XLVII
Отъезд в Нижний Новгород. -- Яхт-клубская фуражка. -- Опоздали! -- Нижегородская труппа. -- Гастроли Бурдина. -- Мой дебют. -- Девять репетиций в один день. -- Антрепренер Смольков. -- Его отношение к театру. -- Проезд через Нижний Новгород императора Александра Николаевича. -- Торжественный спектакль. -- Участие в нем Бурдина. -- "Торжество добродетели".
Из Рыбинска мы отправились в Нижний Новгород на пароходе. Для меня, впервые видевшего Волгу, поездка эта доставила громадное удовольствие, гораздо большее, чем наши гастроли, на которые так много возлагалось надежд и которые ничуть их не оправдали, ни в материальном отношении, ни в отношении успеха.
Бурдин, усаживаясь на пароход, заменил свою шляпу форменной позументной фуражкой яхт-клуба, тогда только что народившегося в Петербурге. Он был членом этого спортового кружка, хотя в морском спорте никогда не принимал ни малейшего участия.
-- Зачем вы, Федор Александрович, перерядились? -- спросил я его.
-- Ну, все-таки, лучше... спокойнее...
-- В каком отношении спокойнее?
-- Имея вид моряка, я могу пользоваться в известных случаях авторитетом.
-- На что вам этот авторитет?
-- В моем присутствии не позволят каких либо небрежностей или задержек...
Вскоре после этого объяснения, когда мы с ним сидели на палубе парохода и любовались живописными волжскими картинами, последовал инцидент: на корме парохода сидела группа мужиков и баб, из которых одна была с таким беспокойным ребенком, что пассажиры просто изнемогали от его беспрерывного плача. Прогуливаясь по палубе, Бурдин как-то приближается к корме, где его окликает мать этого ревуна:
-- Эй, милый человек, подь-ка сюды...
-- Что тебе?
-- Попужай, сделай милость, младенца. Он таких-то боится.
-- Экая ты дура! -- ответил Федор Алексеевич. -- Чем же я страшен?
-- Ишь у тебя фуражка-то какая... с галуном... значит заслужил!!.
Бурдин усмехнулся, отошел и глубокомысленно мне заметил:
-- Экая дурища!!!
Хотя Бурдин и уверял меня, что "дело в шляпе", то есть в яхт-клубской фуражке, однако дорогой было много задержек, и пароход наш прибыл в Нижний Новгород с опозданием на пол-сутки. Мы приехали в десять часов вечера того дня, когда Бурдин должен был участвовать в комедии "Бедность не порок". Проезжая по улицам к гостинице, мы видели расклеенные по городу громадные афиши, извещавшие почтенную публику о первом гастроле петербургского артиста Ф. А. Бурдина.
Нам потом передавали, что антрепренер Смольков в продолжение всего дня испытывал танталовы муки. Он поставил на пристани дежурных, на обязанности которых лежало дождаться парохода и тотчас же известить его о прибытии гастролера. Раза два-три он сам ездил на берег и, наконец, перед самым спектаклем поручил роль Любима Торцова актеру Башкирову, уже неоднократно ее игравшему. Против чаяния, никакой демонстрации со стороны публики в театре сделано не было, и спектакль прошел благополучно.
Со следующего дня начались правильные гастроли Бурдина, а вскоре затем и мои.
Нижегородская труппа в тот год была велика. В ней находились, временно, известный московский трагик Корнелий Николаевич Полтавцев, артистка Малого театра Никулина-Косицкая, служили бывшая артистка Александринского театра Баранова, Востоков и мн. др., в большинстве очень даровитые личности. Вообще нижегородские спектакли в то время пользовались большим успехом и, благодаря участию в них талантливых исполнителей, славились по всей Волге. Немного позже из Рыбинска перекочевал к Смолькову же и И. Ф. Горбунов. Потом приехал A. Н. Островский, прогостивший в нашем обществе продолжительное время.
В Нижнем Новгороде Бурдин играл с успехом. Зрители относились к нему очень сочувственно и аплодировали ему старательно. Он был, разумеется, очень доволен и находил, что Нижний Новгород несравненно театральнее Рыбинска, и публика вполне развита до степени понимания драматического искусства.
-- Поиграйте и вы, юноша! -- советовал мне Федор Алексеевич. -- Раскаиваться не придется. Я сегодня же натравлю на вас Смолькова, и он вас нынче же пригласит гастролировать.
Действительно, Смольков в тот же день сделал мне предложение принять участие в его спектаклях, но с самым микроскопическим вознаграждением.
Для первого дебюта я выбрал водевиль графа Сологуба "Беда от нежного сердца". Являюсь на репетицию. Актрисы свои роли знали хорошо. Башкиров же, актер, которому была поручена роль старика Золотникова, говорил все время по суфлеру.
