Я всё время увиливал от службы в армии. В конце концов мне это удалось: я был признан негодным к военной службе даже во время войны – это уж действительно редкий случай. В соответствии с диагнозом, у меня schizophrenia duplex– опасная форма шизофрении, при которой я, получив оружие, могу сразу же застрелить офицера. Вся эта история с армией еще раз показала мне, насколько сложно устроен человек. На комиссии я что-то преувеличивал, чего-то недоговаривал. И выглядело это вполне правдоподобно.
Сначала я худел. На первой военной комиссии оказалось, что у меня недостаток веса в 16 килограммов. Недостатком веса называется разница между ростом и весом минус сто. То есть при росте 181 см – как у меня – человек должен весить 81 килограмм. Так считается в армии. Я тогда весил 65 кг, так что 16-ти килограммов мне не хватало. Поэтому я получил категорию «В» - освобождение от военной службы на год по причине плохих физических данных.
Я был просто тощий. И, не зная никаких правил, решил, что если при недостатке веса в 16 кг меня освободили на год, то при недостатке веса, например, в 25 кг могут освободить от армии навсегда. И я принялся усиленно худеть. Месяца два ел всё меньше и меньше. Бегал. И так далее. А в последние 10 дней вообще ничего не ел. Оказывается, и так можно. Я не выпил ни капли жидкости и не съел ни кусочка в течение целых 10 дней. И вдобавок ходил в общественную баню – ванной у меня не было, я снимал какую-то кошмарную комнату под Варшавой. Мне было 19 лет. Об инфарктах я ничего не знал, да меня это и не интересовало. Лучше уж инфаркт, чем армия, - в этом я был уверен. После пожарного училища мне стало совершенно ясно, что форму носить я не хочу.
В училище меня особенно не донимали, но я понял одно – что не в состоянии подчиняться жесткой дисциплине, горну, свистку. Я должен завтракать, когда хочу или когда голоден, а не тогда, когда это положено по распорядку дня. Это индивидуализм. Я не хочу, чтобы кто-то всё организовывал за меня, хотя это, может быть, и очень удобно. Так что тюрьму, наверное, я выдержал бы с трудом, хотя, похоже, там этой свободы куда больше, чем в армии.
Десять дней я не ел, не пил и ходил в баню. Там были и сауна и парилка. Мужчины ходили, конечно, голышом. Ко мне вдруг стал приставать один мужик. Я ходил туда каждый день или через день и заметил, что он всё время норовит ко мне придвинуться. Я подумал, - может, педик. Так он придвигался, придвигался, а в один прекрасный день подошел, стал рядом, пихнул локтем, посмотрел на меня и говорит: «Худой петух – хороший петух». Оказалось – никакой не педик, просто такой же худой; считает, что мы оба неподражаемы и, конечно, должны подружиться. Мужик лет 50-ти, и действительно – худой как щепка.
В последний день я уже едва держался на ногах. Приехала мама, приготовила мне бифштекс – после этой 10-дневной голодовки. Я поел, встал и поплелся на комиссию. Разделся. Подошел к столу. Недостаток веса у меня был тогда 23 или 24 килограмма. Это уже серьезно. Конечно, не обошлось безо всех этих армейских окриков: «Эй, ты, подойди! Встань туда! Да не сюда!». Поскольку я был здесь не первый раз, то машинально направился к весам. И слышу: «Куда это ты?! Весы сломаны! Иди сюда!» Так плачевно завершилась моя авантюра со сбрасыванием веса.
И дело кончилось шизофренией. Никакой специальной литературы я не читал – ни строчки. Понял, что если начну притворяться, врать, то меня на этом поймают. Комиссии – дело нешуточное. 10 дней меня продержали в закрытом военном госпитале и ежедневно по несколько часов допрашивали – не знаю, как это еще назвать. Восемь или девять военных врачей.
За полгода до этого я уже начал ходить в психдиспансер. Сам записался к врачу, сказал, что плохо себя чувствую, что ко всему потерял интерес. Это был мой главный аргумент – что меня ничего не интересует, что мне ничего не хочется.
Отчасти это, пожалуй, было правдой. Я во второй раз провалил экзамены в киношколу. У меня началась депрессия. В то время для меня важнее было разделаться с армией, чем сдать экзамены.
