30 октября 1997, четверг.
После отдыха легче не стало. Давление по-прежнему такое же высокое, по утрам под глазами «мешки» Мой отъезд опять переносится на неопределенное время. Но Виктор все же сделал доброе дело: поговорил с хозяйкой, и мне, хоть и с большой досадой, разрешили работать по десять часов в день: с восьми до шести. Это такое облегчение! Времени после работы остается так много! Можно пойти в гости, почитать, отдохнуть, сделать какие-то свои дела. Хозяйка дуется. А сейчас, когда поняла, что я действительно собираюсь уходить, просто не в себе. Во вторник, рассчитываясь со мной, хотела обсчитать меня на 25 долларов, но я настояла на своем. И хотя она притворялась, что не понимает, о чем идет речь, ей пришлось рассчитаться со мной как положено. Это моя маленькая победа. Не столько над хозяйкой, сколько над своей слабостью.
Не знаю причины, но здесь почти в каждой семье есть душевнобольные дети. Они учатся в специальных школах, а для старших детей устроены интернаты. В таком интернате я работала два дня. Там живут около десяти мальчиков лет 15-18. На лицах некоторых мальчиков заметна печать безумия, умственной отсталости, но есть такие красивые, тонкие, одухотворенные лица! Мне было так жаль их! Бедность, грязь, дурной запах. Мыла там все с тщанием – хотелось, чтобы им было приятно. Не знаю, заметили ли они, но директор заметил и очень благодарил меня.
Этот труд – он такой тяжелый, просто тупеешь от него, жизнь кажется адом. Но иногда, как дар Господень, вдруг что-то увидишь, услышишь, и всю эту мутную пелену, как рукой снимает. Недавно сидела на своих задворках и вдруг вижу: из леса в наш двор выходит семья оленей – два взрослых и двое маленьких оленят. Они медленно, будто в замедленной съемке, прошли по двору, пересекли дорогу и скрылись среди деревьев. Мне показалось, что хоть и на минутку, но я оказалась в раю.
31 октября 1997, пятница.
Кельнеры – люди хорошие, но, видно, не очень щедрые. Пока не попросишь поесть, сами не пригласят. Сегодня я держалась на двух яблоках, пока голова не закружилась. Заставила себя попросить, но они не торопились и предложили ланч, когда мне уже надо было уходить. Я разозлилась и отказалась. Сцены, уговоры. Так и ушла без обеда. Плакала по дороге от неприкаянности, обиды. У Жолвиков попила молока и вечером поужинала. Когда уже перестану стесняться? Теперь еще предстоят сцены объяснений у Кельнеров.
Свободное копирование