-- Так нельзя, -- заметил я последнему, -- непременно нужно выучить роль.
-- Выучу, не беспокойтесь.
-- Смотрите же, в противном случае я откажусь играть, потому что не намерен ставить себя в неловкое положение перед публикой, которая меня совершенно не знает.
-- Да уж ладно, выучу...
Наступает день спектакля. Начинается репетиция. Слежу за Башкировым и вижу, что он не произносит ни одного живого слова, между тем у меня с ним самые большие выигрышные сцены.
-- Как же вы, -- говорю ему, -- обещали выучить роль?
-- Выучу... не беспокойтесь...
-- Помилуйте, как же не беспокоиться. Ведь я являюсь главным страдательным лицом.
-- К спектаклю знать буду.
Я потребовал на сцену антрепренера и объявил ему, что при таких условиях я играть не могу.
Башкиров не знает ни слова, и я затрудняюсь вести с ним сцену.
-- Это пустяки! -- сказал Смольков.
-- Как пустяки?
-- А так, что репетируйте весь день, вот он и будет знать.
-- Как же это весь день?
-- Очень просто: до самого вечера.
Пришлось воспользоваться решением антрепренера, чтобы не расстраивать спектакля. Мы сделали девять рядовых репетиций, и цель успешно была достигнута. В конце концов Башкиров знал свою роль и во время спектакля ничуть не мешал ни мне, ни остальным участвующим.
Нижегородский антрепренер Федор Константинович Смольков был оригинальнейшим человеком. В продолжение многих лет в актерской сфере он был "притчею во языцех", и о нем ходило множество анекдотов; некоторые из них, сохранившиеся в моей памяти, я приведу ниже... Смольков заикался самым неимоверным образом, не имея возможности правильно выговаривать буквально ни одного слова, что его ужасно сердило; он топал ногами, ударял себя по коленам, гримасничал и вообще проделывал такие эволюции, что никакой серьезный и спокойный собеседник не мог бы удержаться от спазматического смеха. Однако, в заиканьи Смолькова была большая странность: при разговоре его язык отказывался от повиновения, а при чтении вслух он был послушен и ни одной буквой не выдавал своего обладателя.
Его отношения к сцепе были слишком просты. На театр он смотрел исключительно только с коммерческой точки зрения. Режиссеров недолюбливал, старался более обойтись "домашним способом", что, разумеется, вызывало небрежности, анахронизмы и такие уродства драматических произведений, что теперь даже и подумать стыдно. Однако, счастье везло ему, и все преблагополучно сходило с рук. Впрочем, в те времена провинциальные зрители были чрезвычайно снисходительны и смотрели на театр не как на искусство, а как на обыкновенное увеселительное заведение.
Как образец небрежных отношений Смолькова к сцене можно привести такой случай. Репетируется комедия Н. А. Потехина "Дока на доку". Я играл барона, а мою мать, баронессу, которую возят в креслах, какая-то полурастрепанная женщина с испуганным выражением лица. Суфлер подавал ей слова роли, она их произносила, но таким не актерским тоном, что я счел необходимым подойти к ней и спросить:
-- Вы, вероятно, поздно получили роль и не успели ее просмотреть?
-- Ох, батюшка, какая роль! до роли ли мне?!
-- А что такое?
-- Какая же я актриса? Я не актриса, я гардеробщица.
-- Кто же вас заставил на сцену выходить?
-- Ну, конечно, Федор Константинович... Ему хоть бы что, а у меня-то сердце не на месте. Вдруг что-нибудь пропадет в кладовой...
В этой же пьесе играл молодой человек, находившийся под сильной протекцией актрисы Барановой. Он изображал моего приятеля, шафера.
На последней репетиции, видя, что он не знает ни слова из роли и поминутно путается, я подошел к нему и тихо, сказал:
-- Трудно вам будет суфлера ловить. Вы лучше зачеркните свои слова, оставьте только реплики.
-- С удовольствием! -- обрадовался актер. -- Сегодня-то уж, разумеется, не заучить мне.
-- Ну, вот то-то и есть.
Придя к такому скорому соглашению, мы подошли к суфлеру и велели сделать купюры.
Узнала об этом Баранова и, думая, что это с моей стороны интриги, подходит в конце репетиции ко мне и внушительно заявляет:
-- За что вы сконфузили этого молодого человека? Это нехорошо. Он, как и вы, начинающий, а потому на первых порах заявлять себя интриганом некрасиво.
-- Помилуйте, какая же это интрига? Он сам согласен, что роли не знает, и потому с понятной радостью... сделал купюры...
-- Да-с, но на это вы его натолкнули, самому бы ему никогда до этого не додуматься.
