Путешествие в страну всевозможных невозможностей - 9

Глава первая

ПОЛЁТ В НЕИЗВЕСТНОСТЬ

Финская баня завоевала себе известность если не во всём мире, то во всяком случае, в Европе. Кажется, теперь во всех главных городах имеются финские бани, фигурирующие под названием «Sauna».

Русские считают эту баню своим изобретением, но, как и во многом другом, они в данном случае не пользуются авторитетом. Познакомились они с ней у карелов и в своём продвижении на северозапад освоили её. Южная Россия и по сей день не знает парной бани.

В пятницу 20 апреля 1945 года я вместе с одним моим другом отправился в такую баню, не подозревая, конечно, что в течение одиннадцати лет, полных опасностей, страданий и тяжёлых переживаний в Советском Союзе, она будет моим последним воспоминанием о Родине. После бани я пошёл пить чай к моему другу и вернулся домой около 12 часов ночи. Должен сознаться, что мои мысли в тот момент отнюдь не были заняты вопросами высокой политики или судьбами моей Родины. Нет, я был озабочен тем, что на другой день был день рождения жены, и я не был уверен, что заказанные торты будут готовы вовремя. Обсудив ещё раз с женой вопрос приёма и угощения гостей, я перед сном мельком просмотрел газету, где моё внимание привлекла заметка на первой странице о том, что в ближайшие дни ожидаются крупные аресты ряда лиц, замешанных в валютных спекуляциях. Хотя я никакими валютными спекуляциями не занимался, но эта заметка отвлекла мои мысли от тортов и заставила задуматься.

Сообщение было несколько необычно, в особенности его конец, в котором говорилось, что детективы уже находятся по дороге из Стокгольма. Никогда раньше я не встречал в печати таких предупреждений: обыкновенно сведения такого рода сообщаются post factum. Позже я много раз вспоминал эту заметку и думал: не являлась ли она предупреждением по моему адресу?

Около половины второго я погасил свет и только что хотел заснуть, как резкий звонок вернул меня к действительности. Накинув халат, я отправился открыть дверь, спросив ради предосторожности о личности столь поздних гостей. Ответ последовал немедленно: «Откройте, здесь полиция!».

В нормальное время эти слова подействовали бы на меня успокоительно, но во времена, нами тогда переживаемые, они заставили моё сердце сжаться в предчувствии чего-то дурного, тем более, что незадолго перед тем министром Внутренних Дел был назначен коммунист Лейно[1], и после его назначения все руководящие посты в полиции были заняты его партийными товарищами и лицами, если не состоящими в партии, то близко к ней примыкающими.

Всё это быстро промелькнуло в моей голове, но двери всё же нужно было открыть, что я и сделал, невольно попятившись при виде как количества ворвавшихся в мой дом людей, так и их воинственного вида. Во главе всей компании был небольшого роста штатский господин довольно приятного вида; он предъявил мне своё удостоверение личности, из коего явствовало, что он старший детектив Государственной полиции. За ним следовал высокий полицейский офицер местного полицейского участка, за ним двое штатских весьма невзрачного вида, по-видимому, русского происхождения; шествие замыкалось двумя полицейскими констеблями, из которых один был вооружён автоматом.

Когда все эти люди ввалились в мою маленькую квартиру и рассыпались по ней, я почувствовал себя потерянным и как бы прижатым к стене. Предполагая в господине приятного вида лицо, возглавлявшее ворвавшуюся ко мне компанию, я обратился к нему с вопросом: чем я обязан такому позднему визиту и что собственно они от меня хотят.

— Да, это немного неприятная история, но мы принуждены произвести у вас обыск, — сказал он.

На мой вопрос, имеется ли на этот предмет соответствующий ордер, детектив, слегка поморщившись, сказал:

— Ну, конечно, есть, вы же видите, что мы лица официальные, не будем терять времени.

С этими словами он открыл мой письменный стол и погрузился в рассмотрение его содержимого. Двое штатских сосредоточили своё внимание на моей библиотеке, в то время как один из полицейских констеблей с  интересом ревизовал наш продуктовый шкаф, вслух недоумевая, откуда у нас 5 кило сахару и 2 кило кофе (в это время в Финляндии все продукты были ещё на учёте и раздавались населению в очень скромных размерах по продовольственными карточкам). Полицейский офицер ходил по всей квартире, бросая подозрительные взгляды во все углы и вначале никак себя не проявлял. Примерно через полчаса стало выясняться, что ничего заслуживающего внимания производивших обыск не нашлось, за исключением охотничьего ружья и револьвера, но на право иметь и хранить у себя и nо и другое я имел официальное разрешение.

Я не знал тогда, как не знаю и теперь, какое распределение ролей было у этих людей, но во всяком случае вскоре выяснилось, что всю дальнейшую инициативу взял на себя не детектив, а полицейский офицер. В прихожей под стулом стоял большой кожаный портфель с ценностями из магазина. Обнаружив его, полицейский офицер принёс его в кабинет, высыпал содержимое на диван и стал задумчиво вертеть в руках вещи. Все остальные участники обыска собрались вокруг, с явным любопытством глядя на происходящее.

— Что это такое? — наконец зловещим голосом произнёс офицер.

Глаза всех остальных обратились на меня. Я разъяснил, что эти вещи принадлежат моей фирме, находящейся в доме № 16 по Анненской улице, и я каждый день беру их на ночь с собой домой, так как времена сейчас беспокойные, а в случае взлома и кражи страховые общества платят только за часть застрахованного имущества и товара. В портфеле в этот день находилось вещей приблизительно на два с половиной миллиона марок.

