Голгофа - 4

 4
 Что такое самооборона, я хорошо знал. На учениях самообороны было очень интересно. События разворачивались следующим образом: вдруг в воскресенье, висевшая на стене радиотарелка переставала говорить, и начинала сипеть, хрипеть и выть. Мама и тётя Фаля, побросав домашние дела, убегали на центральную усадьбу совхоза. Мы, совхозная ребятня, бежали вслед за злыми и недовольными взрослыми. Возле совхозной конторы было полно военных. Вот это да! Начинались учения. Участникам учений раздавали противогазы. Некоторым на руку повязывали с красным крестом тряпочки и через плечо вешали зелёные сумки с крестом, нарисованным красной краской. Участников учений делили на отряды. Одни бегали с носилками, другие рыли окопы – вообще-то, небольшие ямки, в которые мы, дети, с удовольствием забирались.
Вдруг раздавался, усиленный жестяным рупором, истошный вопль: «Воздух! Воздух!», и участники учений прятались в окопы, а кому места не хватало, забегали в помещение конторы и ложились на пол. Военные наблюдали за учениями и делали всем замечания – это они так обучали гражданской обороне жителей совхоза.
Наконец, главный военный объявлял в рупор: «Отбой!» И тогда начиналось самое интересное: из толпы зевак кого-нибудь выхватывали, укладывали на носилки и с криками: «ранен, ранен!» бегом тащили в контору, которую почему-то называли то штабом, то медсанбатом.
 После учений военные проводили собрание. Главный военный рассказывал о политике партии и правительства и о том, как о трудящихся заботится вождь и учитель - товарищ Сталин.
С ответным словом выступал секретарь парторганизации совхоза - Дядя Петя. Он благодарил военных за науку и обещал, что на следующие учения будет обеспечена явка всех жителей, даже больные и старики придут. Особенно Дядя Петя благодарил за заботу партию и правительство, а главное, великого и всеми любимого вождя – товарища Сталина. И тут все начинали громко хлопать в ладоши.
 К полдню усталые и возбужденные участники учений расходились по домам. Дома нас ждала бабушка с очень вкусным обедом. За столом взрослые обсуждали учения и занимались «политикой». Только и слышалось: «Товарищ Сталин сказал», и перечислялось, что он сказал. Мы, взрослые и дети, знали, что СССР – самая сильная страна в мире и даст отпор любому врагу. Так даст, что враг до самой своей смерти этот отпор не забудет. Мы лучше всех живём, и поэтому нам завидуют разные капиталисты-буржуи, они хотят отнять у нас наше добро. Вот почему у нас так много врагов. Но наша Красная Армия самая могучая, самая грозная. Наше дело самое правое – мы строим социализм. Правда, будут жертвы. Но наша страна к ним готова.
 Мы, дети, наслушавшись таких разговоров, играли в войну. Всегда побеждали врагов. Врагов почему-то называли белыми, а не врагов – красными. Белыми никто не хотел быть. Ими объявлялись, в изобилии росшие под заборами, крапива и лопухи. После победы над врагами ублажали жертвы. Жертвами назначались самые маленькие ребятишки. Им бинтовали тряпками головы, мазали йодом руки и ноги. Все эти неудобства жертвы покорно терпели, ожидая вознаграждения – конфет и катания на плечах «победителей».
 Только вечером к самому ужину пришла мама. Она выглядела усталой и была чем-то озабочена. Ужинать не хотелось, но бабушка понуждала нас что-нибудь съесть. Мы ждали, что же мама нам расскажет. И вот мама, положив руки на стол, осмотрела нас всех своими огромными голубыми глазами, как бы пытаясь запомнить каждого, какой он есть. Папа какой-то не такой, каким был всегда, стоял у окна и курил . Он тоже ждал, что скажет мама. Она сообщила нам то, что мы и так уже знали: началась война. Ночью были не учения, и стреляли вовсе не пушки. Это немецкая авиация пыталась прорваться к Москве. Зенитчики отбили налет, но часть бомб упала на наш поселок. Мама принесла противогазы для взрослых и детей. Конечно, мы не утерпели, выскочив из-за стола, стали их примерять. Бабушка смеялась, глядя на нашу возню с противогазами, и заявила, что такую калошу на голову одевать не будет: «что Бог даст, то и случится».
