В сентябре 1974 года начался мой матч с Карповым, матч, призванный определить соперника чемпиона мира Роберта Фишера. Мне тяжело, горько рассказывать, как он был организован, как проходил.
Вспоминает очевидец, инженер из Зеленодольска Е. Голубицкий:
«Москва, Колонный зал Дома союзов. Торжественное открытие финального матча претендентов на первенство мира по шахматам между А. Карповым и В. Корчным. В президиуме — участники матча, высокие советские и зарубежные гости. Приветствия, пожелания успехов. Традиционное: пусть победит сильнейший! Затем концерт. Весь президиум занимает места в первых рядах партера. Концерт открывает популярный в то время конферансье Альберт Писаренков. Он обращается к опоздавшему зрителю в проходе зрительного зала: «Уважаемый товарищ, пожалуйста, садитесь — мы начинаем. Если вы затрудняетесь с выбором места, то слева от вас болельщики Карпова, а справа — противники Корчного». В то время на сцене не импровизировали, все заранее утверждалось. Конечно, была утверждена и реплика А. Писаренкова... С каждой партией того матча (а мне довелось присутствовать почти на всех) становилось все очевиднее, что официальный фаворит — А. Карпов; что масса шахматных болельщиков очень четко и методично ориентируется на него прессой, телевидением и чисто внешними организационными проявлениями... Появление Карпова в зале встречалось аплодисментами; Корчного — редкими аплодисментами, а иногда и недружелюбными возгласами и свистом» («Вечерняя Казань», 7 ноября 1988).
Быть может, советская шахматная журналистика, уровень которой безнадежно отстал не только от Запада, но и от уровня советской журналистики в целом, наберется когда-нибудь совести и храбрости рассказать правду об этом матче. О том, что матч был воспринят как важная политическая акция всеми организациями Советского Союза, акция, которая должна была обеспечить победу молодого претендента — русского, выходца из рабочей среды, верного и послушного властям. О том, как молодой претендент буквально настоял на всех пунктах предматчевых переговоров, тех, которые обеспечивали ему выгодные условия в матче; как ему были приданы все лучшие шахматные силы — Геллер, Фурман, Петросян, Авербах, Таль, Ваганян, Ботвинник,— я назвал только главных; как была обеспечена и внешахматная поддержка в лице известного парапсихолога Зухаря и других врачей.
Пусть журналисты расскажут о тех людях, кто имел гражданское мужество поддержать меня в час, когда это считалось нарушением гражданской (читай «политической») лояльности, как этих людей отсылали из Москвы на время матча (Смыслов), лишали шахматного заработка (Бронштейн). О том, как вел себя на сцене Карпов — как бесцеремонный хозяин: как он опоздал на 13 минут на доигрывание 15-й партии, как перестал подниматься со стула при традиционном рукопожатии, как, сделав 41-й ход в 20-й партии, потребовал, чтобы я откладывал партию... Как обработали в нужном духе главного судью матча бельгийца О'Келли, который во всем потакал Карпову.
Помню, во время 5-й партии, в лучшем для меня положении, я думал над ходом. Карпов встал над доской и вперился в меня взглядом. Так он часто делает... Ситуация была неприятная, но уже знакомая мне. Я обратился к нему с заготовленным вопросом: «Вы что-то мне хотите сказать?» — «Нет-нет»,— ответил Карпов и отошел. Тут же подошел О'Келли (я продолжал думать над ходом): «Карпов жалуется, что вы разговариваете с ним во время партии». Он стал сообщником Карпова! Подумать только, сперва Карпов, а за ним судья мешал мне обдумывать ход!
Пусть расскажут и о моем письменном заявлении, в котором я возмущался поведением Карпова. Накануне 21-й партии я отдал его — нет, не главному судье (он же иностранец!), а в оргкомитет. А Карпову показали это заявление — конечно! — лишь после окончания матча...
Свободное копирование