— Ну, это нужно будет выяснить, — сказал на это полицейский офицер, складывая вещи обратно в портфель. — Заодно мы возьмём и это, — добавил он, кладя в портфель пачку денег в 250 000 финских марок, вынутых из письменного стола. В тот же портфель детектив вложил ещё мешочек с золотом, а также золотой портсигар, оставленный одним клиентом для починки.

— Вы дадите расписку на эти вещи? — спросила моя жена.

— Это лишнее, он (показывая на меня) пойдёт с нами и, по выяснении, вернётся с вещами обратно, — заявил полицейский офицер.

Распорядительный констебль, изумлявшийся наличию у нас 5 кило сахара, заметив на туалете мои золотые часы — подарок моего тестя[2], — немедленно решил, что и эти часы следует присоединить к вещам, уложенным в портфель, но жена решительно этому воспротивилась, каким-то образом ей удалось отбить их, и часы остались в её руках. Труднее оказалось разрешить вопрос о семейных фотографиях, однако и с этой задачей жене удалось как-то справиться, фотографии также остались дома.

Много позже, подвергаясь в Советском Союзе многочисленным допросам, во время которых мне предъявляли для опознания массу фотографий известных и неизвестных мне гельсингфорсских лиц, я часто вспоминал старательного полицейского офицера — то упорство, с каким он хотел захватить наши семейные снимки, и ту энергию, с которой жена их защищала, и, как это ни удивительно, спасла.

В конце концов портфель с драгоценностями, охотничье ружьё и  револьвер были уложены в один из моих чемоданов, и полицейский офицер предложил мне отправиться с ним в Политическую полицию, помещавшуюся на Банской улице; жене же он бросил успокоительно:

— Через час-полтора он будет обратно, мы только выясним происхождение вещей.

— Они, вероятно, искали валюту, — тихо сказала мне жена.

— Я думаю, что они искали персонально меня, — ответил я также тихо. Было около 3 часов ночи, когда мы вышли на улицу. Светало. Автомобиль стоял в другом квартале, мы сели в него и поехали. Я думал… О чём я думал?.. Я думал, что прежде чем передать меня большевикам, наши власти будут сами меня допрашивать и выяснять степень моей виновности; в силу же того, что я за собой не чувствовал никакой вины, я полагал, что, если даже дело с большевиками не уладится, то, во всяком случае, у меня будет время, чтобы сориентироваться и предпринять некоторые шаги. Какие? Это покажет будущее. Ведь в конце концов мы ещё не Народная демократия и не инкорпорированы в Советский Союз. Хотя откуда я это знаю? Может быть, сегодня ночью… Нет… чепуха…

А, может быть, бежать? Вот в этом доме есть проходной двор, и, перемахнув затем через пару заборов, я выскочу в другой квартал. Но, во‑первых, все двери и ворота ночью закрыты, а во‑вторых, бегство как бы подтверждает мою какую-то виновность. Если уж так вышло — нужно действовать легальными путями, тем более, что я имею дело с собственной полицией и собственными властями. Жалко, что я не догадался снять дома кольца с пальцев и вынуть из кармана золотые часы, ну что же? Попаду в тюрьму — смогу оттуда переслать их жене. Воображаю, как она, бедняга, сейчас волнуется.

Мы остановились невдалеке от полиции, и когда шли наискось через улицу к её выходу, то встретили радостно улыбающегося, знакомого мне Дмитрия Владимировича Бастамова.

— Отпустили; оказывается, недоразумение, — крикнул он мне.

Мы поднялись вверх на несколько этажей и вошли в помещение, где царило большое оживление. В коридорах стояли многочисленные чины внешней полиции; взад и вперед шныряли штатские, появляясь из различных дверей и туда же исчезая. Вышедший нам навстречу пожилой человек, видимо, детектив, заглянув предварительно в пару комнат, где я мельком увидал несколько взволнованных людей без галстуков и воротничков, провёл меня в большую комнату. В этой комнате за американским письменным столом сидел господин с усталым от бессонницы лицом и разряжал револьвер. Справившись с этим делом, он убрал его в ящик письменного стола, положил ключ в карман и, громко вздохнув, вышел.

Я остался один. На полу стояли несколько папочных картонок из-под бананов, туго чем-то набитых и с привешенными деревянными бирками, какие употребляются на железной дороге для багажа; на бирках размашистым почерком стояло «Пушкарёв». Эта фамилия озадачила меня ещё больше. Я знал этого человека давно и знал также, что добрых 25 лет он служил в Русском Отделе Политической Полиции и был там на хорошем счету. Как же он попал сюда? Мои размышления прервал вошедший детектив, внёсший мои вещи, тоже снабжённые бирками и скреплённые сургучными печатями.

— У вас продовольственные карточки с собой? — спросил он, и на мой отрицательный ответ укоризненно покачал головой. — Надо было обязательно взять их.

Я решил, что необходимо выяснить положение.

— Полицейский офицер, который привёз меня сюда, сказал, что он хочет выяснить происхождение драгоценностей, находящихся в этом портфеле, и что через пару часов я буду дома. Сейчас я вижу, что вы опечатали мои вещи; мне абсолютно непонятно, что здесь происходит. Не могу ли я переговорить с начальником полиции или с кем-либо из ответственных лиц?

 — Это всё скоро выяснится, с вами будет говорить комиссар, а пока вот подпишите эту бумагу, — сказал успокоительным тоном мой собеседник, — это простая формальность.

Бумага содержала распоряжение о моём аресте, а расписаться я должен был в том, что с таковым распоряжением ознакомлен. Взяв подписанную мною бумагу, детектив, помахав ею в воздухе, вышел, навсегда исчезнув из моей жизни.