Голгофа - 28

 3
 Дул низовой ветер. В небе на фоне иссиня тёмной громады клубящихся туч, перечёркивая наискось небосвод, далеко-далеко сверкали молнии.
- Не близко гроза, но настигнет. Ветер силу набирает, надо место искать, - встревожился возница.
Брички свернули с дороги и остановились на поляне подальше от высоких деревьев. Лошадей выпрягли. Привязали к бричкам за уздечки. Корова вела себя спокойно. Пыталась ухватить траву, но ей мешала верёвка, которой она была привязана к бричке. Бабушка Гретхен отвязала корову и на длинной веревке пустила пастись. Только мы приготовились к грозе, как задул сильный ветер, да такой, что пришлось укреплять верёвками и жердями на бричках тенты. Поросёнок повизгивал – требовал еды и, получив её, успокоился. Куры метались, и кудахтали в клетке, и её пришлось укрыть мешковиной. Бобик на радость нам, детям, запрыгнул в бричку.
 И началось: сверкнула молния, небо треснуло над самой бричкой и гром, трескучий и протяжный оглушил нас. Молнии, расчерчивая небо ослепительными зигзагами, вонзались недалеко от нас в землю. Из-под арки тента мы увидели, как от удара молнии вспыхнула громадная сосна, раскололась надвое, и с грохотом повалилась на землю. Раскаты грома немного приглушал шум ливня, обрушившегося на тент нашей брички. Тент стал протекать, и мы укрылись медвежьей шкурой в надежде, что она-то наверняка не промокнет. Отгремев, гроза ушла. Ливень постепенно прекратился, небо очистилось от туч, и засияло солнышко.
 Слышались затихающие раскаты грома. Корова, как ни в чём не бывало, паслась. Мы выбрались из брички. Бобик, выпрыгнув из брички, занялся собачьими делами: нюхал воздух, ворчал, побрехивал в сторону леса. Поверженная молнией сосна продолжала гореть.
Возницы ушли посмотреть, что сталось с дорогой. Вернулись огорченные.
- Все, баста! Развезло - будь здоров! Да, вдобавок, дорога проходит по краю оврага. Сегодня, а, может, и завтра придётся ждать, пока не просохнет, - сообщил однорукий возница.
 Родители решили устроить отдых. Мужчины принялись оборудовать стоянку: обкосили траву вокруг бричек, нарубили жердей, из них устроили временный загон для коровы, для костра натаскали из леса сушняка. Женщины готовили обед: наварили ухи, нажарили рыбы, сварили два десятка яиц. Отдохнувшая корова щедро отдала молоко – целый подойник.
 На стоянке пробыли два дня. Было весело. Днем отдыхали, а ночами жгли костры, тем самым защищались от надоедливой мошкары, да и отпугивали лесное зверьё.
На третий день поутру двинулись в путь. В полдень подъехали к оврагу. Остановились. Ощупывая ногами дорогу, возницы прошли весь спуск. По дороге, очевидно, часто ездили, и не без аварий: в овраге, на самом его дне, валялась изломанная бричка, брошенная за невозможностью починки.
- Да, дела! - молвил однорукий возница. - С нашими бричками опасно спускаться по такой дороге: лошади не удержат груз, сами зашибутся, и брички пропадут.
Другой возница стоял и в раздумье, чесал затылок. Русский мужик тем и отличается, что, озадаченный чем-либо, чешет затылок, как бы выскребает нужное решение из своей набитой всякой всячиной головы, и, найдя его, принимается за дело.
 Возницы с отцом, из валявшихся вдоль дороги жердей, вырубили «тормоза» (прочные палки), просунули их в спицы задних колёс бричек, концы «тормозов» для надежности прихватили верёвками. Высадили нас из бричек. Бабушка Гретхен отвела корову подальше, и та занялась любимым делом – паслась.
