Среда, 14 января
В присланном мне сегодня утром министром пакете с возвращенными государем бумагами нахожу две любопытные пометки. На телеграмме Хитрово, сообщающей о том, что Панина во главе 20-тысячного отряда намеревается вызвать восстание в Македонии, Его Величество пишет: "Это самое скверное, что могло бы случиться". Не понимаю почему. В этой местности у Турции сосредоточены значительные силы. Болгары получили бы хороший урок, и это явилось бы превосходным средством для того, чтобы заставить их вернуться на путь истинный. На другой телеграмме Нелидова, передающей его переговоры с болгарами, государь пишет: "Одна надежда на движение военных эмигрантов, а все остальное вздор".
Министр просит меня подняться около 10 1/2 часов, но едва он успевает мне передать несколько бумаг, как докладывают о приезде шведского посланника, который явился подписывать конвенцию. Ему приходится подождать Гирса несколько минут. Министр присылает мне для прочтения забавные письма барона Моренгейма, в которых тот проповедует союз с Францией и даже не совсем корректно упрекает министра в том, что он принижает значение Франции. Гире мне пишет, что хотел бы обо всем этом поговорить со мной еще сегодня вечером.
Поднимаюсь к нему около 8 часов. Гире очень сердит на Моренгейма и показывает мне письмо своего сына, из которого видно: упомянутый барон полагает, что наш министр находится накануне своего падения, и считает момент подходящим для того, чтобы дать ему почувствовать свое ослиное копыто. Министр рассказывает мне, что сегодня утром к нему приезжал Лабуле узнать, какую позицию рассчитывает занять Россия в случае войны между Францией и Германией. Окажем ли мы его стране моральную поддержку и продвинем войска к границе Пруссии? Министр ему отвечает, что совершенно не допускает возможности войны между Германией и Францией, если последняя будет хоть сколько-нибудь осторожна и благоразумна. Он говорит: "Я вполне верю в миролюбивые намерения князя Бисмарка и императора Вильгельма, даже гораздо больше, чем в господина Буланже и его сторонников". Так как посол настаивал на письменном ответе, как и в 1875 г., Гире ответил: "О, на это вы можете рассчитывать, но я не буду телеграфировать подобно своему знаменитому предшественнику. С этого момента мир обеспечен". Лабуле полагает, что у нас есть тайные соглашения, подлежащие возобновлению в марте. Откуда он это узнал? Он спрашивает, имеем ли мы свободу действий, на что министр отвечает: "Да, и позвольте мне сохранить таковую, не принимая никаких обязательств по отношению к вам, но во всяком случае вы можете быть уверены, что Германия не останется в одиночестве. Несомненно, Австрия и Италия будут ее союзницами. Мне не известно содержание связывающих их договоров, но я нисколько не сомневаюсь в существовании подобных соглашений". Гире надеется, что этими словами он, может быть, несколько отрезвил Лабуле, который стал слишком смелым под влиянием слов императора и махинаций сторонников союза с Францией, а может быть, и махинаций Моренгейма - Катакази в Париже.
Приезжает граф Муравьев и является прямо к министру с личным письмом Павла Шувалова; последний старается защищать проект двойственного союза на основе привезенной из Берлина его братом Петром Шуваловым памятной записки. Как только я сошел в канцелярию, министр присылает мне это письмо и пишет, что говорить о нем будет со мной завтра.
Свободное копирование
