Пьянство на производстве

Пьянство на производстве

Личные мемуары о красной эре (25)

 С пьянством на производстве во все времена велась борьба. Хотел написать «беспощадная», но не получилось. Правильнее было бы её охарактеризовать как «становящуюся всё беспощаднее», поскольку в моё время производственной деятельности она была очень даже щадящей пьяниц, вялотекущей. В упреждение восприятия меня как образцового трезвенника, превентивно сообщаю – пил, как и все: кого-то сильно опережал по объёму потребления алкоголя, а от кого-то в значительной степени отставал. В общем, был средним алкашом. Именно поэтому могу служить эталоном по определению уровня пьянства на советском производстве.

 Я уже сообщал в мемуаре «Шефская помощь в СССР», как после окончания Свядской средней школы впервые поехал на субботник в составе коллектива Лепельского районного объединения «Сельхозтехника» и был горд от осознания своей значимости в многосотенной организации, поскольку мог чокаться вином с её управляющим Владимиром Галушко. Но то было на берегу эссенской заводи Велевских пожень, так сказать, далеко за производственным забором. Речь же поведу о пьянстве по обратную его сторону, начиная с 1972 года.

 Минский моторный завод

 Что повально пили в заводской общаге на улице Ангарской – не в счёт, поскольку она располагалась за несколько километров от заводского забора. Но наше общее жилище причастно к теме тем, что напивались-то мы в нём, а потом шли на работу во вторую смену пьяными. Ругалось начальство, конечно, но лишь тогда, когда рабочий шёл, шатаясь. Так же обращали внимание на заметно заплетающийся язык. На запах изо рта вообще не реагировали. Лица же наши были молодыми, и поглощённый алкоголь их практически никоим образом не искажал – не оплывали, значит.

 А пили безбожно. Порой пропивались до того, что завтракали лишь подслащенной водой из горячего крана, ужинали супом из картошки и воды без заправки - рататуй назывался, чтобы было в рифму: бульба есть, а мяса х… А вот обед – дело святое, старались почти успешно всегда иметь 50 копеек на заводскую столовку.

 В общем, ежедневно в первой смене ходили с балды, во второй – под хорошей мухой. Вот пример.

 Вторая смена. Прихожу в сборочный цех, чтобы повидать друга Корча – Мишку Мисника с Веребок (последние сведения о нём – женился в Борисов). Конвейер стоит по какой-то причине, а его нет.

 Спрашиваю у девок-практиканток из профтехучилища металлистов:

 - Девки, а где Корч?

 - Мы с ним не разговариваем, - отвечают.

 - А с чего это? – удивляюсь.

 - Он нас оскорбил.

 - Чем?

 - Нам даже сказать это стыдно. У него самого и спроси.

 Отыскал-таки Мишку. Лицо красное, будто панцирь у ошпаренного рака - пьяный, значит. Но это знали лишь его друзья. Начальство пока не догадывалось о причине Мишкиного частого покраснения.

 - Мишка, а ты чем девок так оскорбил, что они с тобой даже не разговаривают? – в первую очередь интересуюсь.

 - Да пришёл сегодня на смену пьяный, а они заколебали вопросом, почему я красный, - объясняет Корч. – Ну, я взял да и выпалил: е… хочу. Получилось, как надо – будто ветром сдуло от меня.

 Поржал я. А потом долго доколёбывал девок вопросом, когда они бывают красными. Те меня отсылали подальше, но я был настойчив. Достал их так, что, завидев меня, убегали. Но Мишку с красной мордой больше никогда не трогали.

 Это – лишь один из ежедневных пьяных будней Минского моторного завода, который мы называли концлагерем, цех – крематорием, а вообще работали под девизом «Бей коммунистов!» Заметьте: шёл 1973 год.

