LII
В Тифлисе -- Персиянин Жозеф. -- Тифлисская труппа. -- Театральные дела. -- Ссора. -- Армянский взгляд на актеров. -- Герой Бучкиев.
Тифлис произвел на меня тоже грустное впечатление. Город крайне скучный, серый и дикий. В нем все как-то чуждо, неуклюже и резко до неприятности. Невыносимая жара действует на организм ослабляюще и вместе с тем раздражающе. К довершению всего, тифлисская прислуга так убийственна, до того груба, ленива и алчна, что в состоянии довести до бешенства самого спокойного, миролюбивого человека. До такой степени все это отравило мое спокойствие, что я имел поползновение уехать обратно, не дожидаясь дебюта. Но меня чуть не насильно удержали...
Виноградов тоже не вынес жизни в гостинице: он нанял меблированную квартиру и с большим комфортом в ней поместился. Он обзавелся своим собственным хозяйством и нанял повара, молодого персиянина, по имени Жозеф, который в первый же день своей службы сумел не угодить своему господину. Василий Иванович является с репетиции домой и требует подавать обед.
-- Еще не готово! -- отвечает повар.
-- А когда же будет готово?
-- Часа через два.
-- Что-о? -- закричал Виноградов, недолюбливавший пребывания впроголодь. -- Как через два часа? Да ты с ума сошел!.. Вот сам и жри тогда, а я отправлюсь в ресторан.
Ушел Виноградов в ресторан и, плотно пообедав там, возвратился домой в мирном состоянии духа. После обеда человек всегда бывает добрее. Позвал он к себе в кабинет повара и внушительно ему сказал:
-- Если хочешь у меня служить, то готовь обед как можно раньше. Я люблю обедать рано. Понял?
-- Понял.
На следующее утро, часов в 8, сообразнительный персиянин будит Василия Ивановича.
-- Что ты? -- удивляется Виноградов.
-- Обед готов!
-- Как готов?
-- Всю ночь стряпал и сготовил...
-- Ах, ты дурак! Да кто же в восемь часов утра обедает?
-- Не мое дело, сами приказали.
-- Когда?
-- А вчера-то сказали, что любите обедать рано.
Вспыльчивый Виноградов так рассердился, что вскочил с постели, взял повара за шиворот и выбросил его на двор. Вслед за поваром туда же полетели котлеты, дичь и кастрюля с бульоном.
В тифлиской труппе тогда служили: Яблочкина (жена нашего бывшего режиссера), его дочь Яблочкина 2-я, Баранова, Журин, Градов-Соколов, Воронков, Колосова, Осетров и др. Все они очень нравились публике и пользовались успехом, в особенности покойный Градов-Соколов, искусный исполнитель комических куплетов.
Дела были блестящие. Каждую пьесу повторяли 2-3 раза и всегда при полном сборе. Это был один из лучших, в материальном отношении, сезонов, причем следует заметить, что A. А. Яблочкин совсем не прибегал к обстановочным пьесам.
Беспокойный характер Виноградова сказался в одном из спектаклей. Шла комедия "Тетеревам не летать по деревам". В последнем акте актер В-ков без всякого умысла перебил Виноградова на сцене. Виноградов вспылил, зарычал и начал чуть не вслух говорить дерзости. В-ков хотел было возражать, но это было не совсем удобно, так как это еще более обозлило Василия Ивановича, и он, разгорячась, сквозь зубы проговорил:
-- Дурак!
После этого происшествия, вечером все обошлось по возможности благополучно, так как В-в, успокоенный и уговоренный товарищами, скорее ушел из театра, не видавши в этот вечер Виноградова. Но обиде последнего не было границ. Василий Иванович на другое утро, встретясь со мной в саду около театра, жалуется на В-кова:
-- Каков? Совсем нигилист! Другой бы на его месте извинился, а он чуть не в драку полез.
-- Наоборот, -- отвечаю, -- он все время сдерживался. Другой бы на его месте за вашу дерзость посчитался бы чувствительно...
-- Что такое?
-- Да вы ведь начали.
-- Как? -- изумился Виноградов.
-- Да так: вы начали, значит, во всем вы и виноваты.
-- Да он меня-то перебил в самом лучшем месте!
-- Ну, так что ж? Ведь не умышленно, нечаянно. Он бы извинился, и вам следовало тотчас же об этом забыть, а вы между тем начали горячиться, возвысили голос и назвали его дураком.
-- Ага! Вот оно что! Так значит, вы тоже против меня! Благодарю, очень благодарю!.. Все, что угодно мог от вас ожидать, но не этого... Можете отправляться к своему любезному В-кову и целоваться с ним...
Однако, этим дело не кончилось; мои увещания не произвели на него никакого впечатления, и он отправился к Яблочкину "поставить ультиматум: он или В-ков". Конечно, Яблочкин поспешил его успокоить и дал ему слово отстранить В-кова от всех последующих спектаклей. И действительно В-ков на другой же день покинул Тифлис. Яблочкин дал ему отпуск с сохранением жалованья впредь до отъезда Виноградова.
Преобладающий элемент зрителей, на сколько я сумел заметить, состоял из "восточных человеков", которые имеют своеобразный взгляд на актеров. Они не признают никакого более амплуа, как ingenue и любовник. По их мнению, на "стариков и уродов" они могут насмотреться сколько угодно и в жизни, тогда как "красивых и молодых" им удается встречать весьма редко. Поэтому молодые актеры в Тифлисе всегда пользовались наибольшим успехом. Кроме того, армяне требуют, чтобы актрисы были непременно блондинками, а актеры брюнетами. Это их вкус.
