Затем в Гражданском кодексе идут статьи о праве собственности, залоге имущества и праве застройки. В каком же положении в Советском Союзе право собственности, эта основа всех гражданских правоотношений? Главная статья этого раздела — 59-я. Она гласит:
«Собственник вправе отыскивать свое имущество из чужого незаконного владения и требовать от недобросовестного владельца возвращения или возмещения всех доходов, которые он извлек и должен был извлечь за все время владения; от добросовестного же владельца всех доходов, которые он извлек и должен был извлечь со времени, когда он узнал или должен был узнать о неправомерности владения или получил повестку по иску собственника о возврате имущества…».
Но уже в первом примечании к этой статье сказано: «Бывшие собственники, имущество которых было экспроприировано на основании революционного права или вообще перешло во владение трудящихся до 22 мая 1922 г., не имеют права требовать возвращения этого имущества» (Гражданский кодекс был принят 31 октября 1922 года и введен в действие с 1 января 1923 года).
Однако не надо думать, что с введением Гражданского кодекса изъятие имущества в силу «революционного права» прекратилось. Изъятие домовладений, например, продолжалось все время и после издания Гражданского кодекса, под видом «муниципализации». То есть подлежали изъятию домовладения, превышающие определенную страховую оценку. Так как местные Советы не успели оформить эту операцию, они продолжали и после издания Гражданского кодекса заносить в списки муниципализированных домовладений все новые и новые строения. Владельца из дома выгоняли, и имущество его поступало в муниципальный жилищный фонд данного Совета.
Собственник был лишен права судебной защиты против нарушения его собственности, так как дела эти не подлежали разбору в суде, но могли быть обжалованы лишь в вышестоящий Совет. Жалобы эти заставляли вспомнить басню «Волк и ягненок».
Таким образом, независимо от того, было ли имущество изъято в силу «революционного права» до 22 мая 1922 года, как об этом гласит примечание первое к ст. 59 ГК РСФСР, или после этой даты, — собственник лишен был судебной защиты.
Кроме недвижимости изымали еще и золото. Хотя дореволюционная «николаевская» золотая монета и золотые изделия не были упомянуты Гражданским кодексом в списке предметов, изымаемых у граждан, конфискация золота продолжалась. Мой клиент Моисеенко рассказывал мне:
«Меня взяли ночью. После длинных подъемов и спусков по лестнице в совершенно темных подвалах НКВД меня посадили в абсолютно темный каменный мешок и закрыли тяжелую дверь. Помещение было совершенно пустое и настолько маленькое, что в нем нельзя было лечь ни вдоль, ни поперек. Сколько я пробыл там, не могу сказать, так как скоро потерял счет времени. Не могу даже сказать, сколько раз мне давали по кружке воды и по куску хлеба. Однажды дверь открылась, и меня стали в темноте нащупывать, а затем вытолкали из мешка и стали пихать в спину, ведя по какому-то темному коридору. Затем меня посадили на стул и привязали сзади руки. Вдруг темноту и тишину прорезал яркий электрический прожектор, направленный мне в лицо, и я услыхал голос:
— Ну, как насчет золота?
У меня радостно забилось сердце. Слава Богу, это только золото! А мне уже казалось и мерещилось предъявление какого-нибудь тяжелого контрреволюционного дела, и все эти дни и ночи я трепетал, ожидая смерти. Ну, теперь я уйду отсюда живой.
— Золото? Конечно, у меня есть золотые часы.
Я стал уже цепляться за мое имущество и добавил:
— Но ведь они у меня одни!
— А цепочка, а обручальные кольца? — услышал я в ответ.
Меня привезли ночью домой. Перепуганная жена достала и отдала наши обручальные кольца и мои часы с цепочкой, но меня все же увезли обратно в каменный мешок.
Сколько времени продолжалось это мое второе сидение, я также не могу сказать. Но вот опять меня повели по темным коридорам, и я почувствовал, что меня взяли под руки и стали опускать в яму. Когда я освоился в ней, я понял, что здесь есть еще несколько человек. Люди отправляли свои естественные потребности тут же, на кирпичном полу ямы, и сидели на нем же, опираясь спиной на кирпичные стенки. По зловонию я догадался, что люди сидят здесь уже несколько дней. Кто они были — неизвестно, так как все молчали.
