Трестеник, 19 ноября
Слава Богу! Обложение Плевны попало, наконец, в твердые и надежные руки: номинальным начальником обложения считается румынский князь Карл, а действительным -- его помощник, наш знаменитый герой и защитник Севастополя, Тотлебен. Это назначение принято во всей армии с восторгом и надеждами: начинают верить, что исход обложения Плевны может быть блестящий. На днях он осматривал самолично (а это имеет здесь громадное значение) укрепления нашей позиции и признал их никуда негодными... Орлиным взором он указал важнейшие пункты и приказал сейчас же приступить к возведению новых укреплений. Закипела работа: каждый день на позицию высылается не 300, а 1500 человек рабочих с шанцевым инструментом, а вместо одного батальона в караул на позицию выходит теперь ежедневно целый полк. Замечательно, что для рытья землянок не доставало лопат, ломов, кирок, вообще шанцевого инструмента, а тут неизвестно откуда взялся, хоть на 10 000 человек. Как много значит сильная воля и власть!.. Эти энергические распоряжения пробудили задремавшую было бивуачную жизнь, а к нам в лазарет прибавили порядочное количество больных. Почти вся прошлая неделя и на бивуаках, и у нас в лазарете прошла особенно как-то скучно и монотонно: погода во все время была отвратительная; а в такую погоду какие можно придумывать развлечения? И сидим мы невылазно, каждый в своей конурке, с утра идем в лазарет, всякий по своим прямым обязанностям, обходим землянки с больными, а это составляет немаловажный и нелегкий труд, и к обеду возвращаемся домой порядочно усталые и всегда до колен грязные. После обеда никогда не спим: мой дорогой сожитель, мой неусыпный труженик Александр Иванович садится за свою нескончаемую письменную работу, а я за дневник или за письма. Вечерний чай пьем в 6 ч., ужинаем в 10, я ложусь спать в 12, а сожитель еженощно просиживает до 2--3 ч. Все почти бумаги ему приходится писать собственною рукой, потому что помощники его по письменной части, люди совершенно не подготовленные к этому делу и к тому же малограмотные; а писанья страсть. Корпусный врач требует сведений, начальник дивизии требует того же, какой-то отрядный врач, полевое военно-медицинское управление, главное военно-медицинское управление, главный штаб -- все требуют сведений ежедневных, семидневных, десятидневных, полумесячных, ежемесячных, ну просто страсть -- настоящая египетская работа, для исполнения которой нужна целая канцелярия, как в любом присутственном месте; а у нас всего три писаря, и те, когда мы стояли на бивуаке, помещались в одной солдатской палатке и гнулись в ней, как говорится, в три погибели, согревая по ночам замерзавшие чернила и собственные коченеющие руки своим дыханием, какая же тут могла быть работа? И сидит поэтому мой бедный сожитель и работает за десятерых. Посмотрели бы вы на него в такие минуты: в дубленом полушубке, в меховой шапке, в валенках, с согнутой спиной, с измученным лицом, заваленный кипами бумаг, он представляет из себя в это время поучительный и вместе высокий образец честного труженика. О, если бы так работали все наши должностные лица!..
Начал это письмо до обеда, продолжаю после ужина, а кончу либо завтра, либо Бог весть когда... Дело в том, что во время нашего обеда прискакал из штаба дивизии казак с приказанием: "Быть особенно осторожными в ночь с 19-е на 20-е" (то есть, сегодня), потому что от братушек, бежавших из Плевны, получено сведение, что Осман в эту ночь решается прорваться через наши позиции на Видденскую дорогу, которая идет на Нетрополь, а кратчайшая на наш Трестеник. Хотя подобные фальшивые тревоги порядочно уже всем нам надоели, и все же поднялась суета, кутерьма, сборы на всякий случай; а на дворе дождь как из ведра льет... Александр Иванович до самого ужина не приходил домой, все распоряжался по лазарету; а я, собрав все свои пожитки, не выдержал характера и присел дописывать это письмо; но только что я улегся, как вбегают два наших врача и, застав меня на месте преступления, преехидно подтрунили, что Осман захватит меня в Трестенике, как Архимеда в Сиракузах, и непременно за письмом, как того за чертежами... Смейтесь, друзья, говорю им, а у самих, небось, на душе кошки скребут... Вообще мои частые письма служат здесь мишенью для всяческих острот: одни уверяют, что сделано уже распоряжение об открытии особого полевого почтового отделения для приема одних только моих писем, а другие говорят, что нанимается особый вольнонаемный транспорт для их перевозки... А пусть их смеются!.. Не для людей, и не для славы:
Мережані та кучеряви
Оці вірши віршую я,--
Для себе, братія моя...
Пред ужином был у нас лазаретный консилиум, но не медицинский, а политико-стратегический, на котором, по общему убеждению всех присутствовавших, признано несомненным, что в такую пакостную погоду никакой Осман не в состоянии будет двигаться с целою армией, с артиллерией и еще по такой отвратительной дороге, какая теперь у нас в Трестенике; поэтому мы можем провести нынешнюю ночь совершенно безмятежно, благодаря только нашей новой союзнице-погоде. Однако, несмотря на такие убедительные доводы, у многих не сходило с ума: ну, а если?.. Встревоженное чувство не скоро ведь урезонишь... Вот она настоящая-то жизнь военная, постоянно тревожная, поминутно опасная... Нарочно не дописываю этого письма до завтра. Что-то будет? Наверное, ничего не выйдет, а все-таки на душе скверно...
P. S. 20 ноября. Спали-ночевали преотменно. Союзница сделала свое дело: Османа не пустила из Плевны, а нам дала возможность провести ночь спокойно. Сегодня утро великолепное, теплое, ясное, на голубом небе ни единого облачка... и на душе так хорошо, ясно, пока не явится еще какой-нибудь казак... До свиданья.
Свободное копирование