По этому поводу у меня был курьезный разговор с каким-то армянином, остановившим меня в саду после представления водевиля "У страха глаза велики", в котором я играл в гриме и в рыжем парике.
-- Господын Ныльский, позволь тебе одын малынкова вопрос задавать?
-- Что вам угодно? -- не без удивления спросил я его.
-- Хочешь ты нам по нраву быть?
-- То есть как это?
-- Успех имэть?
-- Ну, конечно.
-- В таком разе позволяй тебе малынкова совэт давать?
-- Сделайте одолжение.
-- Играй в своем виде.
Я несколько смутился и хотел уверить моего незнакомца, что я всегда бываю "в своем виде" и что я вовсе не пьющий человек.
-- Нэ то.
-- А что же?
-- Я тебе про голову совэт даю.
-- Да и голова моя всегда свежа... Я не знаю, откуда вы взяли, что я позволяю себе быть не в своем виде?
-- Нэ то.
-- Да что же, наконец, я вас не понимаю?
-- Выходы, пожалста, без парика. У тебе свой волос очень красив. Да и лыцо свое разной краской нэ маж...
-- Ну, это не всегда возможно. Иные роли требуют непременно гримировки.
-- Вздор.
-- Как вздор? Помилуйте. От этого часто зависит характер роли и смысл всей пьесы.
-- Нычаво нэ значит, зато сам красывэй будешь... Этак мы болше любим. А уж эсли никак нэлзя, лучше таких ролей нэ играй.
Это значит, что город -- то норов, что деревня -- то обычай.
В Тифлисе я познакомился с севастопольским героем Бучкиевым, который в приснопамятную кампанию 1850-х гг. был одним из лучших разведчиков. Пребывая в Тифлисе на покое, почтенный старец отличался необычайным радушием и хлебосольством. У него ежедневно обедало несколько десятков человек без всяких приглашений. Е нему в дом каждый знакомый "имел право" вводить кого ему угодно, и прямо к обеду, после которого введенный знакомился поближе с хозяином и уже хоть на другой же день мог ввести к Бучкиеву своих знакомых и т. д. до бесконечности. На обед к этому севастопольскому ветерану я попал таким же "простым" образом. Один из тифлисских обывателей, с которым я успел как-то сойтись в театре, стал неотступно просить съездить пообедать к "приятелю". Я долгое время уклонялся от этого, находя неудобным являться к обеду в незнакомый дом, но мой тифлисский друг наговорил таких анекдотов про Бучкиева, что я в конце концов согласился поехать к нему непрошеным и прямо к обеду.
По своему обыкновению, он встретил чрезвычайно радушно как моего знакомого, так точно и меня.
-- Ужасно люблю, когда со мной обходятся без церемонии! -- сказал Бучкиев, дружески похлопывая по плечу.
-- Уж чего бесцеремоннее, -- ответил я, все еще продолжая конфузиться, -- при первом же визите прямо за обеденный стол.
-- Э, батенька, это мое правило! Сытый гость веселее смотрит и, кроме того, не так скоро меня забудет. Скорее заглянет к старому солдату.
-- Помилуйте, вы такой добрый и любезный, как все единогласно о вас отзываются, что вечно будете памятны для каждого вас знающего.
-- Ну, вы этого не говорите! Не покормишь, так никто никогда и не заглянет.
-- Простите, но я не думаю, чтобы ваши друзья поддерживали с вами знакомство только ради обеденных расчетов.
-- Разумеется, нет. Все они очень хорошие люди, но только, все-таки, "сухая ложка рот дерет"...
Когда набралось достаточное количество гостей, Бучкиев приказал подать обед, во время которого занимал присутствующих своими севастопольскими воспоминаниями. Между прочим, с свойственным ему комизмом он сказал:
-- А уж как врут эти военные корреспонденты, так просто один срам.
-- Разве?
-- Чего они только про меня не писали, и все ерунду.
-- Бранили они вас, что ли?
-- Какое! Таким необычайным героем разрисовывали, что у самого меня при чтении душа расплывалась, а на самом-то деле ничего особенного не было.
-- Ну, это вы скромничаете.
-- Нет, честное слово, я вовсе не такой, каким меня выставляли в корреспонденциях. Про меня писали, будто я такой бесстрашный человек, что с лихостью забирался к неприятелям и все досконально вынюхивал, а на самом-то деле я ужасно трусил и часто от робости забывал свою миссию и обязанности. И откуда корреспонденты знали мою храбрость, просто даже удивительно.
-- Ну, на такие-то сообщения претендовать не следует.
-- Да я и не претендую, а так только к слову коснулся. Это-то даже мне было полезно: меня отличали, награждали, и я теперь стал даже обеспеченным человеком.
-- Ну, вот видите!?
-- В этом-то отношении, дай им Бог здоровья...
После обеда, не зная обычая, существовавшего в доме Бучкиева, я подошел к хозяину и поблагодарил его за гостеприимство.
-- Пожалуйста, не благодарите! -- воскликнул он, отстраняя мою руку. -- У меня, сударь, будьте, как дома, без всяких благодарностей. Я чрезвычайно люблю простоту, а то вы меня самого заставите прежде благодарить вас за сделанную мне честь.
Пришлось, конечно, подчиниться оригинальному требованию милого и веселого хозяина.
Свободное копирование
