кто приучил?
Все эти мысли быстро проносились у меня в голове и я не знал как поступить: накричать, устроить какую-нибудь эксцентричную выходку или пуститься в разсуждения.
Сообразив, что дурно брать, а не давать, я прибегнул к последнему средству, т.е. повел спокойную речь.
-- Зачем даете? -- оставьте лучше себе. Мы служим правительству и получаем за это жалованье. Не нуждаемся в посторонних вознаграждениях. Я произвожу ревизию, как требуется по закону. Если найду нарушения, покараю; если все будет благополучно, то никого не трону.
-- Нет, возьмите. У нас всегда так делается. Это от чистого сердца, -- при этом еврей вынул деньги из-под скатерти и начал совать в руки, притрагиваясь свободною рукой моего плеча.
Я начинал сердиться от такой назойливости.
-- Вы честный человек? -- резко спросил я.
-- Честный, честный, -- пролепетал еврей.
-- А когда честный, так возьмите свои деньги и уходите. Чтобы это больше не повторялось!
Однако ничего не действовало на демона-искусителя. Я пустился на хитрость. Когда он положил деньги на стол и собрался уходить, я сказал:
-- Возьмите деньги, а то служанка придет за самоваром и приберет их. Пропадут.
Эти слова оказали магическое действие. Золото было забрано и хозяин исчез.
Я был расстроен. Мне казалось, что подношение денег в виде взятки оскорбительно.
Как только стемнело, я отправился в гминное управление и распорядился, чтобы явились 2 страдника -- старший и младший. Они не замедлили придти.
Подходя к тому дому, куда, по моему наблюдению, прятали товар, я объяснил стражникам, чтобы один из них остался у входа с улицы. В это время подошел 3-й стражник, которого я поставил у входа со двора. Со старшими приступил к обыску. На улице собралась толпа. Вероятно, со стороны картина обыска производила сильное впечатление, так как на улице волновались, несмотря на меры, принимаемые стражниками.
Обход начался с первой комнаты. Хозяин дома держал лампу, хозяйка быстро подбирала ключи из огромной связки и отпирала разные ящики по моему указанию, а я пересматривал вещи. Хозяйство было немногочисленное и потому в квартире обыск прошел быстро. Ничего подозрительного не нашел. Перешли в амбар. Там я нашел черновой хлеб, который хозяин провал без промысл. свидетельства, и предложил ему зайти позднее ко мне для подписания протокола.
Оставалось только диву даваться удивляться, что хорошо припрятали мануфактурный товар!
Обыск я производил во второй раз в жизни и невольно волновался. Возвратился в номер совершенно разбитый.
Напился чаю. Показался опять хозяин гостиницы. Я поморщился, так как знал о чем пойдет речь.
Пришел и Хозяин расселся против меня очеивдно для смелости.
Опять завел разговор ни к селу, ни к городу. Затем приподнялся, положил на стол 50 руб. бумажку и пошел к двери.
Ну и хитрый же народ! Подумали, вероятно, что я не принял денег, когда увидел, что предлагаю 30 руб., а может быть положена бумажка в той уверенности, что я сразу увижу, что деньги большие и не стану спорить.
Так или иначе, я настаивал, чтобы хозяин забрал деньги.
-- Ревизия кончена, -- заметил он. -- Все нашли как следует, не придрались.
Наконец удалось выпроводить опять хитростью.
-- Вот что: денег мне не нужно. Когда-нибудь к празднику сделаете подарок, если хотите выразить симпатию. Но лучше всего, если даже и подарка не будете подносить.
Я рассчитывал, что с подарком евреи не захотят возиться, и оставят меня в покое.
На следующее утро я кончал поверку предприятий. Вопреки ожиданию, почти все оказалось в порядке. Составили один только протокол за неимение торгового документа.
Для меня так и осталось загадкой, для чего совали мне взятку, когда все обстояло благополучно. Быть может, полагалось, что я буду "придираться".
При поверке документов я наткнулся на еврейскую девушку, которая вчера так усердно прислуживала с самоваром. У нее оказалось сомнение относительно правильности в выборке с промысл. свидет., но это был такой пустяк, что я не заводил дела. А еврей, которому составил я протокол сегодняшним утром, вчера вертелся в номере при моем приезде. Очевидно обнюхивал, что я за птица. Не помогло!
Начал укладываться. Беря какую-то вещь с окна, взглянул на улицу и заметил, как хозяин гостиницы о чем-то оживленно советовался с несколькими евреями. Через 5 минут он снова явился ко мне и, погнувшись, тихонько спросил:
-- Золотую вещь или что-нибудь другое?
-- Да ничего мне не нужно!
Свободное копирование
