Егор Перетц. Дневник - 12

29 сентября

 Ездил сегодня в Петергоф представляться цесаревичу[1] по случаю возвращения. Его высочество принял меня в кабинете очень любезно, расспрашивал о том, где я провел лето и много ли серьезных трудов предстоит Государственному совету в нынешнюю сессию. Его высочество спросил меня также, имею ли я известие о великом князе Константине Николаевиче, о том, когда он вернется и можно ли будет рассматривать в Совете серьезные дела в его отсутствие. Я отвечал, что обязанности председателя временно исполняются теперь принцем П. Г. Ольденбургским, что под руководством его серьезные прения были бы невозможны и что поэтому я вынужден отлагать все сколько-нибудь существенные дела до возвращения великого князя, которое, впрочем, должно надеяться, не замедлится. Цесаревич согласился с необходимостью отлагать важные дела до возвращения его высочества. Несмотря на то что нерасположение наследника к дяде, как говорят, достигло высшей степени,-- в словах и даже в тоне цесаревича я не мог заметить ничего враждебного к великому князю.

 Вечером был у меня И.И.Шамшин. Он рассказал мне много интересного о трудах своих по Верховной распорядительной комиссии[2]. Все лето провел он, по поручению графа Лорис-Меликова, за разбором и пересмотром дел III отделения, преимущественно о лицах, высланных за политическую неблагонадежность. Таких дел пересмотрено им около 1500. Результатом этого труда было, с одной стороны, освобождение очень многих невинных людей, а с другой -- вынесенное Шамшиным крайне неблагоприятное впечатление о деятельности отделения. Весьма вероятно, что доклад об этом Лорису много способствовал предложению его упразднить это учреждение, столь ненавистное в России.

 По словам Ивана Ивановича, дела велись в III отделении весьма небрежно. Как и понятно, они начинались почти всегда с какого-нибудь донесения, например, тайного агента, или записанного полицией показания дворника. Писаны были подобные бумаги большею частью безграмотно и необстоятельно; дознания по ним производились не всегда; если же и производились, то слегка, односторонним расспросом двух-трех человек, иногда даже почти не знавших обвиняемого; объяснений его или очной ставки с доносителем не требовалось; затем составлялась докладная записка государю, в которой излагаемое событие освещалось в мрачном виде, с употреблением общих выражений, неблагоприятно обрисовывающих всю обстановку. Так, например, говорилось, что обвиняемый-- человек вредного направления, что по ночам он сходится в преступных видах с другими подобными ему людьми, ведет образ жизни таинственный; или же указывалось на то, что он имеет связи с неблагонадежными в политическом отношении лицами; далее упоминалось о чрезвычайной опасности для государства от подобных людей в нынешнее тревожное время, и в заключение испрашивалось разрешение на ссылку, в административном порядке, того или другого лица. Бессодержательные докладные эти записки переписываемы были чрезвычайно красиво на отличной бумаге.

 Естественно, что при таком образе действий происходили часто не только неосновательные или сильно преувеличенные предположения о виновности, но даже прямые, самые грубые ошибки; бывали случаи смешения имен, вроде следующих: Андрея Иванова принимали за Александра Иванова, Винберга за Вимберга, Власьева за Власова и т.п.

 В виде иллюстрации к своему рассказу Шамшин сообщил мне о двух бывших в действительности случаях, по которым ему удалось остановить административные кары. Одну девицу обвиняли в сношениях с пропагандистами, стали разыскивать ее, взяли по ошибке совершенно другую и заключили эту последнюю в полицейской части, рядом с помещением, занимаемым нижними полицейскими чинами; там бедная девушка страдала невыносимо не только от страха, одиночества и всего слышанного ею через деревянную перегородку, но даже от массы блох и клопов, которыми снабжали ее в изобилии соседи. Так просидела она без допроса более двух недель, и тогда только обнаружилось, что она ни в чем не виновна. Другой случай несколько сложнее. На одного студента, жившего где-то на окраине города, дворник дома, где он занимал комнатку, донес, что он человек подозрительный, так как у него бывают собрания неизвестных людей, причем одни из приходящих спрашивают студента, другие -- часовщика, третьи -- токаря. По случаю этого доноса полиция явилась поздно вечером, забрала всех бывших у студента и заключила их всех под стражу в качестве неблагонадежных; в числе их был 12-летний мальчик, сын самого дворника, принесший молодым людям горячую воду для чая. Через три недели взялись за разбор дела, и оказалось, что ничего преступного в собраниях не было; в отобранных же при обыске книгах и бумагах не нашлось ничего подозрительного. Заподозренный оказался действительно студентом, имевшим склонность к механике; поэтому и при недостатке средств он охотно разбирал и чинил часы и в то же время имел у себя токарный станок, на котором выделывал иногда разные безделушки.

 По отзыву Шамшина, дела III отделения были в большом беспорядке. Часто не находилось в них весьма важных бумаг, на которых основано было все производство. Когда он требовал эти бумаги, отвечали обыкновенно, что их нет; при возобновлении же требования, особенно под угрозою пожаловаться графу Лорис-Меликову, производились розыски, и часто находимы были недостававшие листы; иногда оказывались они на дому у того или другого чиновника, иногда в ящиках столов в канцелярии; раз случилось даже, что какое-то важное производство отыскано было за шкафом.

 В денежном отношении Иван Иванович нашел в делах III отделения также довольно важные беспорядки. Имена тайных агентов, получавших денежные оклады, были скрываемы от самого шефа жандармов под предлогом опасения скомпрометировать этих лиц.

 Таким образом, весьма значительные суммы находились в безотчетном распоряжении второстепенных деятелей и, может быть, употреблялись вовсе не на то, на что были предназначены. Далее, по случаю возникшей в последние годы революционной пропаганды, признано было необходимым усилить денежные средства III отделения по розыскной части. На это ассигнован был дополнительный кредит на 300000 руб. в год. Как же употреблялась эта сумма? Более половины ее, вопреки основным сметным правилам, отлагалось для составления какого-то особого капитала III отделения. Остальное делилось на две части, из которых одна шла на выдачу наград и пособий чиновникам, а другая -- агентам, наблюдавшим преимущественно за высокопоставленными лицами. Эта последняя деятельность отделения была, говорят, доведена до совершенства. Шефу жандармов было в точности известно, с кем знаком тот или другой правительственный деятель, какой ведет образ жизни, у кого бывает, не имеет ли любовницы и т.п. Обо всем этом, не исключая и анекдотов, случавшихся в частной жизни министров и других высокопоставленных лиц, постоянно докладывалось государю. Одним словом, наблюдения этого рода составляли чуть ли не главную заботу нашей тайной полиции.

 При таком направлении деятельности III отделения неудивительно, с одной стороны, что ему частенько вовсе были неизвестны выдающиеся анархисты, а с другой -- что оно почти без разбора ссылало всех подозрительных ему лиц, распложая людей, состоящих на так называемом нелегальном положении.

 Для разъяснения этого термина нужно сказать, что ссылаемые в административном порядке из столиц и других больших центров не имеют права жить нигде, кроме назначенного для них какого-нибудь отдаленного уездного городка, невозможного для жительства человеку, сколько-нибудь образованному. Поэтому и при неимении ни заработков, ни собственных средств для безбедного существования административные ссыльные, пользуясь весьма слабым за ними надзором, нередко бегут из места ссылки под чужим именем, с подложным паспортом; таким образом они становятся людьми нелегальными, которым, в случае открытия их, угрожает уголовное наказание. Ввиду этого переход на нелегальное положение служит первым действительным шагом в число анархистов. Назад им идти невозможно, остается идти лишь вперед.