 Лепельское районное объединение «Сельхозтехника»

 Пили по всякому поводу. Им даже Татьянин день считался, хотя в коллективе не было ни одной Татьяны. Когда случался редкий рабочий день, и выпить мне не удавалось, старался в конце смены показаться на глаза начальству трезвым, чтобы зафиксировали про себя мою трезвость. А вот Коля по кличке Метр поступал наоборот. Жил в Слободе, поэтому иногда по утрам рассказывал, как с автобусной остановки домой добирался огородами, чтобы слобожане не увидели его трезвым, иначе сделают заключение, что их односельчанин не был на работе, и осудят за прогул.

 За что пили. Зарплату ни в коем случае не пропивали – не имели возможности. Её перечисляли на сберегательную книжку, которую регулярно проверяли жёны. В случае лишней отметки в ней терзали мужа по всем правилам семейной жизни. Мне лично официально разрешалось пропить с зарплаты и аванса по три рубля. Потом аванс «по просьбам трудящихся» отменили. В результате жена отменила мне и второй «трояк». Много не попьёшь, если долгие годы цена на самую популярную полулитровку 17-градусного вина «Яблочное» зафиксировалась на отметке 1 рубль 17 копеек.

 Так за что всё-таки пили? В колхозах и на предприятиях запчасти к тракторам «Беларусь» были в страшном дефиците, как и мясо с колбасами вообще в стране, за исключением мегаполисов и военных городков. А ремонтная мастерская «Сельхозтехники» специализировалась на ремонте «Беларусей» (это впоследствии они стали «Беларусами») для Витебской области. Вот и паслись механики со всей Витебщины на ремонтной зоне в поисках бэушных или новых деталей. Покупали за наличные или сразу за алкоголь. Последняя форма расчёта приветствовалась более. Лепельский хлебозавод всегда за исполненные механическим цехом заказы платил 70-градусной эссенцией, которая шла на изготовление лимонада. Поэтому токари хлебозаводчан ждали всегда. Почему те не оформляли заказ через мастера, а шли напрямую к токарю? Потому, что тот да и сам токарь заволокитят исполнение, а хлебная печь стоит, хлеб не печётся, начальство орёт…

 Ну, хорошо, загоняли запчасти и точили детали те, кто имел к ним доступ и умел выточить. А где брал деньги на пропой я, старший инженер-контролёр? Не брал, поскольку мне их не давали. Просто я дружил с теми, кому давали. Да и зависима трудовая деятельность тех была от моей. Меня уважали, а потому угощали. А ещё в «Сельхозтехнике» шофёром работал мой одноклассник и друг Иван Подобед. А у водителей всегда были калымы. Вечером их пропивали сообща. Часто Иван приглашал меня в шофёрские общаки.

 Однажды под моим покровительством токарь Коля Вершиловский изготовил кому-то ответственный вал. Денег дали столько, что в тот день не пропили – не влезло. А назавтра была суббота: как встретиться, чтобы опохмелиться? Договорились, что с утра приду к нему на квартиру и на виду у жены и тёщи наору на хозяина, что вчера не выполнил задание, и погоню сегодня довершать начатое. Маскировка сработала. Набрали винища и в пустой мастерской пили до полного опьянения.

 А ещё отдельными спаянными коллективами отмечали всяческие праздники и днюхи. На якобы праздники уходил общественный фонд калымов, а на действительные днюхи раскошеливался тот, у которого был день рождения. Подарок не требовался, и его не покупали. Им считались последующие халявские днюхи собутыльников.

 Где пили. Везде, даже за станками. В общем, в любом мало-мальски укромном уголке. В гардеробе – нежелательно: часто бродят посторонние, наливать им надо. У начальников были свои кандейки, куда собирались на пикник. Я заведовал чуланом со спортинвентарём, у мастера Жана Крулёва был склад запчастей к металлообрабатывающим станкам. Там и ютились. В хорошую погоду ходили в окружающие кусты, где были оборудованы десятки «ресторанов» многочисленными трудовыми коллективами «Сельхозтехники». Представляли собой те точки подручные брёвна, опирающимися на любой твёрдый предмет.