 Очень смешным выглядел человек в противогазе. Лицо становилось мордой чудища с круглыми стеклянными глазами. Под мордой висела кишка, точно хобот слона, с привинченной к нему зеленой коробкой, которую нужно было таскать в сумке, подвешенной через плечо.
 Старший брат и сестра надели на себя противогазы и стали прыгать, приседать. Через несколько минут сначала сестра, а за ней и брат судорожно содрали с себя противогазы. Лица у них были красные, глаза слезились, волосы были спутаны, и дышали они, точно рыбы, вытащенные из воды. На том использование противогазов и закончилось. Их просто забросили куда-то, но сумки, в которых хранились противогазы и помещались зеленые коробки, нам очень пригодились: в эвакуации, на зависть одноклассникам, они использовались нами, как школьные портфели.
 После ужина мы вместе с соседями осматривали повреждённый дом. Взрослые прикидывали, какие материалы нужны для ремонта. Когда совсем стемнело, улеглись спать. Ночь прошла спокойно. Очень далеко от нас, где-то в стороне, был слышен прерывистый гул авиационных моторов и взрывы авиабомб. Папа, оказывается, на всякий случай всю ночь дежурил на улице, и сообщил нам, что немцы пытались прорваться к Москве со стороны Павшина.
 Утром дядя Витя на кобыле Машке, впряжённую в телегу, привез всяких материалов для ремонта дома: ящики с оконным стеклом и гвоздями, целую кучу досок. Лошадь привязали к забору. Взрослые принялись за ремонт, а мы с сестрой обхаживали кобылу: гладили её, дергали за уши. Она не сопротивлялась. А когда мы ей очень уж надоедали - начинала кивать головой и махать хвостом. Наигравшись с лошадью, мы попытались помогать взрослым. На нас все покрикивали, велели не мельтешить перед глазами, не лезть под ноги, а лучше заняться делом. Но как заняться делом, если нас отовсюду гонят? Только бабушка нашла нам работу: сестре поручила чистить картошку, а я с бидончиком был отправлен к соседям за молоком.
 Дядя Витя застеклил окна в доме. Мама с бабушкой и тетя Фаля заклеивали крест-накрест бумажными лентами оконные стекла. Считалось, что при встряске дома от разорвавшейся недалеко авиабомбы осколки стекла повиснут на этих лентах. На ленты, разрезали старые газеты, которые хранились дома. Дело в том, что в совхозе часто проводились политзанятия, и маме (она была политинформатором) почему-то перед ними нужно было просматривать старые газеты. Эта обязанность её очень тяготила, так как отнимала много времени. Нести отсебятину, как говорила мама, на политзанятиях было нельзя: можно было случайно сказать не то, что требовалось в данный политический момент. За такую оплошность могли строго наказать, как когда-то произошло с папой. Мы с сестрой с удовольствием кромсали эти ненавистные газеты. Мама, пришедшая за очередной кипой лент, вдруг рассердилась на сестру:
- Светлана! Что ты натворила! Угораздило тебя изрезать на ленты портрет Сталина! Это же наш вождь!
 Мама из кучи лент выбирала те, на которых были части лица Сталина. То ухо и глаз, на одной ленточке; то лоб с волосами, на другой; то кончик носа с усами, и совсем отдельно – подбородок, на других ленточках.
- Смотри, не дай Бог, если кто узнает о твоих художествах! - предупредила мама.
Сестра сидела на корточках, на её глазах наворачивались слезы. Она готова была разреветься от обиды. Ведь так старалась, что даже не разбирала, где текст, а где картинки. За сестру вступилась бабушка:
- Соня, ну что ты напала на детей. Это же бумага!
- Эх, мама! Как же быстро ты позабыла, что из-за каких-то ничего не значивших слов Николая сделали врагом народа, а тут изуродован портрет самого Сталина! - мама замолчала, оглянулась на нас с сестрой, с любопытством прислушивающихся к разговору, и продолжила. – Пусть знают правду, не маленькие. Арику (это мой старший брат) в школе так промывают мозги, что вразумить его стоит большого труда. Слава Богу, что сейчас каникулы, и от школьного воспитания можно отдохнуть и мне, и Арику. Эта сволочь усатая отняла у нас годы жизни и продолжает свое грязное дело!
Мама почему-то заплакала. Мне стало её жалко:
- Мама, не плачь. Мы больше не будем резать вождя!
