За границей - 52

XV. Баниас -- исток Иордана. Приезд в Дамаск.

3-го мая.

 Солнце встало недавно; небо кругом его серебристо; но его не видать за оливой.

 Дальние горы легкой, но довольно резкой линией выделяются по небу. Свет солнца скользнул по их верхушкам, ближняя гора, дикая, в кустах и глыбах каменных, покрытая деревьями, окрашена темнее; ниже ее долина осветилась свежим утренним солнцем. Листья тополя дрожат, шелковицы сквозят, как липа, выглядывают освещенные кончики трав, цветов. Все это так свежо! Зелень весенняя ...

 Внизу, в глубине, с шумом пробегает поток, за ним развалины, заросшие всякой дичью и освещенные утренним солнцем. Козы ползут и прыгают по горам, скрываясь от крика пастуха. Рощи олив поросли в долине, перешли за поток, и в ней мы укрылись со своими шатрами.

 Лошади едят богатую пишу, гремят на них бубенчики, свистят мило в оливах птички. Воздух заметно теплеет, но не чувствуется свежести утра.

 Кругом горы, рощи, леса -- дикие фиги, оливы, лавры, всевозможные деревья; хмель вьется и висит в обрывах. По земле цветы без счета; вся эта растительность спускается с гор вместе с ключами, ручьями и потоками, которые, разливаясь и орошая пастбища диких кочевьев, сливаются в реки и несутся в Иордан...

 Иордан хорош везде, хороши его деревья, купающиеся в берегах, его извилины, шум и влага среди палящего зноя, когда видишь с обеих сторон горы, залитые солнцем. Воды Иордана составляют роскошь и богатство в этой местности, где ценят всякий ничтожный ключ, где лужей пользуются, пьют из нее воду и поят стадо. Но чтоб оценить вполне Иордан, надо видеть его блеснувшим во многих местах, проехать с устья его до истоков, до гор, из которых он родился.

 Вы переезжаете тысячи ручьев и речек, из которых одна другой лучше. Все эти ключи, реки, потоки несутся и бегут из снегов, сочатся из горных трещин, струятся тихо по лугам и камешкам, образуют потоки, ревут и шумят, с брызгами и пеной несутся по обрывам и ущельям в долину Иордана.

 Сколько прелести здесь и что за растительность! Всевозможные деревья Сирии и Палестины собрались к источникам Иордана. Берега их засыпаны цветами, обвиты плющом и хмелем, убраны красивыми кустами, все в цвету олеандров, которые растут деревьями.

 Могучие потоки с ревом и шумом несутся в диких утесах, быстро бегут речки, нашептывая внятную речь страсти; все это уносится вперед и превращается в Иордан. Широким сильным потоком идет Иордан по долине, несет рыбу, свежую чудную воду, пробежал одно озеро, ворвавшись и забрав из него воду, понесся далее, налетел на другое еще большее озеро, искупался в нем, понесся еще далее, далее... и пропал со своим богатством в Мертвом море.

 Все, что бежит в Мертвое море, все, что коснулось его, пропадает и умирает. Оно мертвит все, стоит тихое, мертвое в горах, в зное, уничтожая всякую жизнь. Так жизнь сливается со смертью.

 Степь, зной; буйволы в воде, шатры бедуинов сплетены из тростника и расположены в порядке с крошечными переулками, которые я вижу в первый раз. Этот табор новость для меня -- он раскинулся, как городок, и оберегается собаками.

 ...Мысли бегут, как волны по колосьям, поднятые ветром. Горы в облаках, и сквозь влажный туман видно местами солнце. Облака повисли на вершинах.

 ...Когда остаешься один, в глуши, в лесу или в ущелье гор, тем более в обители Св. Саввы, где все напоминает о Боге, невольно мало-помалу покидают суетные мысли. Слыша только отдаленный ветер за горами, разум начинает беседовать с душой. Обязанности и долг человека сознаются яснее; толки людей, их разговор кажутся пустыми и не имеют никакой цены. Необходимо удаляться от людского шума, который втягивает в свой водоворот и выражает своими вредными испарениями; одно спасение -- уединение.

 Уединение наводит на размышление, на скорбь и слезы о потерянной жизни. Среди людей нет молитвы, все мешает беседе с собою, тогда как тут... меня окружают немые камни, я слышу только посвистывание птиц и жужжанье мошек. Все немо и молчит, душа говорит откровенно и свободно, ей полный простор...

 Как эти глыбы и утесы, нависло над каждым из нас общество и готово, как они, задавить нас своим гнетом.

 Грустные мысли приходят мне в голову о русском народе. Его наивная безнравственность и пьянство, растление высшего слоя, жалкое состояла духовенств, рано или поздно приведут его к гибели.

 Выехав с рассветом, мы сделали последний привал, расположились между гор, в полянке, где позавтракали, попасли и напоили лошадей, и я набросил небольшой эскиз этого места.

 До Дамаска оставалось часов шесть езды; и только что мы въехали в долину из-за гор, как я почувствовал знакомый острый запах цветущих олив. Вся долина была ровная и напоминала крымскую степь; по обеим сторонам ее в отдалении тянулись волнистые горные хребты. К вечеру мы въезжали в город, лавируя в его узких улицах, застроенных высокими невзрачными, без окон, домами. Все фасады были обращены внутрь дворов. Наконец мы остановились у высокой и глухой стены перед небольшою дверью; слезли с коней и чуть не ощупью вошли в темные сени. Удивился я скромному выбору Константино для нашего помещения, но когда отворилась дверь во двор, я был поражен роскошной растительностью, фонтаном и красотой всего здания. Мы расположились очень удобно, я в одной комнате, брат -- в другой; между нами была очень просторная третья комната с тремя стенами; вместо четвертой стены была арка прелестной формы, обращенная к фонтану, который освежал воздух. Просторный и красивый свод прикрывал комнату сверху, мраморные ступени вели во двор.