Помню узкое, хотя уже довольно полное, лицо и уже очень полную, хотя и довольно величественную, фигуру Лидии Дмитриевны. Помню, меня поразило, что с Эрном, совсем молодым человеком, Вячеслав Иванов был на "ты". Чувствовалось: несмотря на разницу в возрасте, в области философии Эрн Вячеславу, если не "набольший", то, по крайней мере, ровесник. Разговор лился двумя струями. Вячеслав раздвоялся: с Эрном был философ, со мной -- поэт. Кажется, гостей больше никого не было.
В ту среду не было, но уже со следующей комнаты начали наполняться характерной для этого дома публикой. "Весь свет" ученого (говорю, конечно, о гуманитарных науках) мира здесь бывал. Из наиболее частых и "близких к дому" людей назову блестящего "классика", профессора М.И. Ростовцева, -- с не менее блестящей по внешней эффектности, женой; Нестора Котляревского -- со столь же представительно-эффектной супругой, актрисой Пушкаревой-Котляревской; довольно пожилую -- как мне, по крайней мере, тогда казалось -- даму, весьма близкую к театральному искусству, Н.П. Анненкову-Бернар; сестер-переводчиц, Александру и Анастасию Чеботаревских... Обе последние, теперь уже покойницы, в разные годы кончили жизнь в разных реках -- одинаково... Кончина Александры Николаевны свежа еще в памяти всех; об Анастасии, вскоре после описываемого времени вышедшей замуж за Федора Сологуба, в литературных кругах тоже хорошо помнят и, вероятно, напишут еще немало воспоминаний. Я считал тогда Александру Николаевну Чеботаревскую прямо счастливицей, перебирая в памяти несравненную звуковую музыку посвященных Вячеславом Ивановым ей швейцарских, или северо-итальянских, стихов:
Рощи холмов, багрецом испещренные;
Синие, хмурые горы вдали...
Вдоль по стенам, на шипы изощренные
Дикие вьются хмели.
Луч кочевой серебром загорается...
Словно в гробу остывая, земля
Пышною скорбию солнц убирается...
Стройно дрожат тополя...
Вихря порывы... Безмолвия звонкие...
Катится белым забвеньем река...
Ты повилики закинула тонкие
В чуткие сны тростника.
Но бывал в тот год у Вячеслава Иванова часто и один ученый вовсе не гуманитарной профессии, -- кажется, бывший профессор Борисов.
Насколько помню, -- это был очень крепко сложенный и щеголеватый седой старик, химик, -- или я пугаю его с только что скончавшимся академиком Д.П. Коноваловым, нашим университетским преподавателем? Насколько помню, Борисов (или тот, кто запомнился мне под этим именем) чрезвычайно часто выступал с длинными речами по вопросам искусства; и, кажется, был довольно едок. В нем было что-то мизантропическое.
В ту же зиму приезжал из Казани товарищ студенческих годов Вячеслава, философ, проф. В.Н. Ивановский. В минуту, когда я вспоминаю это, почтенный профессор числится кандидатом в Академию. Тогда он был сравнительно молод, очень интересен в разговорах и разнообразен в своих увлечениях.
Великолепную характеристику его эволюции в области философии и великолепный совет ему как переводчику (В.Н. Ивановский переводил в стихах) -- Вячеслав Иванов дал в посвященных своему приятелю трех шутливых сонетах из "Прозрачности", которые я не премину привести здесь уже хотя бы потому, что ничто лучше собственных стихов не характеризует облик поэта-хозяина и никто лучше поэта не сумеет охарактеризовать человека, к которому он относится со вниманием.
Не "Ding an sich"1 и не "явленье" вы,
О, царство третье, легкие "аспекты"!
Вы -- гении моей летучей секты,
Не догматы учительной совы;
Но лишь зениц воззревших интеллекты;
Вы -- "духи глаз", -- сказал бы Дант...
Увы! -- Не теоремы темной головы --
"Blague" или блажь -- аффекты иль дефекты
Мышления, и примысл, или миф, --
О, спектры душ!.. все ж, сверстник мой старинный,
Вас не забыл познанья критик чинный, --
В те дни, когда плясал в Париже скиф,
И прорицал, мятежным Вакхом болен,
Что нет межей, -- что хаос прав и волен.
1 "Вещь в себе" -- философский термин.
Этот "скиф" -- сам Вячеслав Иванов. Он, задолго предвосхищая "скифство" "Вольфилы" 20-х годов (XX столетия), -- "утверждал себя" таким в своем "мистическом анархизме" и под своей одержимостью Вакхом подразумевал прочитанный им, в парижской Вольной школе, имеющий крупное научное значение курс "Эллинской религии страдающего бога", параллельно печатавшийся в "Новом Пути" и, как все в этом органе, казавшийся чрезвычайно интересным.
Второе стихотворение:
Беспечный ученик скептического Юма!
Питали: злобой -- Гоббс и подозреньем -- Кант
Твой непоседный ум. Но в школе всех ведант
Твоя душа, поэт, не сделалась угрюма.
Боюся, цеховой не станешь ты педант...
Что перелетная излюбила ныне дума?
Уже наставник твой -- не Юм, -- "суровый" Дант;
Из корабля наук бежишь, как мышь из трюма.
В ковчеге ль Ноевом всех факультетов течь
Открылась, и в нее живая хлещет влага?..
Скажи, агностик мой, предтеча всех предтеч,--
Куда ученая потянется ватага?
Ужели на Парнас?.. затем что Знанья -- нет:
Ты бросил в Знанье сеть, а выловил -- Сонет.
Как видите, блуждая "по дебрям" теории познания с другом своей юности, Вячеслав сам в первую очередь вылавливал сонеты из гносеологических мреж.
Наконец, вот третий сонет, с успехом могущий быть примененным к каждому занимающемуся ловлей звуков чужих свирелей на свою.
ПЕРЕВОДЧИКУ
Будь жаворонок нив и пажитей Вергилий,
Иль альбатрос Бодлер, иль соловей Верлен --
Твоей ловитвою, -- все в чужеземный плен
Не залучить тебе птиц вольных без усилий,
Мой милый птицелов, и, верно, без насилий
Не обойдешься ты, и без измен, --
Хотя б ты другом был всех девяти камен,
И зла ботаником, и пастырем идиллий...
Затем, что стих чужой -- как скользкий бог Протей, --
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С Протеем будь Протей; вторь каждой маске маской;
Милей досужий люд своей забавить сказкой.
Свободное копирование