 Однажды прорабатывает кузнеца Сашу Барчука мастер Толик Дудкевич за то, что вчера чрезмерно напился, а он отвечает:

 - Какой же я был пьяный, если вчера домой добежал? Пьяный – это когда лежит, а собака морду лижет.

 Саша всегда пьяный бегал домой, поскольку идущего простым шагом шатало, а по бегущему состояние не определялось. Жил в районе нынешней больницы. Сейчас мастер его воспитывает, а из-за ремня провинившегося в разрез пиджака высовывается бомба «Сливового». Окружающие ржут, а два участника сценки не соображают, в чём дело. В общем, кузнец отделывается лёгким порицанием – мастер лишь журит его.

 Токарь Володя Ладик не однажды валялся упитым за собственным станком. Кузнец Иван Лесков – за пневмомолотом. Мелкие начальники, а также большинство рабочих до такой степени не напивались. Но было, что мастера Валеру Рюмина ставили под двери квартиры, звонили и убегали, поскольку жена в таких случаях отвечала:

 - Где его таким взяли, туда и ведите.

 И захлопывала перед удерживаемым мужем дверь. Понятно, что мы не могли отвезти его в вечерние кусты, поэтому клали под дверью. Только не нужно считать Рюмина пьяньчугой. Наоборот, он пил мало, поэтому, принуждаемый заливать наравне со всеми, быстро и сильно пьянел.

 А я однажды за нарисованный художником Колей Азарёнком мой портрет так напоил его, что меня самого слесарь Валерик Окулевич в мотоциклетной коляске домой привёз и вместе с моей женой в квартиру тащил.

 Мастер механического цеха Володя Акулёнок отъезжает по делам в город и наказ даёт токарям:

 - Мальцы, приеду, а вы будете пьяными - вые… Чтоб не пили. Без меня!

 Да все и без запугивания знали, что если мастер вдруг задержится, а выпить станет невтерпёж, можно себе это позволить, но его пайку ему оставить. И всё будет в норме.

 Как дома относились к производственному пьянству членов семьи, могу лишь судить по себе и Саше Барчуке. Меня жена, конечно, ругала, но пожаловаться начальству или в партком не могла – боялась навредить семейной квартирной карьере. Когда Сашу Барчука неустанно ругали за пьяное возвращение с работы, он оправдывался, что невозможно было отказаться, поскольку выпить ему предложил сам мастер. Назавтра кузнеца заставил выпить заведующий мастерской. А как можно отказать главному инженеру, а потом самому управляющему? Саша врал, а его жена, мать и тёща верили. Однажды даже Барчук-старшая остановила на улице соседа Костю Симако, токаря, и спросила:

 - Костя, что за пьяницы ваши начальники? Моего сына ежедневно спаивают. Пойду к управляющему жаловаться – портят ведь человека.

 Начальство более высоких рангов пило по рангам. Были такие начальники, что сидели пьяными за рабочим столом. Их коллеги о том сообщали товарищам так:

 - Хочешь посмотреть на чёрта? Зайди в контору, взгляни на …, - далее называлось имя пьяного начальника.

 Руководителей самого высокого ранга пьяными не помню.

 Вообще не пить было нельзя. Трезвость когда-нибудь да была наказуема. Вот пример.

 В выходные и праздники во время посевных и уборочных работ в конторе кто-нибудь из ИТРовцев дежурил на рации, чтобы в любое светлое время суток организовать выдачу необходимых запчастей. За это не платили, поэтому никто не хотел быть дежурным. Назначали нежелающих чуть ли не по жребию, а точнее – по очереди. Однажды заведующий ремонтной мастерской Вася Аксенович сказал мне:

 - Послезавтра Пасха, всем нужно праздновать, а ты всё равно не пьёшь. Будешь дежурить.

 А в меня как раз вселился очередной заскок, и я бросил пить. Все об этом знали. Вот и поплатился. Лучше бы я пил. Что вскорости и сделал.

