5.
Прихотливым узором сплетаются иногда в человеке национальные черты. Вот еще полунемец, близкий нашему кружку. Эрн -- по отчеству даже Францевич -- отец его природный немец из Германии, провизор. Не знаю, какими путями, может быть, под влиянием матери, русской, Эрн смолоду пришел к православию. Но знаю, что уж потом никогда сомнение не коснулось его ясной, монолитной души. Одновременно и также цельно он полюбил античность, светлый мир Эллады. Обе любви сплавились в одну через посредство необыкновенно в нем живого чувства первохристианства. В Риме, где Эрн писал свою диссертацию, он пристально изучал катакомбы, -- символике их посвятил не одну статью. Упор на христианство первых веков -- это ведь черта лютеранская. В православии Эрна не было ничего от мрачного византийства, -- он просто верил, что на русской земле преображенным Христовым светом зацветает та же солнечная религиозная стихия Эллады. Концепция фантастическая? Но утверждал ее Эрн со всем догматизмом и нетерпимостью пасторского "брандовского" духа (Бранд -- персонаж Ибсена). Кротким и мирным его нельзя было назвать -- даже книгу своих религиозных опытов он озаглавил "Борьбою за Логос", и вправду был бойцом, но, яростно споря, чужд был и тени личной неприязни. Весь он был тверд как алмаз и как-то кругло закончен, не было в нем и щелки, чтобы просунуть в нее кончик своей мысли, своего возражения, и мне казалось, что как-то не о чем говорить с ним. Может быть это происходило и от того, что в эти годы он -- еще совсем молодой -- уже нес в себе смертельную болезнь, от которой и умер в 17 году -- тяжелое заболевание почек. Серо-бледный, с отеками на лице, с слишком светлым, глядящим и не глядящим взглядом. Он как будто все нужное для жизни и смерти узнал и больше ни в чем и ни в ком не нуждался. Жил он в те годы с женой и голубоглазой, похожей на него дочкой-пятилеткой у Вяч. Иванова, в котором влек его тот же сплав христианства с античностью. А Вячеслав Иванов, посмеиваясь, говаривал: Владимир Францевич -- совесть моя и -- ох -- и лютая же! Впрочем, уживался он со своей совестью не плохо, умея когда хотел, заворожить ее.
Я недостаточно глубоко знала Эрна, поэтому мне хочется привести еще характеристику его из письма единомышленника его Флоренского к их общему другу.
"Мир души -- вот что нужно оттенить в Э/рне/, реализовавшем слова нашего святого, апокалиптического Серафима: "Радость моя, радость моя, стяжи мирный дух, а тогда тысячи душ спасутся около тебя!" Мир духа -- не нирвана, наоборот это повышение жизненного пульса, так что и радость с горем становятся конкретнее и сочнее. Но сознание всякий раз допускает в себя только осиянную сторону их и не дает врываться хаосу. Для Э/рна/ зло не абстракция, но он относится к злу как к чему-то чуждому и внешнему, с викингской яростью нападает на него... Одним утром, когда я лежал еще в полусне, мой друг разговаривал в соседней комнате с проворовавшимся мужиком и убеждал его покаяться. Ты знаешь, как нетерпимы для меня все наставления и морализования. Навязчивость их, обычное неуважение к живой личности во имя "принципа" заставляет из одного протеста поступить наоборот... Но тут -- тут впервые м/ожет/ б/ыть/ я услыхал голос "власть имущего". Такая убежденность в силе добра в каждой ноте его голова, столько любви, уважения к личности в его речах, простых и безвычурных, что я был потрясен.
Я видел действие Э/рна/ на других. Но я знаю больше. Однажды Э/рн/ и я были вынуждены прождать со сторожем при вокзале всю холодную ночь в сторожевой будке. Обессиленный двумя бессонными ночами и иззябший я невольно опустил голову на колени друга и заснул. Во сне он явился мне сияющим Архангелом, и я знал, что он отгоняет от меня все злые силы. Может быть в эту холодную ночь, голодный и измученный, впервые за всю жизнь я был безусловно спокоен".
Свободное копирование
