Я почти не знал своего несчастного отца, человека отважного и мужественного, изо всех сил пытавшегося защитить нас от постоянно угрожавшей нам нищеты, ибо внезапная смерть слишком рано вырвала его из нежных объятий моей матери.
Наше положение вызвало сочувствие в сердцах некоторых благородных людей, искренне жалевших нас, поэтому начальство приюта города Л. и решило благосклонно нам помочь.
Благодаря протекции одного чиновника, видного члена городской адвокатуры, я была принята в это достойнейшее заведение, где по отношению ко мне проявляли трогательную заботу, хотя кроме меня в этой святой обители воспитывались еще множество сирот.
Тогда мне было всего семь лет, но у меня до сих пор стоит перед глазами душераздирающая сцена, предшествовавшая моему поступлению.
Утром того злополучного дня я и не подозревал, что произойдет через несколько часов после моего пробуждения; моя мать вывела меня как будто на прогулку и молча привела в это заведение, где нас уже ожидала главная управляющая; она приняла меня чрезвычайно ласково, видимо, желая скрыть от меня тихие слезы моей бедной матери, которая, после долгих объятий, в отчаянии удалилась, почувствовав, что самообладание ее окончательно покидает.
После ее ухода сердце мое сжалось, как бы давая мне сигнал, что отныне я остаюсь в чужих руках.
Однако в этом возрасте настроение быстро меняется, и моя грусть вскоре рассеялась, ибо меня отвлекли от нее новые впечатления. Сперва меня там все поразило: просторные дворы, полные детей и больных, молитвенная тишина длинных коридоров, нарушавшаяся лишь страдальческими стонами или криком, исторгшимся в болезненной агонии, — все это взволновало мне сердце, однако ничуть не испугало.
Матушки, окружавшие меня, представлялись моему детскому взору улыбающимися ангелами: казалось, они так меня любят!
Меня их присутствие нисколько не раздражало, и я был так счастлив, когда одна из них, посадив меня к себе на колени, позволила мне покрыть поцелуями свое нежное лицо!
Вскоре я увидел своих юных подруг и очень быстро их полюбил. Однако их отношение ко мне было как бы слегка отстраненным и почтительным, ибо бедные дети понимали, насколько их судьба отличалась от моей. У меня была семья, мать, и это вызывало их зависть. Но это я понял чуть позже. Как-то между нами вспыхнула детская ссора, причины которой я уже не помню, однако одна из подруг, нравившаяся мне больше других, горько упрекнула меня в том, что я вкушаю хлеб, мне не предназначенный. Я не стану подробно останавливаться на этом раннем периоде своей жизни, который не омрачил ни один серьезный инцидент.
Однажды, когда, как обычно, я отправился в город, дабы навестить некоторых бедных больных, добрейшая сестра М., которая всегда любила меня больше всех воспитанниц и обычно сопровождала при посещении этих убогих лачуг, сообщила мне, что скоро у меня будут другие покровители. Благодаря своему общепризнанному авторитету, она добилась моего перевода в монастырь урсулинок, где мне предстояло пройти первое причастие и получить более серьезное образование. Признаюсь, что моим первым порывом была радость. Добрая монашка несомненно это заметила, ибо ее просветленное лицо на мгновение омрачилось мимолетной тенью ревности и грусти, которые я не без оснований объяснил ее искренней ко мне привязанностью.
Там, сказала мне эта прекрасная женщина, вы будете жить вместе с юными девицами, преимущественно богатыми и знатными. Вашими подругами в учебе и играх больше не будут безродные дети, с которыми вы жили до сего дня, и вы, без сомнения, скоро забудете тех, кто заменял вам вашу мать. Как я уже, кажется, сказал, я очень любил добрую сестру М., и эти ее обвинения сильно меня задели.
Я сжал ее руку и, не умея выразить свои чувства, глубоко взволнованный, поднес ее к своим губам.
Этот немой протест успокоил ее относительно моих чувств, хотя вряд ли заставил забыть о том, что отныне моими привязанностью и уважением будут пользоваться другие люди.
Свободное копирование
