II ВОШЕЛ В КРУГ
В первое или во второе январское воскресенье в числе других дневных гостей в квартире "дома Мурузи", т.е. у Мережковских, -- был Александр Блок.
Я описал свое впечатление от этой первой встречи с ним в своих "Воспоминаниях".
Записал там и то скромное благородство, с которым он вступил в спор с влиятельным в литературном мире лицом по поводу стихов отсутствовавшего тогда поэта. Дело касалось последнего стихотворения Бальмонта.
Один, умерший теперь, поэт, к которому Блок относился без сочувствия и всегда утверждал, что он, Блок, его не понимает, -- этот поэт, несмотря на это, всегда отмечал у Блока как наиболее характерный его человеческий признак -- благородство; говорил, что Блок -- воплощение джентльмена и, может быть, лучший человек на земле.
Да, Блок выискал в этом действительно же банальном стихотворении -- выискал сейчас же нечто хорошее -- прекрасную сторону:
О, Елена, Елена, Елена...
Ты и жизнь, ты и смерть кораблей...
Именно ее выдвинул на первый план, а не банальное начало. "Рыцарь с ног до головы", Блок и не мог иначе поступить, раз Бальмонта тут не было, раз брань по его адресу раздавалась за глаза...
В течение этой весны 1905 года я еще раза два, может быть, встретился с Блоком, здоровался; но собственно "настоящее" знакомство началось с осени. За весну гораздо ближе мне довелось познакомиться с приехавшим из Москвы -- вот уж не помню, 9-го января или в следующее воскресенье (у Андрея Белого в "Воспоминаниях" это указано точно, -- а моя тетрадь с записями того года для меня погибла), с другим, носившим еще студенческую форму, предметом моего восхищения -- с этим самым Андреем Белым.
Но в салоне были и еще несколько студентов, и все в сюртуках. "Литературные студенты" в тс годы обыкновенно носили длинные сюртуки, а не тужурки. Иногда -- довольно щеголеватые; но какая-нибудь деталь: плохо вычищенный, а иной раз и просто "просящий каши" сапог или ботинок выдавал принадлежность каждого из них "к богеме", а не к "белоподкладочникам".
Эти студенты были: тогда -- философ, впоследствии же оказавшийся не только кельтистом и романистом, но и видным шахматистом (как странно было бы мне, питавшему пристрастие, -- и страшно стыдившемуся этого пристрастия в литературных кругах, -- к этой игре, -- как странно чувствовал бы я себя в тот день, если бы я каким-нибудь чудом услышал или узнал о будущем Александра Александровича!), -- А.А. Смирнов, в то время уже известный мне как поэт, автор двух (и кажется -- вообще напечатавший только эти два стихотворения) прекрасных вещей (из сборника "Гриф"):
И моих жилах течет кровь библейских царей;
В моих жилах течет кровь библейских пророков,
И звучат голоса неотступных намеков...
И другого:
Искуситель черный Мара,
Создал мир из ничего...
Другой из этих студентов был -- уже тогда ближайший друг Блока, рыжий, голубоглазый, -- столь поздно открывший и утвердивший себя, как детский писатель, Е.П. Иванов.
А третий -- прихрамывавший, косивший, но необыкновенно вместе с тем красивый, с большой, черной, вьющейся, но отнюдь не напоминавшей дьяконовскую, шевелюрой, -- с пронзительным взглядом косых своих черных глаз, -- вот этот, уже называвшийся мною, Леонид Семенов.
Свободное копирование
