Голод

Голод

Весна 1946 года выдалась сухой и безрадостной. Небо напоминало серо-голубой лед на пруду в бесснежную зиму. Солнце от восхода до заката катилось по небу, не имея возможности спрятаться за облачко хотя бы на минутку. Трава, вылезшая в апреле, пожухла в мае. Подул юго-восточный ветер суховей. День, второй, третий. Побежали струи пыльной поземки. Чернозем забивал уши, глаза, дыхание, трещал на зубах. За хатами и стволами деревьев образовались пыльные сугробы.

- Господь Бог карает нас за прегрешения, - говорили люди. - Надо с иконой Божьей Матери молить о милости. - Но так и не собрались. Может, поэтому пощады не было.

Первый дождь выпал только тогда, когда сгорели яровые, огородные и бахчевые. Лишь озимые выбросили соцветья. Вероятно, природа испугалась своей жестокости. Дала возможность хоть каким-то культурам оставить семена для продолжения жизни. Собрано было чуть больше того, что посеяли. Почти весь урожай колхоз сдал в госпоставку. На трудодни выдали по сто граммов суржика. Так называли смесь пшеницы, ячменя, овса с комочками земли.

После просеивания и очистки заработанного в нашем доме осталось полмешка зерна. Еще меньше собрали кукурузы с приусадебного участка.

Теперь надежда была только на корову. Для нее заготовили стебли кукурузы, немного соломы с колхозного поля. Всего этого хватило только до отела. Пришлось закупать корм в соседнем селе у одного инвалида. Денег хватило на несколько вязанок. Мать, старшая сестра и я дважды сходили к продавцу за пять километров. Благополучно перенесли сено, если можно так назвать чертополох, по местному - курай. Все равно не хватило. Стали разбирать соломенные крыши десятилетней давности сначала на сарае, а затем и на хате.

В колхозе уже начался падеж скота. Первыми погибли лошади. За ними волы. Часть коров дотянула до нового урожая, но ходить и стоять не могла. Их подвешивали веревками к потолкам.

Надвигался голод. Люди ходили мрачные. Общались мало. Все мысли и слова были о грядущей беде.

- Черногор умер, - сообщила соседка.

- Это который?

- Федор, что на той стороне (село разделялось лощиной, по которой вешние воды текли в реку Саксагань).

 Четко представился Федор: высохший, почерневший. Одежда на нем висела как на огородном пугале.

Однако оказалось, что голодные бывают не только очень худыми, но и пухлыми.

В начале весны к нам в хату зашли два брата-подростка: Толька и Колька. Раньше мы не дружили. Они поколачивали меня, так как были старше. Но теперь, угрюмые и молчаливые, без единого слова, они вошли и сели на лавку у порога. Лица желто-серые, распухшие. Глаза полузакрыты. По одежде, по шее, по рукам нагло ползуют вши. Парни даже не чешутся. Нет сил и нет чувств.

Мама молча достала из-под печи кувшин с молоком и налила им по полстакана.

- Вы ели сегодня?

Отрицательным кивком головы отвечают - «нет».

- А как же вы живете?

С трудом выдавил Толька:

- На той неделе ели вашу кошку...

- Бог с ней, с кошкой... Идите в город. Может, выживите. Здесь кто поможет? У меня больше ничего нет. Извините.

Потом оказалось, что хлопцы действительно как-то добрались до станции Терны. Поезда ходили редко. Но стали прибывать военные на строительство лагерей для заключенных. Иногда от них что-то перепадало голодным подросткам. Выжили.

А у нас действительно уже ничего в доме не было. Зерно закончилось. Курочек кто-то украл. Прямо в курятнике их закололи армейским штыком, который бросили там же. После войны этого добра хватало.

Корова отелилась. Теленок сдох. Да оно и к лучшему. Все равно кормить нечем было. Молоко сдавали в госпоставку. Иначе тюрьма с конфискацией. Нам давали обрат и сыворотку. Этим и жили. Все стали худые наподобие того Черногора.

Стыдно вспомнить, какие же мы были непрактичные. В пруду водились лягушки и моллюски, похожие на мидий. Надо было есть. Так куда там, брезговали. А другие ели, но тайком. Потому что селяне осуждали тех, кто ел сусликов, собак, кошек и т. п. Возмущение многих вызвала одна женщина, которая сварила и съела послед (плаценту) отелившейся коровы.

Правда, и мы съели несколько телячьих шкур, которые валялись на чердаке. Телята сдохли в предыдущие годы. Палили на огне и поглощали. Можно считать, что наша семья голод перенесла достойно. Только я однажды поступил низко.

