Дневник Владимира Ламсдорфа - 100

Вторник, 21 февраля

Министр рано присылает мне возвращенный государем пакет с запиской, в которой Его Величество просит Гирса приехать с докладом не сегодня, а завтра в 10 1/2 часов. На многих из возвращенных бумаг пометы. На письме Коцебу от 11/23 февраля, в котором он передает свой разговор с новым министром иностранных дел Спюллером, высказавшим мысль, что политические интриганы пытаются использовать досадный инцидент в Сагалло не только с целью навредить французскому министерству и его опрокинуть, но и из желания пошатнуть положение Гирса, государь пишет внизу: "Даже глупо". В донесении Коцебу N 14 от 16/28 февраля есть секретное сообщение, которое ему сделал задним числом директор политического департамента Министерства иностранных дел, о том, что французское правительство якобы решило принять крутые меры против экспедиции Ашинова по настоянию лондонского кабинета, переданному английским послом в Париже, напомнившим об обязательствах касательно запрещения ввоза оружия на территорию Таджурской бухты. Полагают, что просьба эта была следствием сделанных в Лондоне внушений итальянского правительства. Государь пометил внизу: "Если это так, то это не делает чести французскому правительству".

В письме от 15/28 февраля князь Лобанов пишет, что Цанков еще не приехал в Вену, но что он не будет ему советовать добиваться свидания с графом Кальноки, а порекомендует ограничиться визитом к министру, если последний выразит желание с ним поговорить. Наш посол считает, что в настоящий момент невозможно никакое соглашение касательно Болгарии с венским кабинетом, имеющим все основания быть довольным положением вещей в Софии; "Крайней степенью любезности Австрии по отношению к нам, - пишет он, - могло бы быть только обещание ничего не делать с целью помешать ходу событий". Но Австрия уже теперь придерживается политики невмешательства; это по крайней мере постоянно повторяет Кальноки. Его Величество: "Этому я не верю"; кроме того, если бы Австрию попросили сделать что-нибудь в пользу нашего влияния в Болгарии, она попросила бы нас сделать то же самое в ее пользу в Сербии. "Поэтому я, как и вы, думаю, - продолжает князь Лобанов, - что нам остается только продолжать держаться и впредь так, как мы держались до сих пор, и спокойно и терпеливо ждать, пока право и законность восторжествуют". Его Величество: "Другого пока нечего делать".

В депеше N 10 от 16/28 февраля князь пишет, что граф Кальноки, выражая неодобрение поведением болгарского правительства по отношению к собравшимся в Софии епископам, добавил: "Достойно, однако, замечания, что конфликт этот не имел тех последствий, которых можно было ожидать; население в массе отнеслось к нему совершенно равнодушно, и это является новым доказательством того, что влияние духовенства в Болгарии ничтожно". Государь пишет на полях: "К великому прискорбию, это правда".

Граф Шувалов приводит в своем письме от 17 февраля/ 1 марта любопытную деталь о Баттенберге, конфиденциально сообщенную ему князем Бисмарком. По-видимому, бывший князь болгарский написал этой осенью императору Вильгельму довольно сухое письмо, в котором просил о своем производстве в чин генерал-лейтенанта. Император ответил еще более сухим письмом, гласившим, что принц был назначен прусским генералом в то время, когда был русским генералом, а потеряв это звание, был исключен и из производственных списков в Пруссии. Получив этот ответ, князь Баттенбергский счел своевременным подать в отставку. Переходя затем к женитьбе князя Баттенбергского на г-же Лезингер, второстепенной актрисе и дочери лакея, брак с которой был недавно заключен, граф Шувалов добавляет: "Итак, "герой Сливницы" основательно и по заслугам похоронен". Увы, жаль, что не такова участь его славного преемника! Его Величество: "Да".

Герберт Бисмарк напоминает при этом нашему послу, с каким трудом несколько месяцев назад его отец, канцлер, воспрепятствовал браку этого князя с сестрой императора. "Вот, - говорит он, - человек, который мог стать членом нашей королевской семьи! Разве мы его оценили не по достоинству?".

Со своей стороны, я еще раз пожалел о несколько смешном условии касательно князя Баттенбергского, которое два года назад граф Шувалов заставил нас внести в наш тайный договор. Достойно ли было России и Германии заниматься им в ратифицированном обоими государями договоре?

От министра поднимаюсь на минуту к Оле, чтобы передать ему бумаги, и иду в церковь, куда курьер приносит мне записку от Гирса с просьбой написать в письме к Шувалову, что мы ценим отношение берлинского кабинета к вопросу о болгарском займе. После посещения министерской церкви и завтрака с моим Олой, получаю от Греча две любопытных телеграммы. Одна - президенту патриотической лиги в Париже Деруледу, подписанная Толстым, Воейковым, Виноградовым, Токаревым, - все активные деятели Славянского комитета; они шлют "благодарность с Волги за доказательство того, что глупцы обеих наций лгали, утверждая, что к пролитию русской крови отнесутся равнодушно". Эта телеграмма из Сызрани. Вторая - из Парижа, сообщающая, что г-жа Адан открывает всеобщую подписку в пользу миролюбивых и просветительских начинаний Ашинова. Гире поручает мне сначала изъять эти телеграммы, затем просит немного подождать и приходит сам.

Между тем, звонит Лодэ; его не принимают, но я боюсь, что бедный старик меня видел. Мы решаем с министром сказать Гречу, что министр иностранных дел не видит оснований противиться пропуску телеграммы Деруледу, но с точки зрения внутренней цензуры лучше было бы ее изъять. Пишу в этом смысле записку от своего имени. Готовлю две копии этих телеграмм к завтрашнему докладу. Работаю над составлением бумаг для отправляющегося после завтрака курьера.