Мама рассмеялась:
- Да ладно уж, кромсайте газеты!
 - Мама, а кто это усатая сволочь? – заинтересовался я.
- Кто, кто? Это дед Пихто! Подрастёшь – узнаешь.
Подошел отец. Обнял маму.
- Соня, зря ты так распалилась. Да, обидно, что с нами так несправедливо обошлись. Не стоит, однако, детям это знать. Им жить в обществе, какое есть.
Нет худа без добра. Если бы не свердловская “история” случившаяся с нами, то жили бы мы зашоренные и верили бы всему, что нам вдалбливали и вдалбливают сегодня власти в наши и так уже зачумленные головы. Поверь, всему своё время! От «великого» до смешного - один шаг. Отольются ему наши слезы. Не ему, так памяти его. Нет будущего у этой системы, как бы долго она не существовала, она сама себя уничтожит. А сейчас успокойся, и за дело! Нам надо выжить в аду, который сотворили и он, и его опричнина, да и мы все каким-то боком причастны к тому, что происходит.
 Мама успокоилась, будто стряхнула с себя тяжкий груз воспоминаний. Женская половина семейства хозяйничала в доме. Отец с братом и дядей Витей выкопали в саду блиндаж на две семьи. Перекрытие убежища было устроено из двух накатов берёзовых брёвен и засыпано поверх землёй. В блиндаже вдоль стен установили сколоченные из досок широкие топчаны. Было темно и таинственно. Пахло землёй. На мой взгляд, здесь можно было жить даже лучше, чем в доме. А вот нашей собаке Жучке не хотелось залезать в блиндаж.
 Незаметно прошёл день. Вечерело. На столе в окружении стаканов шумел самовар. Из каждого стакана выглядывала чайная ложка. Сахарница, наполненная сладкими голубоватыми кусочками, притягивала наши взгляды. Вкусно пахло жареной картошкой. Засветили большую керосиновую лампу, висевшую над столом на крюке. Стало светло, и только в углах комнаты притаился мрак. Уютно и спокойно. Как хорошо! Вот бы всегда было так! Бабушка тщательно задернула шторы на окнах. Мама на всякий случай обошла вокруг дома: проверила светомаскировку. Только приступили к ужину, как в дверь постучали, и вошел сердитый дядька.
- Софья Александровна, у вас непорядок, нарушена светомаскировка: сквозь щёлочки пробивается свет, - заявил он.
 Бабушка с мамой принялись устранять эти щёлочки, пришторивая плотнее окна, бабушка ворчала:
- Неужели с небес такая малость видна?
- С высоты даже слабый свет виден, - ответил ей сердитый дядька.
Мы этого дядьку хорошо знали. Я даже с ним дружил. Он разрешал мне сидеть в кабине его автомобиля и крутить руль-баранку. Но сегодня мой приятель был при «исполнении», как заметили взрослые, поэтому строг и придирчив: дядька был командиром отряда противовоздушной самообороны. Каждую ночь со своим отрядом он обходил совхозный посёлок и проверял светомаскировку. Дядька попросил воды, напился, поблагодарил, но от приглашения отужинать с нами отказался, сославшись на дела. Наконец, мы поужинали, и стали укладываться спать, как обычно, в доме. Бабушка пригасила лампу, достала иконку из тумбочки, укрепила её в уголок над кроватью, опустилась на колени и начала молиться:
- Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь! Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй нас. Аминь! ...
 Мы прислушивались к словам молитвы. Но чем дольше молилась бабушка, тем непонятнее становились слова. Речитатив молитвы успокаивал, отодвигал куда-то в сторону все дневные переживания и заботы.
- Слава Тебе, Боже наш, Слава Тебе!
 Царю Небесный, Утешителю, Душе истины,
 Иже везде сын и вся исполняй, - вливались в уши слова молитвы.
 В полузабытьи, почти уснув, точно прощаясь с прожитым днём под слова «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…», провалились в сон.
 Утром, когда мы просыпались, иконка, как всегда, лежала на своем месте – в тумбочке, а бабушка на кухне готовила завтрак. Нас всегда интересовало, почему бабушка прячет иконку, и однажды мы спросили её об этом.
- Время такое, - ответила она на наш вопрос и пояснила. – Не ровен час, чужой глаз увидит, и донесут куда надо. Мне-то ничего не будет, а вот вашей маме достанется на орехи, хотя она и не член партии.