 Лепельский опытно-экспериментальный завод шестерён

 На «шестерёнках» так нагло не пили. Было можно, но осторожно. Мастеров немного боялись. Даже шутка ходила, что в «Сельхозтехнике» от мастера прячутся, чтобы ему не наливать, а на «шестернях» - чтобы не ввалил.

 Но всё равно пили. Особенно служба главного механика. Пили и на поточных линиях. Сергей Носик, токарь с 640-й детали, как-то во второй смене вышел к станку в трусах и босой.

 Я на тот момент был мастером поточной линии и еле с помощью других рабочих прогнал пьяного из цеха. Как алкаш был наказан? Поскольку не помню, значит, не более, чем лишен премиальных за месяц. Это мог быть максимум за работу в пьяном виде.

 Коллективные пьянки были в конце второй смены – отмечали днюхи, праздники, рождение ребёнка, вступление в брак… Собирались работники одной смены одной поточной линии. Конечно же, присутствовал мастер. Когда я был контрольным мастером всего завода, со мной подружилась 641-я линия и приглашала на производственные торжества. Понятное дело, я не отказывался. Угощался, так сказать, на халяву. Зато при контроле качества выпускаемой продукции делал любимой линии поблажки. Было выгодно обеим сторонам.

 Когда меня поставили начальником смены завода, я очень не любил пьяниц и писал на них докладные – это было служебной обязанностью. Конечно, мог и не «увидеть» упитого заводчанина, но я был принципиален. Сам пил изредка и осторожно. Вот примеры.

 Однажды в конце второй смены, а официально заканчивалась она  в час тридцать ночи, попросил мастера Мишку Урбана зайти ко мне в кабинет. Выставил на стол бутылку самогонки и закуску. Мишка удивился:

 - С чего это?

 - Сегодня мой день рождения, - отвечаю. – Нужно же как-то отметить.

 Мишка и я были счастливы: он оттого, что нежданно-негаданно алкогольное счастье привалило, а я – что соблюл народную традицию.

 Однажды моя сменщица Нина Кривец попросила отработать за неё смену, пока будет гулять чью-то свадьбу. За это в конце второй смены принесла мне бутылку из-под шампанского самогонки и хорошую закуску. Сама не пила. Я осушил «бомбу» за пару часов. Утром проснулся дома с избитым и окровавленным лицом, без сапога и сумки. Понял, что валялся на рельсах, по которым всегда ходил домой пьяным, прячась от ночного наряда милиции. Но это не всё. Проснулся поздно, когда уже ушёл автобус в Вильнюс, на который был куплен предварительный билет. Так я пропил съезд Беларусского Народного Фронта. В том подозревал свою коллегу. Получалось, что она посодействовала первому секретарю Лепельского райкома партии Ивану Шаколо, который под угрозой увольнения директора завода Александра Гончара и секретаря парткома Адама Ташликовича приказал им любыми средствами не пустить меня в Литву. Не подсыпала ли чего Нина в самогонку? Сама ведь не пила. Увидев мою искалеченную морду в понедельник, Нина Борисовна заохала и заверила, что, расставаясь на пересечении Чуйкова и Борисовского тракта, я выглядел нормальным и говорил, что пойду напрямки, по рельсам, чтобы избежать задержания. Знала бы, что так получится, забрала бы меня к себе. До сих пор верю и не верю Нине Кривец.

 В заключение мемуара о работе на «шестерёнках» вкратце объясню суть моей последней должности. Согласно штатного расписания, я работал старшим диспетчером с исполнением обязанностей начальника смены завода. Был надсмотрщиком-погонялом, ни за что не отвечал, а получал неплохо. Когда на заводе происходило что-то неординарное, директор на меня орал:

 - Ты же ночной директор! Должен всё предусмотреть заблаговременно. У тебя же неограниченная власть!

