Письмо 13
НОВОЕ СЕЛО
Миша, я уже рассказывала тебе о своей сестре Анастасии (Насте, Тасе): в юности красивой, смышлёной и весёлой девочке, теперь уже бабушке Даши и Маши.
После раннего замужества она 25 лет прожила со своей семьёй в селе, называемом Новым селом, находящимся в 8-9 км от Пятовска на север.
С Новым селом в значительной мере связана моя молодость. Я часто там бывала и когда училась в педучилище, и когда училась в институте. Я любила приходить к своей сестре, мы с ней дружили, любили друг друга и всегда стремились быть вместе.
Из Пятовска в Новое я шла пешком и очень любила эту дорогу, живописную и безлюдную.
... Идёшь полем... ни души. Колосится пшеница, пахнет ромашкой, васильками, а над головой бездонное небо и пение в нём какой-то пичужки.
Я не спешу. Я наслаждаюсь одиночеством и мечтаю. О чём может думать юная и ликующая девочка? Конечно, о любимом... я фантазирую, и душа поёт, наполненная гармонией звуков... песня вырывается из груди, я пою:
Ой, ты, рожь! Хорошо поёшь!
Ты о чём поёшь,
Золотая рожь?..
Счастье повстречается –
Мимо не пройдёшь.
Ой, ты, рожь!
Вот и лужок с шатающейся над ручьём доской, вот и пригорок, на котором я отдыхаю. Здесь много цветов розового и белого клевера, щавля, полыни. Я ложусь в некошеную траву и смотрю на белые круглые облака, которые плывут и плывут островами, сливаясь и образуя причудливые живые движущиеся фигуры. На душе радостно, сладко, тихо, и роем гнездятся счастливые воспоминания, и уже невозможно оторваться от этой глубины, бездны, уводящей и зовущей тебя в свои объятия.
Как хочется взлететь и парить над этой земной красотой!
Но я поднимаюсь и опять иду полем, тропка узка, и колосья целуют меня в волосы, щёки, губы, дразня и напоминая о скорой поре жатвы.
– Тася, Маша пришла, встречай гостью! – слышу голос Василия Васильевича, мужа моей сестры. Он всегда рад моему приходу.
Я переступаю порог их дома, и сколько счастья на лице моей сестры, и я рада, что в родном доме!
Дом... моя сестра мечтала построить голубой дом «с белыми окнами в сад». И построили-таки! Собирали по копеечке из нищенской учительской зарплаты, залезли в долги... и получился дом, как в сказке. Очень голубой с белыми ставнями, о четырёх комнатах, с цветами вокруг и садом... и баньку построили тоже.
Настенька отличалась среди всех нас отменным вкусом и любовью к чистоте и порядку. У неё всегда красивые занавески, на стенах – картины (репродукции), дорожки на полу, цветы на подоконниках, всё блестит и сверкает чистотой, начиная от калитки. В домашнем уюте она находила своё маленькое счастье.
Василий Васильевич, мой учитель по немецкому языку в Пятовской школе, теперь стал моим другом. Он был честен, добр, бескорыстен. Работая директором Новосельской восьмилетней школы, он пользовался авторитетом за свою порядочность. Моя сестра была любима народом села за свой талант. Она играла в клубе танцы на аккордеоне, читала стихи и прозу, играла в спектаклях. Актриса местного масштаба! Впечатлительная, легко ранимая, она болезненно воспринимала завистливые разговоры учителей о ней, часто плакала... может быть, это способствовало её ранней болезни ног, сердца... она, закончив учёбу заочно, ездила «на воды» в Сочи, Анапу, Ейск... и эти поездки поддерживали её здоровье. Родились дети... Юра был прекрасным ребёнком, любимцем всей деревни, добрым, доверчивым. Саша – совсем другим: любил одиночество, писал стихи и был замкнутым.
Я очень хотела, чтобы они перехали в Рославль. Василию Васильевичу предложили работу, но в самый решительный момент он передумал и начал строительство нового дома в Стародубе.
Так они перехали в Стародуб и прожили вместе более 20 лет...
Получили образование и женились сыновья, родились внуки и внучки, родились правнуки.
Василий Васильевич умер в 1999 году от острого сердечного приступа. Ему было 76 лет. А сестра, овдовев, и сейчас живёт одна в своём доме, красивом, прибранном, тоже одиноком, как и его хозяйка. Ей трудно решиться на переезд к детям по известным причинам – канарейке и в золотой клетке плохо.
Я бываю у неё, помогаю всем, как могу, сочувствую ей во всём, но ни здоровья, ни молодости я ей вернуть не могу, не могу изменить её жизнь. Как говорят: поезд ушёл!
Папа очень любил свою старшую дочь. Умирая, он звал не меня, сидящую рядом, а её: «Настечка... Настечка...». Мой брат, наш поэт, посвятил ей прекрасные лирические стихи:
ТАСЕ
Мы жили тогда ещё не огороженно.
Послевоенный твой голос лил
«позарастали стёжки-дорожки».
Кружили хрущи над цветением слив.
Ты старшая. Ты бесконечно уставшая
от наших босых и бузинных игр.
И улетает к парам кружащимся
твой круглой улыбкой очерченный лик.
Гитарные зовы, щипковые такты.
Повздёрнуты плечи и сборки кофт.
И ухажёрства бесспорные факты.
И с матерью вздоры из-за пустяков.
Те стёжки-дорожки облезло лежали
в траве-мураве. Её звали мурог...
Что напророчил твой тембр дребезжащий?
Что рой жуков нажужжать тебе смог?
Тая, поплыли за вёснами вёсны,
плавно сначала, потом быстрей.
И оказался внезапно взрослым
мальчик, твой брат, – вот он, в створе дверей.
Сколько там лет, сколько зим – не спрашивай.
Раз занесло, давай обоймёмсь.
Хоть непривычно, это не страшно.
Что же стоишь? Я не долгий гость.
Давай и оглянемся. Особняково
смотрится каждый теперь из нас.
Новая жизнь и заборчик новый,
и с голубыми усищами газ.
Книжный собор зело великолепен.
Дорожки заморские, шик-модерн.
Грядки обоев, салатные стебли.
Роза китайская в синем ведре.
И что ни шаг – нажитого услуги.
Хватит на вещи! В лицо я гляжу.
Что-то не вижу ту прежнюю, круглую.
Только на фотке её нахожу.
Ну так скажи, моя вечная старшая,
что в этом доме не новое есть?
То, что опять бесконечно уставшая?
То, что опять поёшь ту же песнь?
Что ж, на тебя это очень похоже!
Нравится мне дребезжащий тембр.
Позарастали стёжки-дорожки,
где мы гуляли... – теперь уж совсем.
Жаль, правда, позарастали крапивой,
а мурава не гнездится здесь.
Да ещё жаль, что отпели сливы,
звоны хрущей поубавил прогресс.
Нажили мы каждый столько много!
Но, чтоб обняться в нечастый час –
после дороги и перед дорогой, –
хватит и тембра, пожалуй, для нас.
Пусть – в дальней дали босое царство.
Пусть – не повздорить из-за пустяков.
Всё хорошо! Пелась песнь не напрасно.
Гостю взгрустнулось – и был он таков.
И на своём отстоянье далёком
от розы китайской, и слив, и бузин
он, возвратясь, будет ночью глубокой
долго сидеть в тишине один.
Свободное копирование
