2.
Город Чапаевск остался в моей памяти длинным зеленым бульваром, старинными домами купеческой застройки, и дневной сиестой, когда движение на улицах замирало, растворившись в полуденном зное поволжских степей. У бабушки Маши и дедушки Миши была квартира на первом этаже без ванны, и в моем раннем детстве бабушка каждый вечер ставила на кухне корыто в распорках и купала меня. Я обожала плескаться в теплой мыльной воде, перекидывая пену с одной руки на другую.
- О-хо-хо, - вздыхала бабушка, выжимая в ведро тряпку - опять полы вымочила, хохотушка моя.
Эти скрипучие деревянные полы в черных полосках трещин бабушка ежедневно терпеливо мыла и натирала полынью, потому что не только дома, но и по улице я предпочитала носится, стуча голыми пятками. Когда я подросла, мы стали ходить в местную баню, спрятавшуюся где-то в закоулках нескончаемого рынка. Наверное, именно тогда у меня зародилась страстная любовь к бане. Размытые полутона и очертания, горьковатый запах влажных веников и распаренных женских тел, мелодичный перезвон железных шаек, ожившие картины Кустодиева и Серебряковой... За долгие годы странствий мне довелось познать банное искусство разных стран и народов, но свои первые уроки свободы и красоты женского естества я получила в скромной провинциальной бане маленького забытого богом русского городка. На всю последующую жизнь баня стала моим местом силы, символом бессмертия и вечного обновления.
Местный двор представлял собой огороженную невысоким забором территорию, на которой стояли два двухэтажных деревянных дома и самодельные, криво сколоченные сараи, в которых местные жители хранили мотоциклы (машина тогда была еще роскошью), лодки и нужный скарб. У дедушки в сарае коротали годы надувная лодка, десяток удочек разных размеров и горы снастей. Все лето в нашем доме не переводились раки. Дедушка возвращался с рыбалки всегда поздно ночью. Бабушка мыла раков под краном, они неуклюже карабкались, предчувствуя мучительную смерть. Мне было строго-настрого запрещено их трогать, так как большие клешни могли повредить детские пальчики. Но любопытство перебарывало страх и я, украдкой, изучала этих забавных животных, стараясь не касаться слишком опасных участков. Когда мне исполнилось три года, дедушка в первый раз взял меня с собой на рыбалку. Помню, я сидела на берегу в трусах, пестрой панаме с широкими полями и щурилась от яркого солнца. Все мое внимание занимала крошечная божья коровка с прозрачными крылышками, которая старательно перелезала с одной травки на другую. Дедушка стоял у края воды, и был крепко занят каким-то увлекательным процессом. Неожиданный окрик: "Лови!", резкий поворот головы, восторженный визг. К моими ногами, неуклюже распластавшись, шмякнулось живое членистоногое тело.
В середине лета папа приезжал в отпуск. Бабушка суетилась между кухней и единственной в квартире комнатой, что-то без конца нараспев рассказывая папе тем самым “окающим” волжским выговором, который мой музыкальный слух всегда безошибочно узнает в толпе незнакомых людей. Дедушка ставил на стол трехлитровую запотевшую банку "Жигулевского" с тонкой линией белой пены. В центре стола красовался протертый до серых крапин эмалированный таз. В тазу в братской могиле лежали, сложенные горкой, здоровенные красные раки.
Уже много лет спустя, в мой первый приезд в Гавану, как-то утром свекор позвал меня на кухню, чтобы с гордостью показать свой трофей: специально для меня он раздобыл чрезвычайный для кубинцев дефицит - здоровенного лобстера. Его жена Лурдес наколдовала роскошный по местным меркам стол.
- Ну, как? Правда, очень вкусно? - Рауль радовался, как ребенок.
Вязкий солоноватый вкус океанского гиганта вернул меня в счастливое детство вареных раков, ослепительного солнца и безусловной любви.