Отец и возница взяли лошадей первой брички под уздцы, и начался спуск. Лошади вели себя спокойно. Задние колеса брички не вращались, и тем её притормаживали. Лошадям иногда даже приходилось поднатужиться, чтобы вытащить бричку из очередной колдобины. Дорога повернула к самому краю оврага. По не просохшей дороге бричка заскользила к обрыву. Мы с замиранием сердца следили за происходящим. Казалось, ещё мгновение и бричка перевернётся. Крики возницы и отца, хлесткие удары кнута по спинам лошадей придали конной паре силы, и она вынесла бричку на безопасный участок дороги. Мы дружно прокричали «Ура»! Бобик прыгал и лаял. Он тоже радовался вместе с нами, но, наверное, не счастливому исходу дела, а просто за компанию. Спуск второй брички прошёл более благополучно, если не считать взбалмошного кудахтанья кур, метавшихся по клетке и визга поросёнка. Оправившись от переживаний, приведя в порядок брички, и, пообедав на скорую руку, мы двинулись в путь. Родители решили, что до ночи надо добраться до деревни, от которой до Маслянина будет один день перехода. 
 Дорога, просохшая, после грозы, пронёсшейся над всей округой, была ровной, и лошади без понукания тащили брички.
Мы, уставшие от волнений, дремали на медвежьей шкуре. Мама ехала в другой бричке, сидела рядом с возницей, и они о чём-то беседовали. Вскоре к нам присоединился отец.
Он лежал с закрытыми глазами, и воспоминания вновь овладели им. «Вспоминалось ему беззаботное детство: церковно-приходская школа, товарищи по играм – русские, татары, евреи, огорчения и радости от учения. Вспомнился батюшка с его требованием знания наизусть молитв на все случаи жизни, и если школяр ошибался при чтении молитв, то от батюшки получал «поощрение» - крепкий щелбан в лоб. Вспомнилось, как батюшка, присмотревшись к нему, и оценив его цепкую память и прилежание к познанию школьных наук, не жалея своего времени, стал учить церковно-славянскому языку и латыни, считая, что мальчишку можно подготовить в семинарию, и даже привлёк в церковь служкой. Вот–то было радости и гордости за сына родителям, когда они видели его, прислуживающего батюшке во время литургии.
 Грамота и арифметика давались легко. Школу окончил первым учеником. По настоянию учителя и батюшки попечительский совет рекомендовал продолжать ему учение в гимназии.
 Вспомнилась приёмные экзамены в гимназию. Даже сверх всяких требований продемонстрировал экзаменаторам знание латыни: тексты читал с переводом на русский язык. И сколько было пролито слёз матерью, когда в гимназию его не приняли: социальное происхождение оказалось препятствием. А вот отец не огорчался. Заявил, что и мастеровым быть не худо, даже важнее, чем попом или писарем в канцелярии - и отдал его в обучение токарному делу в мастерские по ремонту сельхозтехники».
Бричка подпрыгивала на неровностях дороги, и от этого, но больше, наверное, возбудившись от воспоминаний, отец никак не мог уснуть. Ворочался с боку на бок. Наконец, успокоившись, вновь предался воспоминаниям.
 «Вспоминались дни, когда, оправившись от болезни, их отец пошёл на фабрику в надежде, что хозяин примет на работу, но тот изувеченному человеку отказал. Семью ожидало нищенское существование.
 Как говорится, земля слухами полнится, тем более в таком небольшом городке каким был в те времена Витебск. Вечером возле калитки остановилась пролетка – приехал известный всему городу адвокат.
- Здравствуйте вам! - поздоровался он с родителями, вышедшими ему навстречу. – Рад вас видеть во здравии!
Родители поздоровались с адвокатом, недоумевая, что же привело его к ним.
- Что же вы не приглашаете меня в дом? Я же к вам с добрым предложением приехал. Совсем недавно узнал о вашей беде, о нехорошем поведении хозяина фабрики против вас.
- Заходите, пожалуйста. Будьте гостем! - засуетилась мать.
А отец только крякнул с досады, что так настороженно встретил гостя.
 В суде адвокат выиграл дело против хозяина фабрики: присудили пострадавшему работнику ежемесячное пособие за счет фабрики и обязали хозяина принять его на работу на прежнее место. Хозяин решение суда оспаривать не стал. Да и к тому же новый механик не справлялся со своей работой: паровик больше стоял, чем трудился – фабрика несла убытки. А что работник слеп на один глаз и глух на одно ухо, так это не помеха управляться с паровиком, решил хозяин.