Через некоторое время я почувствовал под ногами большую сырость, она все увеличивалась, и можно было догадаться, что откуда-то просачивается вода. Она все прибывала и стала достигать уже колен, затем дошла до пояса, до груди и стала подступать к горлу… «Да неужели смерть пришла?» Никто не кричал о помощи, все молчали… Стены толстые, а яма глубокая. Никто даже не молился, и я тоже… Однако вода остановилась и стала медленно убывать. Подошли люди и стали вытаскивать нас мокрых из ямы. Все делалось в полной темноте.
Меня снова посадили на стул, под прожектор, и задали тот же вопрос:
— А как насчет золота?
Мокрый, грязный, дрожа от холода, я пропищал:
— Возьмите все, отдам все, что только есть, не губите меня, невинного человека, — и я заплакал.
— Вот так невинный человек, и еще плачешь, а золото прячешь от советской власти.
Меня отвезли домой. Я, мокрый, грязный, обросший и одичалый человек, выломал кирпич из-под печки и отдал 180 руб. николаевскими золотыми монетами и три золотых креста: мой, жены и умершего сына. С меня взяли подписку под страхом ответственности вплоть до расстрела, что я буду молчать. Всего я отсутствовал из дома 21 день.»
Описанные мною события произошли спустя восемь лет после издания Гражданского кодекса. Потерпевший был мелким торговцем при НЭПе и ничего государству не был должен, так как ему удалось расплатиться и уйти вовремя, бросив торговлю. Происходило это в гор. Екатеринодаре.
Я лечил зубы у одной женщины-врача. Это была солидная, очень интеллигентная пожилая женщина. В один прекрасный день ее «взяли». Было совершенно ясно, что «за золото». Вернувшись, она стала проявлять признаки ненормальности, ее преследовала какая-то мысль о воде. Прием больных она прекратила. Она бросилась в реку Кубань и утонула. Это произошло также после издания Гражданского кодекса, примерно в 1930 или 1931 году.
Я не вижу никакой разницы между приходом красноармейца, который разрушает все преграды и запоры, взламывает штыком сундуки, забирает все «объекты прав», а затем выгоняет из дома «субъекта прав» и по дороге его пристреливает, и фининспектором, который приносит окладной лист по налогу. Он тоже может сломать все замки и двери и унести описанное им имущество или выгнать «субъекта прав» на улицу, где его подхватит «на вилы» прокурор и бросит в судебную молотилку по ст. 61 Уголовного кодекса: два года лишения свободы и пять лет ссылки.
В первом случае действует «революционное право», т. е. примечание 1 к ст. 59 ГК РСФСР, или инстинкт личного грабежа: «имущество вообще перешло во владение трудящихся», как говорит это примечание; во втором случае действует уже «революционная законность» или инстинкт государственного грабежа — статья 61 УК РСФСР. Разница только та, что здесь присутствует ярко выраженный элемент государственного мошенничества в лице фининспектора, в обязанности которого входит исчисление заведомо ложного налога, не соответствующего ни фактическому заработку, ни доходу.
Я спросил как-то знакомого инспектора: «Неужели тебе не стыдно исчислять такие сумасшедшие налоги?» Он мне ответил: «Ничего не поделаешь, такая директива, ведь мы теперь не финансисты, а ликвидаторы».
При коллективизации право собственности было совершенно аннулировано. Осталась лишь одна насмешка над нормами Гражданского кодекса. «Обобществленное» крестьянское имущество, сданное в колхоз в принудительном порядке, заносилось по книгам бухгалтерии колхоза частью в основной неделимый капитал, частью в паевой взнос. Последний можно было будто бы получить в случае выхода из колхоза. Таким образом соблюдались в теории нормы Гражданского кодекса, гласящие о договоре «товарищества на паях». Но назад, конечно же, никто ничего не получал, да и сам выход из колхоза был невозможен. Неделимый капитал включал скот и инвентарь. Скот весь подох, инвентарь был поломан. Паевые взносы — зерно, фураж и деньги — также сгинули, а потому ни в одном колхозе уже давным-давно нет тех книг, куда записывались эти данные.