В крепостной деревне - 11

 Время шло быстро и было необходимо, чтобы Лагорио съездил в Коченовку к Григорию Степановичу Тарновскому; и мы оба отправились туда в экипаже Галагана -- той же легкой и всеми употребляемой нетичанке.

 Мне говорили, что Коченовка некогда принадлежала графу Румянцеву и что управляющий его (и в наше время это не редкость) купил это имение, состоящее из тысяч десяти душ с тридцатью тысячами десятин превосходной земли и лесами. Теперешний владелец этого имения, Григорий Степанович Тарновский, сын того самого управляющего.

 Мы подъезжали к усадьбе вечером, мимо каменной стройной церкви стиля, как и дом, известного графа Растрелли, архитектора времен Елизаветы Петровны. Около церкви стройно бежали к небу пирамидальные тополи. Затем дорога поворачивала к дому и мы, выйдя из экипажа, прошли к террасе дома, где хозяин и прочие члены семьи ужинали. Большой стол был покрыт белой, но далеко не чистой скатертью, на нем стояли два подсвечника с сальными догорающими свечами. Не совсем опрятные лакеи подавали кушанье и убирали со стола.

 Григорий Степанович одет был в короткую курточку со множеством пуговиц, на которых висел кисет с табаком и трубочка в бисере и янтарях; на голове была бисерная ермолка.

 -- Гм... убери это и дай другие.

 Принесли стеариновые свечи, а сальные убрали. У хозяина оказалась привычка постоянно издавать носовой звук "гм"...

 -- Гм, извините, гм, ничего не соображают.

 Кроме хозяина, за столом сидели две племянницы его и гусар в отпуску, Смирнов, жених одной из них, за которой Григорий Степанович дал триста душ и хорошее приданое, которое должно было поправить дела разорившегося гусара, не знаю надолго ли. Лицо невесты нельзя было разглядеть, так как оно было покрыто вуалью, вероятно, от мошкары или комаров, которых мы, однако, не заметили.

 Побеседовав с Лагорио об Академии, Брюллове, Михайлове и Григоровиче хозяин дома стал рассказывать о гостивших у него: Глинке, Николае Андреевиче Маркевиче, Штернберге и Шевченко. Устав от дороги и рассказов, мы пожелали всем покойной ночи и отправились в отведенную нам спальню с двумя кроватями под балдахинами. Ночь мы провели плохо, каждый из нас видел покрытые вуалями страшные лица племянниц, которые нас преследовали и ловили; оба в кошмаре и с криком просыпались и несколько раз будили друг друга.

 Мы помнили заявление Григория Степановича, что он и все в доме встают рано, и потому, поднявшись тоже рано, с тяжелой головой отправились на вечернюю террасу и застали там уже компанию. Григорий Степанович был в той же оригинальной курточке с кисетом и трубочкой, в шароварах, туфлях, а на голове, вместо ермолки, голубая фуражка с длинным козырьком, как у жокеев, которая франтовски, боком держалась на голове.

 Он любезно поздоровался, пригласил к чаю, который разливала одна из племянниц, чрезвычайно любезная, а невеста пришла позже, нарядно одетая в утреннюю блузу и опять под вуалью -- не знаю почему, так как солнце не пекло, мух и комаров не было. Когда мы занялись чаем, Григорий Степанович сделал знак, и неожиданно из-за кустов, около нас, грянул оркестр. Мы были озадачены. Оркестр играл из "Жизни за царя" и "Руслана".

 -- Гм... да, да, гм,-- обратился к нам хозяин,-- мы приятно проводили время, когда у меня Глинка писал своего Руслана. Знаете, гм... каждый день Глинка писал и был доволен моим оркестром. Если вы любите Бетховена, то мы сейчас сыграем вам Бетховена. Гм... -- он подозвал пальцем первую скрипку,-- это талант -- Глинка его очень оценил; гм... хорошо понимает и любит музыку... гм... вели сыграть Бетховена, ну, знаешь, симфонию 3-ю, героическую, с маршем.

 Оркестр играл хорошо. Играли еще и еще, но после тяжелого сна с кошмаром музыка действовала утомляющим и неприятным образом.

 -- Гм... вот это место вставил я...

 Он посмотрел на нас, мы на него.

 -- Гм... да... мы и Бетховена поправляем.

 Заметив наше утомление, Григорий Степанович приказал музыкантам уходить и повел нас по саду, потом в верхний этаж дома, где у него было собрание картин, и пояснял их достоинства, что утомило нас еще более. Идя по лестнице теперь, т.е. днем, мы были поражены безвкусием и бесцеремонностью обращения с произведением Растрелли. Высокая, просторная и стройная лестница вела в просторную залу в два света (т.е. верхними и нижними окнами) -- и что же?.. Экономические соображения хозяев эту двухэтажную высоту уничтожили, сделали полы и потолки для жилых комнат, так что комнаты и лестница сделались придавленными; и, вдобавок ко всему этому, лестницу раскрасил крепостной маляр, изобразив фантастические пейзажи с прудами, мельницами и катающимися в лодках панами и панночками.

 Мы ждали возможности выбраться из Кочановки, чтобы не слышать исправленного Бетховена, не видеть изуродованного Растрелли и быстрых глаз неугомонных племянниц, гусарского мундира жениха, кисета с трубочкой, курточки и голубой жокейской фуражки хозяина -- но сделать этого было нельзя и пришлось дожидаться обеда.

 Обеденный стол был готов, и мы, как утром, заняли места. Едва мы поднесли ложку с борщом ко рту, как вновь грянул оркестр из сорока крепостных музыкантов. Опять мы слушали Глинку, Бетховена, Мейербера, Россини и проч. В антракте Григорий Степанович объявил, что теперь будут играть пьесу им сочиненную. Он махнул рукой, оркестр заиграл, и автор начал пояснять нам содержание пьесы: "Гм, это поход Хмельницкого... битва под Желтыми Водами; это гм... слушайте, битва под Корсунем; теперь сражение под Белой Церковью... а это договор Хмельницкого под Зборовом" и т. п. Так разыгрывалась оркестром история Малороссии.

 После обеда, во время которого невеста кушала в перчатках и не снимая вуали, подали для рта полосканье; процедура, необходимая в гигиеническом отношении, но весьма некрасивая за столом. Старик Григорий Степанович сказал: "А мы вот как, нам все вымоют и вычистят, сами не работаем",-- вынул свои вставные челюсти, положил их на тарелку и, перегнувшись в левую сторону, передал лакею для чистки, потом склонясь на правую, принял посуду для полосканья от другого и, громко полоща рот, начал выпускать воду каскадами, а затем вставил почтительно поданные ему зубы.

 Наконец мы вырвались от этого маэстро, композитора и мецената и возвратились в Сокиренцы. Через несколько дней Григорий Степанович Тарновский отдал нам визит.

 Григорий Степанович был оригинал по манерам, по одежде, с музыкальным сумбуром в голове и с таким же понятием о живописи, но, при всем этом, я нехотя высказываю его смешные стороны, так как он был добр и имел значительные достоинства, хотя бы то, что у него проживали и пользовались гостеприимством такие знаменитости, как Глинка, Шевченко, Штернберг, Николай Андреевич Маркевич.