 Жизнь в семье наладилась. Через месяц отец отнёс адвокату оговоренный с ним гонорар – двадцать пять рублей в ассигнациях».
 Воспоминания отца прервал треск осевшей брички. Клетку с курами сорвало с места, и она, удерживаемая верёвками, которыми была приторочена к бричке, повисла вверх тормашками над землёй. Куры, сбившись в кучу, не только кудахтали, но орали дурными голосами.
- Мать твою!… - ругался возница. - Вот оказия! Колесо заднее рассыпалось. Видать, спицы в колесе разболтались от «тормоза». Ты гляди-ка, и другое колесо ослабло. Ну, теперь застрянем надолго!
Взрослые судили и рядили, как быть. Бабушка Гретхен озабочена была другим: куры продолжали орать в перевёрнутой клетке, а этим мужикам нет дела до них. Она, как ей казалось, на русском языке, старалась привлечь внимание к бедственному положению кур, довольно эмоционально ругалась:
- Тундер берден, глупая мужик, спасай цып-цып!
Давясь от смеха, мужчины освободили из пут клетку с курами и установили её на землю. Вспомнили о брошенной бричке на дне оврага, который наш обоз благополучно преодолел. Возницы выпрягли лошадей из аварийной брички, захватив с собой веревки, верхом ускакали в сторону оврага, благо не так далеко от него отъехали. Вернулись, таща волоком на верёвках два тележных колеса.
 За время отсутствия возниц мама и бабушка приготовили ужин. Усталые и голодные мужчины, да и мы вместе с ними, поели.
Отдыхать не стали, торопились с починкой брички. При помощи двух лаг, вывесили задок брички и оснастили заднюю ось новыми колесами. Бричка осела, стала ниже, из-за того, что задние колеса оказались меньшего диаметра, чем передние. Клетку с кудахчущими курами водрузили на место, закрепили, и обоз двинулся в путь. 
 Мы не знали, не могли даже предположить, какая беда поджидала нас впереди. Если бы знали, то, конечно, дорогу на Маслянино выбрали бы другую, благо, их было достаточно.
Бричка медленно тащилась по набитой дороге. Лошади, корова, да и мы устали от такого длинного перехода. Но возчики гнали и гнали лошадей – спешили до наступления темноты добраться до деревни: никому не хотелось ночевать в лесной глухомани: устали от ночных бдений.
Сгущались сумерки. И вскоре темень плотно окутала нас. Безлуние и отсутствие звёзд над головой настораживало: невольно вспоминалась недавно пережитая нами гроза. Стало совсем темно, отец зажег фонарь и пошел с ним по дороге, указывая путь. Лошади, прядая ушами и вздрагивая от посторонних звуков,тащили брички. Сидя рядом с возницей на передке брички, мы наблюдали за светящимся в темноте фонарем. Иногда фонарь взмывал вверх, и мы видели в свете фонаря отца.
- Стойте! Мы у каких-то ворот! - услышали его голос.
Возницы, мама и мы подошли к отцу. Дорога упиралась в ворота, сработанные из жердей. Они были не просто закрыты, а крест - накрест заколочены досками, да так, что, не сорвав эти доски, ворота невозможно было открыть. В обе стороны от ворот тянулись прясла ограды, сооруженные из свежесрубленных жердей. Отец, было, попытался сорвать доски и открыть ворота, но безрукий возница остановил его.
- Николай Степанович, обожди! Тут что-то не так: лая собак не слышно. Окна в домах не светятся. От беды, на всякий случай привяжи собаку.
Бобика привязали к бричке.
- Да, корову привяжите, дайте ей травы, что в бричку про запас уложили, - командовал возница.
- Что за ерунда! - вмешалась мама, - объясни?!
- Беда пришла. Ночевать будем здесь, перед воротами, от бричек ни шагу. Завтра поутру подальше убираться надо от деревни, - не объяснив ничего толком, командовал возница.
Через час полыхал небольшой костер. Дым от него ветром относило в сторону деревни. Задавая корм лошадям, безрукий возница бормотал себе под нос:
- Слава Богу, что мы стоим с подветренной стороны. Господь поможет, если ветер не переменится.
Чуть забрезжил рассвет, возницы спешно впрягли лошадей в брички.
