27-го в полдень весь турецкий флот, в виду нас, поднял паруса, чтобы идти в атаку на нас; от пленников последнего сражения мы узнали, что у турок было намерение пойти на абордаж при первой же возможности приблизиться к нам; а так как ветер дул на нас, то мы и ожидали ужасного дела. Их флот был уже на расстоянии пушечного выстрела или около того, как вдруг одно судно село на мель и заметно стало крениться; флот задрейфил для подания помощи кораблю, и некоторое время спустя мы увидели, как он спустил паруса. Если бы ветер благоприятствовал нам, принц Нассау атаковал бы его, но это было невозможно. День погас, а турецкое судно все еще не было снято с мели. Между тем в эту ночь мы с минуты на минуту готовились к тому, что неприятельский флот снова подойдет.
Всю ночь принц Нассау и я в шлюпке разъезжали от одного судна к другому, чтобы приготовиться к битве, к сопротивлению, и все оставались на своих местах. В один из коротких переездов от одного судна к другому я увидел, как Нассау, вынув из кармана носовой платок, выставил его на ветер и воскликнул, что он стал нам благоприятен. "Теперь уж нам приходится идти к ним, друг мой; наше положение изменилось, надо этим воспользоваться". Мы на всю скорость весел возвратились на яхту; он отдает распоряжения, предназначает достаточное количество судов для того, чтобы окружить и взять ставшее на мель судно, если оно еще там; другие назначает на охрану линейных судов, третьи на то, чтобы, отрезав их от флотилии и приперев к берегу, разрушить. Он поручает мне 18 канонерских шлюпок, каждая с пушкой в 24 дюйма на носу и 50 вооруженных людей, чтобы идти впереди атакующих и защищать действия, предписанные флотилии; и вот приказания даны и поняты, всяк на своем месте, сигнал подан, паруса подняты; на рассвете мы уже находимся на половине расстояния пушечного выстрела от турок, и битва начинается огнем, открытым с моих канонерских шлюпок.
Судно стояло на мели в том же положении, что и накануне; турки, испуганные и застигнутые врасплох, наталкиваются, перемешиваются, маневрируя, сцепляются, и их замешательство дает нам неисчислимые преимущества, а наш огонь и воспламеняющиеся ядра вносят беспорядок в их среду. Принц Нассау поручает полковнику Рибасу, с 12-ю канонерскими шлюпками, подобными моим, при поддержке двух парных шлюпок, которые должны тянуть ставший на мель пароход за нос и корму, взять его на абордаж; полковнику не удается этого сделать. В то время я находился в маленькой шлюпке с шестью гребцами, откуда я посредством рупора управлял своими канонерскими шлюпками; куда же не достигал мой голос, туда я направлялся на веслах; принц Нассау призывает меня, указывает мне на судно, севшее на мель, говорит мне, что полковник Рибас не исполнил его приказания, повторяет их мне и торопит меня исполнить их. Я позволил себе лишь следующее замечание: "Принц, - сказал я, - будьте совершенно уверены, что я охотно умру, исполняя ваше приказание, но если мне представятся непреодолимые препятствия, берегитесь заподозрить меня в том, что я упустил сделать, что было только в силах человеческих, иначе я застрелюсь". Он меня успокоил, обещал полное доверие, и я покинул его.
Я подошел к судну с той стороны, где у него была только одна батарея, которою оно могло располагать; сверх нескольких залпов, я выпустил картечь; при этом я сам потерял много людей от его артиллерийского огня и ружейных залпов; наконец я перехожу от одной шлюпки к другой, воодушевляя войска, и, дав сигнал на всеобщий крик "ура!", я иду на абордаж, достигаю лестницы корабля, экипаж которого в смятении пробует опустить флаг и перерезает веревку, чтобы он упал, крича: "Амман! Амман!" (просьба турок о пощаде). Я приказываю достаточному количеству людей взойти на корабль, чтобы захватить и обезоружить экипаж; я спрашиваю флаг, который оказывается адмиральским флагом главного коменданта (капитан-паша), и везу его принцу Нассау, идущему уже мне навстречу. Эта минута, одна из счастливейших моей жизни, была оценена по достоинству принцем Нассау; он вернулся со мной к судну, и мы взошли на него.
Ради легкости передвижения и возможности бывать повсюду капитан-паша находился в легкой кирлянджи; разрушение было уже полное: еще один линейный корабль и 2 фрегата были объяты пламенем; большинство судов его флотилии было разбито и прибито к берегу, у нас же во флотилии не хватало судов, чтобы одновременно разрушать и собирать. Впрочем, легкие турецкие суда, почти все севшие на мель близ крепости Очакова, были обеспечены от нас, так как нельзя было отправиться и взять их на буксир; следующее обстоятельство положило конец этой славнейшей в своем роде битве; два линейных корабля и два фрегата были взорваны; все уцелевшие суда собрались вперемешку под крепостными батареями, а русская флотилия в виду этих жалких остатков еще до полуночи выстроилась в ряд.
Свободное копирование