Зимой я стал ходить в диспансер раз в месяц. Потом меня вызвали на комиссию. Спросили, нет ли у меня противопоказаний для службы в армии. Я сказал, что нет. Встал на весы. К тому времени вес я уже набрал. Снова не хватало 15 килограммов, но это уже не 25. А под конец спрашивают, где я хочу служить. Я отвечаю, что лучше где-нибудь, где поспокойнее. Они говорят:
- Как это? В армии «поспокойнее» не бывает. Что ты имеешь в виду? Почему поспокойнее?
- Потому что я лечусь в психдиспансере.
- Как это – лечишься? И давно?
Я говорю, что уже полгода.
- А почему лечишься?
- Ну, не знаю, - отвечаю я. – Неважно себя чувствую, вот и лечусь. Поэтому мне бы хотелось, чтобы меня направили в какую-нибудь спокойную часть.
Они пошептались и говорят:
- С этим направлением поедешь в такую-то больницу на обследование.
Там я проторчал в пижаме 10 дней, толком даже не зная, кто находится со мной в палате.
На многочасовых допросах повторял одно и то же – что меня ничего не интересует. Разумеется, они были ужасно въедливы. Пытались разобраться. Например:
- А что ты вообще делаешь, если тебя ничего не интересует?
Я говорю, что недавно кое-что интересное всё-таки сделал.
- И что же ты сделал?
- Смастерил маме розетку.
- Какую розетку?
- Ну, электрическую.
- А что, дома нет розеток?
- Есть, - говорю я, - но только одна, а у мамы две плитки. Как их включить, если хочешь одновременно приготовить суп и чай? Пришлось сделать вторую розетку.
- Ну, хорошо, - говорят они. – И как же ты ее сделал?
После чего я 4 часа рассказывал, как соединить проволочки, как их обрезать, чем и как перерезать кабель, как снять с кабеля обмотку. Я объяснял:
- Там ведь два кабеля. Один положительный, а второй отрицательный, понимаете? Да, в такой резиновой оболочке. Нужно их обрезать. Поэтому сперва надо поточить нож, да, а потом уже обрезáть. Но когда перерезаешь оболочки, которые закрывают кабели, может произойти замыкание. Нужно обрезать так, чтобы не перерезать эти тоненькие оболочки. Потом когда ты снимешь эту главную оболочку, да, остаются еще два кабеля, каждый в своей оболочке. Теперь нужно каждый обрезать, чтобы достать проволочки, потому что ток через эту пластмассу не идет. Он должен идти по проволочке. Но этих проволочек в каждом месте 72.
И вдруг они спрашивают:
- Как 72? Откуда ты знаешь?
- Я посчитал – 72.
Они старательно записали, что я эти проволочки посчитал.
- Их нельзя перерезáть. Поэтому нож не должен быть слишком острым. И надавливать сильно нельзя. Проволочки нужно скрутить, потому что когда эту оболочку снимаешь, они ужасно растопыриваются. Кабель состоит из 72-х проволочек, и всё это нужно как следует скрутить. Потом открутить винтик и подключить. Всё собрать, закрыть оболочкой, связать и так далее.
Этот рассказ занимал у меня 3-4 часа, потому что я рассказывал всё очень подробно. Я понял, что им просто интересно. Они записывали все детали. Я чувствовал, что для них это важно, хотя и не знал, почему.
Потом я два дня описывал, как наводил порядок в подвале. Рассказывал, чтó лежит на полке, объяснял, что она оказалась пыльной, что ее нужно было подвинуть, что пол был мокрый, что пришлось вытирать лужу. Тряпку я ходил выжимать во двор – ведь если бы я ее выжал на пол, опять натекла бы лужа. Они в ответ: а ты не догадался взять ведро? Я говорю: да, потом я понял, что так удобнее. Хорошо, что сообразил, - теперь не нужно было каждый раз бегать во двор.
Так прошло два дня. Еще два дня я расшифровывал какие-то кляксы. Меня заставляли говорить, что они мне напоминают. В общем, классические для психиатрии тесты.
Проведя там 10 дней, я получил заклеенный конверт. Дома я его вскрыл и прочитал диагноз: schizophrenia duplex. Я снова заклеил конверт, поехал в военкомат и отдал его. В военном билете мне поставили печать: «Категория Г» - не годен к военной службе даже во время войны.
Ровно через четыре дня начались экзамены в киношколу – и на этот раз я их сдал. Это было непросто: как сдавать экзамены, если тебе ничего не хочется?