 А когда я применял власть, и это отрицательно влияло на производственные показатели, директор совсем по иному характеризовал мои служебные обязанности:

 - Чего ты полез не в своё дело! Кто ты такой? Сраный диспетчер. А вообразил себя директором…

 Но за это ни поощряли, ни наказывали. Зарплату свою получал стабильно. Пьяницей последние годы не был, поскольку чувствовал ответственность на общественной должности председателя Лепельской группы поддержки Беларусского Народного Фронта. К производственной деятельности претензий со стороны начальства не имел. Прицепиться не было к чему, и директор слёзно просил:

 - Уволься ты сам с завода. Уйди в иное место. Меня за твою политику райком партии имеет и в хвост, и в гриву.

 - А кто меня возьмёт, такого бунтаря? – искренне оправдывался я.

 Быть почти трезвенником меня вынуждал и приказ начальника милиции Эдуарда Овчинникова (думаю, по указивке райкома) нарядам милиции выловить Шушкевича пьяного, чтобы потом дискредитировать на весь Советский Союз: вон какие они, народнофронтовцы, борцы за свободу – алкаши отменные.

 Меня ловили. Но сделать это было трудно. И всё же однажды ночью напоил меня с начальником центральной заводской лаборатории Володей Жерносеком народнофронтовец Василь Павлов, главный инженер филиала завода «Монолит» (прежний «Платан»). Нахлебавшись спирта, дошли до примыкания Максима Горького к Железнодорожной (Чуйкова). И вдруг путь нам перерезает милицейская легковушка.

 - Садитесь, подвезём.

 - Мы не пьяные, сами дойдём, - еле ворочаю языком.

 - А почему тогда столб обнимали? Садитесь, разберёмся.

 Везут в вытрезвитель, который находился в тупике улицы Вокзальной (Лобанка). Я всю дорогу прошусь отпустить нас. Молчат. Завернув во двор вытрезвителя, один поворачивается.

 - Так это ты и есть тот Шушкевич?

 - Ну, вядома, - отвечаю.

 - Так тебе же пипец будет, если мы тебя сдадим.

 - Несумненна, - соглашаюсь. – Дык адпусціце, калі ласка. Мы ж не будзем штосьці красці, нікога не наб’ём. Паціснем паціхеньку дахаты.

 - Так твой же друг сильно пьян…

 - Я яго завяду да сябе ў “Сельгастэхніку”. Усё будзе нармальна.

 Милиционер открывает заднюю двёрку со словами:

 - Идите. Только следуйте чёрными тропками, чтобы другой наряд вас не задержал.

 Не веря своему счастью, вытаскиваю бутылку водки из-за пояса и протягиваю милиционерам.

 - Вазьміце, мальцы, - говорю. - Вы сапраўдныя беларусы. Выпіце пасля працы. Ніхто аб гэтым не даведаецца.

 - Вам она больше нужна, - отвечает милиционер-пассажир. – Дома похмелитесь.

 Заткнул я свою взятку снова за пояс и повёл вдрызг пьяного друга в «Сельхозтехнику» по Вокзальной, потом через Захаренкову столовку, железнодорожные линии. В моей квартире сразу сели распивать водку, очень кстати не взятую нарядом. Пили за здоровье настоящих милиционеров, которые добровольно отказались от неминуемой премии за поимку важного преступника. До сих пор не знаю их.

 В общем, мои пьянки на заводе шестерён лишь слегка касались производства. И другие начальники пили умеренно, в отличие от «Сельхозтехники». Ну, а работяги – они и в Африке работяги. А точнее – советские рабы, для которых единственным светлым лучиком в горемычной жизни было состояние балды.

 Редакция районной газеты

 Название газеты не указываю сознательно, поскольку начал работать в «Ленінскім сцязе», а закончил в «Лепельскім краі».