-- Простите. Я попрошу суфлера сейчас же восстановить зачеркнутые места.
-- Всенепременно.
-- Вслед за нею подходит ко мне Смольков, которому об этом обстоятельстве, очевидно, иже передали.
-- Не забижайте, -- говорит, -- этого молодого...
-- Я против него ничего не имел и не имею...
-- Пусть все по пьесе говорит...
-- На доброе здоровье.
-- Он ведь еще молодой, и ему, конечно, очень хочется поговорить, Вечером же, во время спектакля, перед выходом на сцепу, приходит ко мне в уборную этот молодой актерствующий человек и говорит:
-- Пожалуйста, разговаривайте на сцене вы одни...
-- Как один? А вы-то что будете делать?
-- Молчать.
-- Нет, зачем же? Мне давеча за вас читали нотацию и Баранова, и Смольков!
-- А мы, все-таки, будем играть так, как сговорились с вами... Ведь я-то вовсе не хочу говорить на сцене, это она того требует...
-- Зачем же ей нужен ваш разговор?
-- Она меня любит!
Вот при каких отношениях к театру самого антрепренера и актеров развивалось искусство в провинции.
Во время нашего пребывания у Смолькова вдруг появляется известие, что император Александр Николаевич проездом остановится на короткий промежуток времени в Нижнем Новгороде. Разумеется, такая весть произвела радостную сенсацию. Всполошилось все население, и в особенности Федор Константинович, отправившийся к губернатору просить разрешения устроить торжественный спектакль. Губернатор, конечно охотно таковой разрешил и сказал ему, что государь, по всей вероятности, посетит, между прочим, и театр. Счастливый и радостный Смольков прибегает на репетицию, останавливает ее и передает актерам слова начальника губернии. Тут же стали решать, что и с кем поставить. Из чувства деликатности мы, актеры императорских театров, должны были отказаться от участия в этом спектакле, дабы дать возможность провинциальным артистам показаться императору. Актеры торжествовали и высказывали нам свою признательность.
Спектакль был сборный, то есть было предположено к постановке несколько небольших пьесок и в заключение балетный дивертиссемент. Спешка была страшная. Актрисы не спали всю ночь накануне представления, торопясь приготовить себе новые платья. Актеры занимались учением ролей, а антрепренер отделывал и приводил в порядок театральное здание.
Все шло хорошо.
Рано утром в день спектакля Бурдин, с которым я квартировал вместе, внезапно куда-то исчез из дому; возвращается только в семь часов вечера и торопливо приказывает лакею собрать в чемодан некоторые предметы из платья.
-- Куда это вы? -- спрашиваю его я.
-- Играю... играю сегодня...
-- Как играете? Разве назначенные пьесы отменяются? Или заболел кто?
-- Перемена спектакля. Я сегодня был у губернатора и категорически заявил ему, что назначенная пьеса в присутствии государя исполнена быть не может.
-- Отчего?
-- Оттого, что она глупа. С разрешения губернатора, ее заменили "Картинкой с натуры".
-- Но ведь в ней так мало действующих лиц, я представляю себе отчаяние здешних актеров.
-- Сами виноваты, не выбирай ерунды.
И действительно, как только это стало известным за кулисами, поднялся бунт. На Бурдина вознегодовала положительно вся труппа, приписывая перемену пьесы исключительно ему одному. Разумеется, до них быстро дошел слух, что Бурдин был у губернатора и убедил его совершенно несправедливо, что предназначенная для представления комедия не прилична. Более всех возмущался Полтавцев и обещал вызвать Бурдина на дуэль. Корнелий Николаевич, отличавшийся вообще добрым сердцем, не мог простить Бурдину его проделки с меньшой актерской братией, и без того не много видящей в своей жизни хорошего и редко ощущающей что либо особенно приятное и торжественное. Однако, общими усилиями на другой день удалось его уговорить оставить этот случай без последствий, тем более, что Бурдину затея не удалась, и государь его не видел.
Случилось же это таким образом:
"Картинка с натуры" должна была идти первою. Все было готово к началу спектакля. Проходит назначенный час, а государя нет. Взволнованный Смольков стоит у подъезда. Вдруг приезжает вестовой с приказанием начать представление, не дожидаясь императора, который, будучи задержан делами, прибудет позже. Взвился занавес, и началось представление. Театр был переполнен народом. Только что окончилась "Картинка с натуры", пожаловал государь. Местные актеры, не принимавшие участия в спектакле по вине Бурдина, ликовали. Федор Алексеевич был раздосадован на неудачу. Его поползновения сыграть в присутствии императора не увенчались успехом. Таким образом, к общему удовольствию, порок был наказан, а добродетель восторжествовала.
Свободное копирование
