Трестеник, 17 декабря.
Целых два дня не мог продолжать письма и по самым резонным причинам -- со вчерашнего утра у нас неожиданная перемена декораций: всеобщая радость, неописанный восторг! И сухарей привезли, и корму лошадям достали, за полушубками в Систово поехали, даже морозы поменьшали -- словом все спасены, от голодной смерти избавлены: ну, понятно, сейчас же повсюду песни, ликованье во всю широкую русскую натуру! В этих неожиданностях, в этих быстрых переходах из одного душевного состояния в другое, совершенно противоположное, заключается невыразимая прелесть военно-походной жизни... Поутру горе, беда, отчаяние; а к вечеру -- восторг, экстаз... Сегодня -- голод, нужда, перекусить нечего; назавтра -- индейки, ликеры, шампанское рекой... Вот, например, как мы вчера обедали: на днях наши обозные, отправившись за фуражом и топливом, нечаянно наехали на одну усадьбу (чифтдик), брошенную турками. В усадьбе хозяйничал уже какой-то болгарин со своим семейством; у него наши фуражиры набрали пять возов сена, три воза дров (разобрали сарай) и несколько штук живых кур и индеек. Сейчас же мы их зажарили и начали роскошничать, но, увы, хлеба у нас ни кусочка, одни сухари, и вот за обедом куснешь индейки, грызнешь сухарика -- и превкусно выходит...
Вечером, посетив всех больных офицеров (представь себе: Квантен поправляется, у него рана в живот, смертельная рана, так что его и не отправляли в ожидании смерти, а он теперь поправляется и по комнате уже ходит), я зашел к Г--ту: сидим, разговариваем, вдруг является мой Елисей и докладывает:
-- Пожалуйте, батюшка, домой...
-- Что такое случилось?
-- Поход,-- лаконически отвечает он невозмутимо.
-- Как, неужели?
-- Главный врач получил сейчас бумагу из Нетрополя...
Прибегаю домой и нахожу суматоху: весь наличный персонал лазарета столпился в нашей хатке, все говорят, спорят, горячатся...
-- Поход, батенька!-- в одно слово завопили все при моем появлении.
-- Ну что ж? Поход так поход; да куда?
-- А вот прочитайте.
Подают мне бумагу. Читаю следующее: "По случаю скорого выступления в поход, предписываю (корпусный врач) немедленно закрыть лазарет, больных отправить в Плевну и более из полков не принимать"... Кратко, но не ясно...
Составили консилиум и порешили: просить Александра Ивановича отправиться в штаб дивизии и разузнать все толком. Так и сделали.
Александр Иванович привез из штаба дивизии любопытные новости, между прочим, что из главной квартиры присланы 400 знаков отличия Военного Ордена для раздачи нижним чинам, особо отличившимся 28 ноября. Неизвестно почему все это количество разделено поровну между всеми полками двух дивизий, по 45 знаков на полки, по 20 на артиллерийские бригады. Это распределение нас озадачило; в сражении 28 ноября участвовала наша дивизия -- это факт неоспоримый, а награды между тем назначаются и таким полкам, которые в этой битве даже не участвовали... Как станут они делить между собою эти награды? Кто у них особенно отличился? Но вторая новость идет в совершенный разрез с первою: великий князь главнокомандующий прислал еще от себя 200 крестов для раздачи раненым по количеству таковых в каждой части, в каждом полку. Распределение этих орденов сделано совершенно справедливо: в Самогитский полк 2-й гренадерской дивизии, по количеству в нем раненых, назначено три креста, в наш Сибирский -- 40, Малороссийский -- 72, Фанагорийский -- 27, Астраханский -- 51, артиллеристам 2-й дивизии -- 1 и нашим -- 6. Три полка 2-й дивизии, Киевский, Таврический и Московский, не получили из этих орденов ни одного, так как раненых у них не было. Непременно завтра же поеду в Нетрополь, а то и в Дубняк, может быть, недоумения разъяснятся.
Свободное копирование