- Вот беда-то, - слышался голос возницы. - Одна лошадь сорвалась!
Как ей торбу-то с головы сбросить удалось, - недоумевал он. – Вот беда-то, - повторял и повторял он. - Паслась она рядом с оградой, вот беда-то! Мы, наконец, совсем проснулись и хотели вылезти из брички.
- Отъедем от деревни, тогда дела свои справите, - остановил нас безрукий возница.
Встав на передок брички, мы увидели за изгородью яму, заглянули в неё. В яме лежали присыпанные известью и землёй мёртвые люди. Оторвав взгляд от ямы, мы стали рассматривать деревню. На улице – ни души. Из труб, венчавших дома, торчали шесты с прикрепленными к ним черными тряпками.
- Ну что, насмотрелись? – спросил нас возница. – Трогаемся. Смотрите, смотрите, запоминайте. Это – чума! Да, наверное, и без сибирской язвы не обошлось: скотины-то не видно.
 Вот в чём дело! Мы уже знали, что такое чума. Слышали рассказы об этой болезни, и о сибирской язве знали достаточно.
Надеясь без задержки покинуть заражённую местность возницы гнали лошадей от чумной деревни. Доехали до препятствия: поперек дороги на рогатинах лежала жердь. Проехать, не убрав её, было невозможно. Подошли люди:
- Ну, вот и дождались вас.
- Мы не заезжали в деревню, ночевали рядом, - сообщила им мама.
- От этого не будет вам легче: определим в карантин. Он здесь недалеко оборудован.
Санитары, а это были они, обработали дезинфицирующей жидкостью колёса бричек, ноги лошадей и коровы, нашу одежду. Даже Бобику досталось. Его, как он ни рычал и ни лаял, облили вонючей жидкостью. Санитары взяли лошадей под уздцы - и вскоре мы оказались на небольшой поляне, окружённой глухим забором, так что сквозь него не то, что собака, курица не проникнет.
 В небольшой загон поместили живность. Куры долго приходили в себя. Освоились, и куриная жизнь наладилась. Поросёнок носился по загону, поддевая пятачком кур, попадавшихся на его пути. Набегавшись, успокоился, откопал в земле ямку и улёгся в неё. Бобка сидел на привязи. Санитаров невзлюбил. Заметив их, бешено лаял и грыз цепь. Один из санитаров сказал, что это и хорошо - будем знать, если кто к карантину приблудит. Постепенно жизнь вошла в свою колею: через день нам подвозили свежую воду и хлеб.
 Ежедневно, облачившись в балахоны и надев на лица маски, прихватив резиновые перчатки, обувшись в высокие сапоги, санитары уходили в деревню и там наводили порядок – помогали заболевшим жителям: поили их водой, окуривали дымом, пытались кормить. Исполняли и самую тягостную работу – отвозили на тележке умерших к яме, укладывали их в неё и засыпали известью и землей. Санитары рассказывали, что в деревне Бог миловал несколько семей, так что есть надежда - деревня возродится.
 Прошла неделя, началась другая. И, как говорится, беда не приходит одна: заболела лошадь, та самая, сорвавшаяся с привязи возле зачумленной деревни. Лошадь стояла, опустив голову, и ни на что не реагировала. Прихватив с собой лопаты и берданку санитары увели лошадь в лес. Мы услышали выстрел. Через некоторое время санитары вернулись, но без лошади. Вздыхали, посматривая на нас, о чём-то переговаривались. Один санитар остался с нами, другой ушёл в посёлок. На другой день он вернулся на лошади, запряжённой в телегу, и привез три бочки извести. Мужчины стояли в сторонке, курили, разговаривали, изредка кого-то ругали. Мы увидели, как мама с отцом и санитарами отошли в сторону, забили четыре кола так, что получился большой квадрат. К вечеру на этом месте была выкопана глубокая яма. Мы услышали, как кто-то из взрослых сказал:
- Вот наше последнее пристанище, если Богу угодно будет.
Ужинали поздно. Никто не шутил. Было тревожно. Наконец и мы, дети, поняли, для чего привезли известь и зачем выкопали яму.
