Но в этот спокойный размеренный ход их жизни врывается беда. У Наташи случайно при медосмотре обнаруживают туберкулез в тяжелой форме. Всегда здоровая, сильная, она не обратила внимания на недомогание, которое показалось ей незначительным, и невольно болезнь запустила. Консервативное лечение не помогло, Наташу направляют на операцию в Иркутск. Родители в страхе за ее жизнь, у них на руках ее младшая дочь, трехлетняя Иринка. Мама помогает зятю управляться с хозяйством, а сил уже нет, давление не сбивается. У Иры воспаление легких, кладут в больницу с мамой и подлечивают обеих. У нас отпуск, мы прилетаем в Иркутск, навестить Наташу. Наташа выбегает радостная, целует Марину, а нам: «Не бойтесь. Я уже не заразная». Операция прошла успешно, выписывают на санаторное лечение, поедет туда, не заезжая домой. Приезжаем к родителям. Рассказывают, как все пережили, рады, что все хорошо закончилось. Мама заметно постарела и выглядит очень уставшей. Много работы, не справляются. Стены вот в комнате закоптились, надо бы побелить, а не по силам. Мы с Петром белим, чистим, моем. Петр рубит дрова, разносит с отцом по огороду навоз, они много разговаривают. Отец зятем доволен – грамотный и не пьет. Это для него главное достоинство в человеке. Отец заметно ослабел, часто приходит и ложится отдыхать. Сетует, что все его близкие умерли, остался он один со своего дома. Мама рассказывает, что картошку копать нанимали людей, а отец уже с трудом по два ведра в подполье носил.
Провожать нас до вокзала мама вышла через калитку, а отец огородами, через Наташин двор. Объяснили, что соседские подростки, как увидят, что вдвоем ушли, так и залезут. Кусок сала, банка консервов, хлеб и суп – все для них находка. А уж деньги и водка – радость, с которой можно поделиться и с родителями. Сильный отец, хозяин по жизни, на глазах превратился в беспомощного старика. Я в отчаянии, не знаю, что делать. Уезжаю от родителей с тяжелым сердцем, но надеюсь, что скоро Наташа будет дома, им станет всем легче.
В день рождения отца, 7 декабря получаю телеграмму, текст неясен, но понимаю, что мне срочно надо быть у родителей, что-то с отцом. Лечу, в кассе аэрофлота неохотно дают билет вне очереди – телеграмма не заверена. Собираемся возле гроба отца – дети, внуки, зятья, провожаем его в последний путь. Я отчетливо понимаю, что больше нет у меня родного дома, нет опоры, я осиротела.
Рассказали, что произошло за время после моего отъезда. Тома, старшая дочь Наташи, студентка медучилища, заметила, что у деда пожелтели белки глаз, забила тревогу, сообщила матери. Наташа прервала свое лечение, приехала домой. Отца положили в районную больницу, провели положенный курс лечения. Улучшения не наступило, он понял, что рак и попросился домой умирать. Умирал тяжело, но был в полном сознании, даже посчитал пенсию, положенную маме. Наташа хотела в последнюю ночь остаться ночевать, но родители отправили ее домой, сказали, что у них есть еще свои разговоры и дела. Отец заставил маму достать замурованную в печи коробку со справками, по которым им в начале 30-тых годов выписали паспорта, и сжечь эти справки. Он решил, что начнут новые хозяева перекладывать печь, найдут справки и кто знает, как это отразится на детях. Мама вспоминает последние минуты: «Отец метался, все внутри горело у него, а тут затих. Закрыла я ему глаза и говорю: «Ну, вот, Степан, видела я твои последние минуты жизни, а ты моих не увидишь и о смерти моей не узнаешь». Последние минуты маминой жизни выпало видеть мне.
Собрались мы за столом, наперебой зовем маму к себе жить, а она признается в своей год скрываемой болезни. Не говорила никому, ждала, когда Наташа поправится, да и за отцом уход нужен. Все скрывали, боялись быть обузой. Она ни дня не хочет оставаться одна в своем доме, заставляет нас, пока мы все в сборе, перенести все вещи к Наташе. Последнюю ночь в своем доме мы проводим с ней вдвоем, мне хочется поговорить с ней, но она устала и быстро засыпает. На другой день я везу ее в Нижнеудинск в больницу. Сестры разъехались, я остаюсь у Наташи ради мамы. Мама прошла курс лечения, в одно из моих посещений врач выписывает направление и срочно, не заезжая домой, мы отправляемся в Иркутский онкодиспансер.
Мама не чувствует боли, про рак уже не думает, соглашается со мной, что здоровье ее подорвано тяжелой работой. Она разговаривает с попутчицей примерно такого же возраста, как и сама, строит планы на будущее. Мне она советовала, и сама строго соблюдала свое правило: при задумках о будущем добавлять «Сделаю, если ничего не помешает» или «бог даст ничего не помешает, так я...». На этот раз она эти оговорки не вспоминает, говорит уверенно. Вот только подлечит сердце, а то оно трепещется где-то в горле и все у нее получится. Я сижу, стиснув зубы, чтобы не завыть.
В Иркутске мороз за сорок. Такси не поймать, я боюсь оставить маму одну и боюсь, что она долго находится на холоде. Мне указывают место, где можно застать таксиста до его подъезда на стоянку. Мы идем туда, и один добрый человек внял моим мольбам. В диспансере ремонт, советуют приехать в марте. Мама устала, весь день на ногах. Наконец мы в вагоне, она засыпает. Рано утром зовет меня. Ей плохо, я прижимаю ее к себе, зову на помощь. У проводницы аптечки нет, у пассажиров тоже нет лекарств. Мама умирает за полчаса до нашей остановки. Умирает без боли, скоропостижно, так, как и хотела. Только очень рано. Ей так хотелось жить! Меня долго мучает чувство вины – не смогла помочь. Сейчас вспоминаю и думаю: «Почему же лечащий врач, выписывая маму и срочно отправляя нас в дорогу, не дала никаких рекомендаций, не выписала лекарства?» А я по молодости и неопытности не спросила. Прошло много лет прежде, чем я смогла, не захлебываясь слезами, сказать: «Мама умерла».
Свободное копирование
