Со следующего дня наша жизнь, в продолжение трех месяцев, предшествовавших началу действий, приняла следующее правильное течение: часть утра посвящалась усердному изучению русского языка; мы составили военный словарь, который принц Линь и я повторяли друг другу постоянно и который мы, благодаря соревнованию, заучили в короткое время; он меня научил словам "штык" и "победа" ранее слов "хлеб" и "вино", казавшиеся нам словами второстепенной важности. Мы почти ежедневно, в числе пяти или шести лиц, обедали у кн. Потемкина за его столом, который он велел накрывать для себя, независимо от большого стола, за которым он редко обедал; иногда мы бывали у князя Репнина или у кого-нибудь из генералов, но вечера мы проводили непременно у князя Потемкина, где мы забывали, что находимся в Татарии, благодаря различным удовольствиям, тамошнему обществу и царившей там роскоши.
Пребывание в однообразной и пустынной местности, какой была эта часть империи, в особенности зимой, не может возбуждать тоски и скуки, когда жадными глазами наблюдаешь новые характеры, обычаи, даже одежду и когда интересные мелочи, которые постоянно поражают, постепенно ведут к великим результатам и важнейшим действиям; таким образом время, проведенное мною там, пролетело как миг. Благосклонность принца Линя, доброта и заботливость князя Потемкина, обязательность всех генералов по отношению ко мне увеличивались с каждым днем, и в продолжение всей войны не было мгновения, которое бы не прибавляло прелести первому времени по моем прибытии. Этот период моей жизни навсегда запечатлен в моей памяти и моем сердце, и, пробегая мысленно все отдельные четверти часа, из которых составилось все это время, я не нахожу ни одной, не принесшей мне повода к чувству удовлетворения и совершенного счастия.
Потемкин обладал такой широтой натуры, характера и способностей, которые он проявлял ежедневно в разных степенях, в разных оттенках, которые только существуют, начиная с нежности, любезности, обязательности человека лучшего общества и кончая суровостью, высокомерием и жестокостью совершеннейшего деспота. Обладая необыкновенным тактом и давая волю всем движениям своей души, он угнетал тех, кто его оскорбил или не нравился ему, и в то же время льстил тем и осыпал милостями тех, которых отличал и уважал. Глубоко мысля, он не затруднялся в средствах развить задуманное, работал с легкостью и был находчив во время развлечения; однако мог казаться пустым человеком; одновременно бывал занят различными предметами и одновременно отдавал самые разнообразные приказания. Так, он вмещал в своей голове проект разрушения Оттоманской империи рядом с проектом возведения дворца в Петербурге или проект изменения формы всей армии и приказание приготовить корзину с цветами для своих племянниц. И между тем никогда его мысли не перепутывались, и он не приводил в замешательство тех, кому он их излагал. Течение его мыслей, непонятно неправильное и казавшееся нелогичным, на самом деле было правильно и строго держалось намеченного пути. Он успел проложить и уравнять все пути к удовлетворению честолюбия и к удовольствиям; он на каждом шагу знал все удобства и трудности путей и умел вовремя переступить, подняться, спуститься или уклониться, чтобы достигнуть цели - управлять безраздельно и развлекаться непринужденно. Князь Потемкин подчинял личным своим страстям военное искусство, политику и управление государством. Он ничего не знал в корне, но обладал всесторонними поверхностными знаниями, управлявшими его особым чудесным чутьем. Его воля и его ум заметно превосходили его звания, но деятельность и твердость первых обманывали относительно недостатка последних, и он, казалось, властвовал по праву победителя; он презирал своих соотечественников и раздражал их своей надменностью, но любил иностранцев и пленял их ласковостью и самым утонченным вниманием; в конце концов он подчинил себе все государство, проявляя произвольно европейскую утонченность наряду с азиатской грубостью.
Кн. Репнин, командовавший армией под предводительством Потемкина, не обладал ни дарованиями, ни силой воли, но зато был особенно одарен обходительностью, изысканными и изящными манерами, благодаря которым он был приятным и интересным членом общества. О других генералах я буду говорить по мере изложения различных событий войны. Спустя две недели после моего прибытия вышеупомянутый курьер вернулся из Петербурга. С обычной любезностью кн. Потемкин объявил мне, что императрица согласна сделать исключение в мою пользу, приняв меня в армию. К своей снисходительности она присоединила много для меня лестного и просила меня, главным образом, надевать мундир ее армии попеременно с мундиром моего короля, милостиво беря на себя обязанность сообщить ему об этом. Она соблаговолила выразить свое согласие в самой любезной форме, к чему имела большие способности; князь же со своей стороны передал мне это со свойственной ему очаровательностью. Граф де Сегюр написал князю Потемкину самое очаровательное письмо, которое когда-либо вышло из-под его пера. Он сумел, не роняя своего достоинства, просить покровительства молодому человеку и попечения о нем, который, как он говорил, сумеет искупить в глазах своего начальника легкомыслие своего поступка усердием и хорошим поведением.
Благородный стиль его письма, направленного к обоим дворам и к кн. Потемкину, его личные достоинства и характер француза дали ему возможность соединить в письме нужную мне протекцию с неодобрением министра, к чему его обязывало его положение. Я лично тоже получил от него столь же любезное письмо, и, хотя и не могу не осудить его кое за что в его дальнейшей жизни, тем не менее в моей душе навсегда останется неизгладимое чувство признательности.
Свободное копирование