 День за днём проходил в ожидании, неумолимо надвигающегося, чего-то страшного. Заканчивалась вторая неделя нашего заточения. Неожиданно для нас в карантин приехало несколько человек. Среди них был врач. От него мы узнали, что нам повезло: Бог нас миловал, и что мы пересидели в карантине лишнее. С собой приезжие привели лошадь взамен нашей погибшей. Врач взял у нас капельки крови на проверку, и все уехали, кроме санитаров. Через день верхом на лошади прискакал нарочный и сообщил радостную весть: мы действительно здоровы, нам можно покинуть карантин. 
Собрались очень быстро. Мы опять в пути. Было радостно. Бабушка Гретхен, всегда спокойная и невозмутимая, мурлыкала песенку:
- Baden, baden… Sonne, sonne… Ich spaziere … Guten Tag, и опять: baden, baden…
Мама и папа, возбужденные и смеющиеся – таких родителей после событий случившихся в Первомайске, мы давно не видели. Брат, сестра и я лежали на медвежьей шкуре и пели:
- Врагу не сдается наш гордый Варяг, - и, переиначив на свой лад некоторые слова песни, дружно выкрикивали. - Чуму мы навек победили!
Снова и снова выкрикивали мы эти слова и, конечно, надоели своими воплями взрослым.
- Хватит орать чушь - осипните! - уговаривала нас мама.
Отец только посмеивался:
- Дай ты им выплеснуть свою радость. Они ведь понимают, что нас миновало.
Радость побуждала нас к активности. Мы выбрались из брички и побежали впереди неё, оглашая своим «пением» окрестности. Возницы придерживали лошадей, чтобы дать нам возможность опередить повозки.
 Дорога стала ровней. Лес постепенно редел. Наконец, мы выехали из него. Дорога пролегала по возвышенности. Несколько ниже виднелось большое село. На околице нас встретил кордон: два мужика сбросили с рогаток жердь, перегораживающую дорогу, и указали нам на дом, к которому следовало подъехать.
Бричка остановилась у крыльца. Нас приветствовал знакомый врач. Он достал из папки, которую держал в руке, бумажки и передал их маме. Бумажки оказались справками о том, что каждый из нас прошел карантинные испытания по причине чумы случившейся в районе, по которому мы проезжали. Врач предложил нам отдохнуть несколько дней в больнице для дополнительной проверки нашего здоровья. Практически мы оказались во втором карантине. Два раза в день, утром после сна и вечером, врач измерял нам температуру. За дни, проведенные в больнице, мы были, на всякий случай, полностью изолированы от местного населения. Через три дня нас отпустили, снабдив на прощание хлебом и водой. И опять мы в пути. В полдень въехали в посёлок Маслянино. Жарило солнце. Брички остановились возле ворот небольшой усадьбы, огороженной плотным тыном. Ближе к воротам стоял дом, сработанный из толстых сосновых бревен. Дом был огромен. Он возвышался, опираясь нижним венцом на деревянные сваи, глубоко вкопанные в грунт. К единственной в доме двери вела крутая лестница, под которой была устроена конура для собаки. Пространство под домом было забито аккуратно уложенными колотыми березовыми дровами.
Внутри дом был разделен перегородками на три комнаты, но так, что русская печь, почти начинавшаяся от входной двери и повернутая к окну топкой, выходила своими боками во все комнаты.
Первая комната являла собой одновременно прихожую и кухню. Из неё вела дверь в изолированную комнату в два окна. Почти около входной двери, вдоль печки, открывался проход в комнату с одним окном, из которой через дверь в перегородке можно было попасть в третью комнату, так же в одно окно.
Бревенчатые стены, выглаженные и отполированные временем и стараниями плотников, срубивших когда-то дом, приобрели коричневый оттенок. Полы из толстых, в полбревна плах, светились свежевымытой и выскобленной древесиной. В доме ни соринки, ни пылинки: очевидно, нас ждали. Кроме того, огород был засажен картофелем и овощами. После столь трудного путешествия, после всех передряг, выпавших на нашу долю, жилище и небольшая усадьба показались Божьей благодатью. Разве можно было сравнить этот дом с тем бараком, кишащим крысами, тараканами и клопами, где наша семья провела столь несчастливые для неё дни!