Весной государство выделило колхозу посевной материал. Мама работала на севе. Как-то ей удалось наскрести на дне бестарки (подводы) стакан протравленного ячменя. Дома его промыли, просушили и дали мне смолоть на самодельной мельнице (трубка с ручкой, одетая на граненый стержень). Засыпая понемногу в ковш, я незаметно для себя брал по зернышку в рот. Оказалось - съел чуть ли не половину. Обнаружила это сестра вечером, когда собиралась сварить похлебку:

- Бессовестный эгоист. Думаешь только о себе. Остальные пусть умирают, да?

Я хотел огрызнуться, но мама упредила:

- Ничего, дочка. Кушайте сами. Мне что-то не хочется - Мы знали, что мама, так же как и все, сегодня еще не ела.

Если бы меня наказали, было бы легче. Но мать пожалела, а сестра и брат простили... Больше всего в этот момент я хотел умереть. Уснуть бы и не проснуться. Мне представилось это даже приятным - ни мук голода, ни позора... Только маму жалко: как она без меня?

Человек, во всяком случае я, существо слабое. ...Похлебку разделили поровну на всех. После ужина я успокоился и уснул. Постепенно желание умереть пропало.

Голод становился все более ощутимым. Люди бесцельно бродили по селу. Тупо смотрели на происходящее. Чувства исчезли, эмоции угасли. То там, то здесь кто-то умирал. Хоронили без слез и рыданий. Слышалось только:

- Отмучился. Господи, спаси его душу.

Четырнадцатого мая у нас украли корову....  Сорвали дверь в сарае и огородами увели нашу кормилицу (как стало значительно позже, помогал ворам, погонял соседский подросток). Это был страшный удар. В доме не осталось ничего съедобного. Мы поплакали и замолчали. Но меньший брат был еще слишком мал, чтобы владеть собой. Он ходил за мамой и ныл:

- Кушать, кушать, кушать...

И мама сорвалась. Обезумев от горя, она стала бить его. Я повис на руке, умолял остановиться. Она бросила веревку, но сама зашлась в истерике:

- Господи, возьми мою душу. Я не могу больше так жить. Я озверела...

 Мы с сестрой кое-как успокоили ее, и никто никогда не возвращался к разговору об этом до самой смерти мамы.

Рядом жили старичок со старушкой. Они стали давать нам двухлитровый кувшин молока раз в неделю. Молоко у них было цельное, так как по старости они были освобождены от госплана. Я вызвался добровольно приносить им воду из колодца. Это была нелегкая работа. Не было сил тащить воду за полкилометра. К этому времени я уже был пухлым. Руки, ноги, лицо налились и стали похожими на воск. Если надавить пальцем, то ямочка оставалась надолго, как на круто замешанном тесте.

Колхоз стал подкармливать людей. В центре села установили котел. Варили затерку - похлебку из комочков теста без жиров и приправы. Выдавали по черпаку на работающего. Она была безумно вкусной.

Мама упросила председателя дать мне работу. Пришлось временно уйти из школы. Теперь мы получали два черпака на четыре едока. На работе тоже подкармливали. Давали по кружке кислого молока из обрата. Правда, первое время мне не доставалось. Два деда, с которыми я опрыскивал сад, не могли договориться между собой:

- Надо пацану оставить,- говорил один.

- На него не привезли. Да он и так выживет. Он молодой. Сколько тебе, десять? А я не дотяну до урожая, - отвечал другой.

Он действительно умер в тот же год.

Как-то во время трапезы приехал бригадир. Он распорядился привозить молоко и на мою долю. Жить стало хорошо. Пик голода прошел. В рацион добавился цвет акации, дикий лук, щавель. Появились завязи яблок и абрикосов. А там и колоски стали наливаться. Председатель колхоза говорил самым обездоленным:

- Рвите колоски, ешьте зерно. Пусть меня накажут, но надо выжить. Скоро начнем косить.

Опухлость спала. Силы возвращались.

И вот первый укос. Все, кто мог, вышли в поле. Зерно сопровождали до мельницы. Слава богу - не сломалась. Пошла мука. С разрешения района муку выдали колхозникам в счет трудодней.

- Будьте осторожны. Не переедайте свежего хлеба. Разорвет кишки, - говорил председатель. - Голод закончился. Спасибо, дорогие, кто выжил.

Быстрей домой. Испекли лепешки. Без соды, без жира. Но какие вкусные! Никогда не ели такого.

Все перевернулось вмиг. Люди находили предлоги, чтобы забежать друг к другу. От хат шел дурманящий запах свежего хлеба.

Утром все вышли на работу. То здесь, то там слышался смех... А вечером, возвращаясь с поля, запели девчата.

Жизнь входила в свое русло.