Трестеник, 5 ноября
На днях случились у нас важные перемены: во-первых, переменилось высшее начальство в нашем западном отряде -- герой Дубняка и Телиша, Гурко, отправился с двумя дивизиями гвардии вперед по Софийскому шоссе, чтоб очистить поле действий до самых Балкан, а если представится возможность, то перешагнуть и за Балканы. На место его назначен начальником отряда наш корпусный командир. Во-вторых, наше житье переменилось к лучшему: после двухнедельного промерзания на бивуаке, мы перебрались под кровлю более прочную нежели бивуачная палатка. За гвардией выступила и 4-я кавалерийская дивизия, штаб которой занимал все домики в нашем Трестенике. Александр Иванович предложил мне поместиться вместе с ним и занять квартиру, в которой жил бригадный кавалерийский генерал; отправляюсь я осмотреть это генеральское жилище и нахожу следующее: земляной домик с черепичной крышей и тремя окнами, с крыльцом на столбиках -- хорошо, наружный вид довольно представителен в сравнении с землянками, в которых живут болгары со своими буйволами и отвратительно ревущими ослами. Вхожу в сенцы, меня обдает навозным запахом, смотрю -- обширные стены все сплошь завалены конским навозом. "Что же это такое? -- спрашиваю дневального,-- Генеральская конюшня,-- отвечает.-- А где же самая квартира, в которой жил генерал? -- Вот здесь",-- отвечает солдатик и отворяет дверь налево. Вхожу: небольшая комната, пол земляной, по углам и вдоль стен проеденный кротами и крысами, а в середине изрытый кавалерийскими шпорами и ножнами; вместо обоев закоптелые от дыма стены, почти такие, как в наших русских курных избах; влево от двери железная печка без заслонки для удержания тепла; далее очаг или деревенский камин, устроенный прямо на полу, с трубой, которая не может закрываться, имея полтора аршина в диаметре; тяга в эту трубу страшная, как на заводах или на поповке, о которой я писал из Одессы; в заключение всей прелести -- три окна, в которых ни одного целого стекла, а вместо стекол вставлены русские газеты. После сырой низенькой бивуачной палатки, в которой осенний зефир с морозом гуляют как у себя дома, эта генеральская квартира рядом с конюшней показалась мне очаровательнее всякого палаццо... "Отлично,-- кричу я в восторге,-- Елисей Иванович, поскорее тащите сюда ваши вещи!" и через каких-нибудь полчаса я был уже полным хозяином генеральской квартиры.
Новое начальство, новые распоряжения: приостановленное на время рытье землянок приказано произвесть немедленно, и наша лазаретная прислуга и рота носильщиков уже закопались в землю; а бивуак Сибирцев через несколько дней я почти не узнал: ни одной палатки, весь полк уже в земле... Торчит только одинокая черная будка бригадного командира, который не согласился жить в деревне, а промерзает себе на бивуаке наряду со всеми офицерами и солдатами. Так как форма землянок не утверждена никаким лагерным уставом, то в устройстве их дозволяется полное личное благоусмотрение, и некоторые из наших Сибирцев устроили себе землянки в два-три отделения, мечтали вырыть подземный полковой клуб. Третьего дня подъезжаю я к сибирскому бивуаку и вижу: стоит кучка офицеров и между ними один, нагнувшись, ворочается около землянки; издали я не мог разобрать, что такое у них творится; подъезжаю поближе и передо мной уморительная картина: наш полковой адъютант, наш изящный Л. А. П--в, в мундирном сюртуке с засученными обшлагами собственноручно обмазывает глиной дымовую трубу, выводимую им из собственной его землянки. Собравшаяся на зрелище публика громким смехом и аплодисментами поощряет молодого художника... Землянка начинающего архитектора-печника оригинальна: она без окон, без дверей и с овсяною драпировкой,-- и это кроме шуток,-- вместо дверей связан щиток из овсяной соломы; подымешь эту соломенную драпри и влезешь в какую-то темную, глубокую могилу... Хозяин полез туда первый, зажег свечу, потом спустились туда и все прочие посетители; сейчас угощение: коньяк, сардинки и малиновое варенье... Преоригинальна бивуачная жизнь -- то хлеба ни куска, а то вдруг сардинки, варенье... У нас в лазарете недостатка ни в чем нет, но очень скучно, монотонно, все больные, больные и больные... Опять собралось у нас более 250 человек; докторам работы много, а у меня почти ежедневная печальная практика -- хоронить без гроба. И в полку, где нередко приходится сидеть на пище св. Антония или мерзнуть целую ночь без сна в цепи на аванпостах, несмотря на эти лишения, везде раздаются залихватские песни, гремит полковая музыка, свирепствует отчаянный штосе, кипит по-своему беспардонная бивуачная жизнь... Пробудешь в полку часа два-три -- ехать назад не хочется. В прошлое воскресенье, как я уже писал, обмывали производство, но, увы, производство это оказалось таким же пуфом, как взятие Плевны или разбитие турок в несметном количестве. Огорченные непроизведенные ухватились теперь за другой удобный случай: начали поздравлять друг друга с новосельем и обмывать новые землянки, с утра до вечера ходят гурьбой от одной до другой. Вчера до поздней ночи обмывали роскошный отель адъютанта -- вдруг, в два часа ночи прилетает записка: "Быть всем наготове", ожидается вылазка со стороны Османа; в ту же почти минуту раздается страшнейшая канонада на нашем правом фланге у Скобелева... Впрочем, до настоящего дела не дошло, простояли под ружьем до утра -- и только. Подобные фальшивые тревоги случаются здесь чуть не каждую ночь и надоели всем ужасно; они утомляют только бедных солдат; впрочем, говоря правду, и без них обойтись нельзя: война дело хитрое, тут держи ухо востро!..