 На Минском моторном заводе я отработал 6 месяцев, в сельхозтехнике – 9 лет и 1 месяц, на заводе шестерён – 9 лет и 4 месяца, в редакции – 20 лет и 10 месяцев. Так что жизнь я посвятил, можно сказать, журналистскому делу. Это был самый интересный и лёгкий период моей трудовой деятельности. Я благодарен редакции за моё жизненное устройство. А потому выпячивать её отрицательные стороны попросту не имею права. Однако, коль начал про производственное пьянство в изученных мной коллективах, обязан что-то сказать и про неё. Так и сделаю, но, в основном, рассказывая лишь про себя.

 Будет правильно, если скажу, что в отношении пьянства на работе редакция не отличалась от иных учреждений. Пили там, как и везде. Коллектив был дружеский, и я сразу в него влился на равных. На равных, значит, и алкоголь употреблять начал.

 Корреспондентов ведь всюду уважают, особенно в сельской местности. А я сначала был корреспондентом, а потом - заведующим отделом сельского хозяйства. В общем, сельчане старались угостить уважаемого человека надлежащим образом. А я был слаб характером. Отказаться от застолья ну никак не получалось.

 Однажды журналистским десантом попали в Шубники к интересной семье: бабуся – бывшая учительница, дедусь – инвалид испытаний атомной бомбы на Тоцком полигоне. Нас встретили с радостью. Много рассказывали и много угощали. Для газетчиков вытопили баню, и мы классно помылись. Вечером шофёр развёз всех по домам почти в бессознательном состоянии.

 С колхозно-совхозных ежегодных отчётных собраний я должен был писать отчёт в газету. В конце их председатели и директора всегда ставили замочку: где лишь мне с представителем района, а где закатывали банкет для всех собственных ИТРовцев и гостей из райцентра. Было интересно, весело, вкусно. Однажды на такое собрание попали в колхоз с центром в Барсуках я и фотокорреспондент. Председатель Николай Шалак нас очень по-дружески угостил. Видя беспомощность нашего состояния, подвёз аж к калитке редакции. Мы осилили дойти лишь до сугроба в редакционном дворе и удобно попадали в него. Работники к тому времени разошлись по домам. Нас кто-то случайно заметил и сообщил проживающей неподалёку главной бухгалтерке Тамаре Шарагович. Та с дочкой по одному перетащила нас к себе домой на саночках. Взялась обзванивать родных. Те приехали на такси и нас разобрали. Я в сугробе настолько застудил бронхи, что 20 дней провалялся в больницах Веселово и Лепеля.

 Но неправильно думать, что я один был таким пьянчугой. Наоборот, меня сдерживал мотоцикл. Приеду на работу, нужно выпить, а нельзя – как домой доеду? Удобная отговорка! Но когда очень уж хочется или необходимо, мой двухколёсный друг ночует в редакционном гараже.

 Пили смело, можно даже сказать: в открытую. Пока не сменился редактор. Старый пошёл на пенсию, а нового прислали из Дубровно. Поставил себя так, что поначалу его все боялись, а потому смелые пьянки прекратили. После раскусили, что он нисколько не страшный, а просто справедливый начальник, только вот выпить совсем не любитель. Бояться перестали. Однако уже успели зауважать и пить на его глазах не стали. Взялись ныкаться по потаенным уголкам. А мне новый шеф вообще дал отдельный кабинет. При необходимости он превращался в тайный ресторан. И не то, чтобы часто, однако не совсем и редко в моём столе стояла открытая бутылка «чернила». Когда приспичит, замкнусь и стакан глотну. Для лучшего развития творческой мысли, так сказать. Это не шутка, а сущая правда – любой литератор подтвердит.

 В общем, новый редактор пьянку в редакции не то, чтобы искоренил, а, правильнее сказать, загнал в подполье. Не кнутом, а собственным примером нелюбителя выпить. А когда ушли на пенсию мы, старики, пришедшая на смену молодёжь, на мой взгляд, такой тяги к алкоголю, какую нам привила советская власть, не имела.

*   *   *

 Допускаю, что кому-то не в нос придутся мои мемуары о производственном пьянстве в красную эру. Однако они будут не только интересны, но и полезны будущим поколениям в воспитательном плане.

2018 год.