XXXIX
П. С. Степанов. -- Актерские способности его. -- Страсть к беспричинному вранью.
Милейшею личностью был Петр Степанович Степанов. Его любили все сослуживцы, как превосходного товарища и истинно доброго человека, относившегося ко всем равно незлобиво, сердечно и приятельски. Он был далек от партийности, жил общими интересами, любил искусство.
В начале своей сценической деятельности Степанов играл преимущественно молодых драматических героев и имел относительный успех, которому, впрочем, более способствовала красивая сценическая наружность и громкий, вполне трагический голос. Карьеру свою он начал в провинции, а на службу в дирекцию попал по рекомендаций известной артистки Надежды Васильевны Самойловой 1-й, которой случайно довелось видеть его играющим в Новгородском театре. Петр Степанович произвел на нее хорошее впечатление "начинающего" актера, и она охотно взялась привести талант к известности. Хотя ее мечтания вполне не сбылись, но он был не бесполезным и далеко не лишним в нашей труппе. Степанов был актером прежней, так называемой Каратыгинской школы, ныне признаваемой ходульной и ложно-классической. Весь свой успех он основывал па выкрикиваниях, на внешних эффектах, что очень хорошо ему удавалось. Под старость он перешел на роли пожилых людей и иногда выступал даже в полукомических ролях легкого репертуара. Он не особенно претендовал на изменение амплуа "по распоряжению начальства" и стал применяться к требованиям совершенно спокойно, деловито и, пожалуй, даже серьезно.
В молодости, говорят, он считался незаурядным кутилой. а потом приобрел страсть к охоте и сделался отчаянным вралем, впрочем, безобидным и невинным. Он так же, как и известный провинциальный трагик Н. X. Рыбаков, любил кстати и не кстати, однако, никого не обижая, а главное вполне веря самому себе, рассказывать такие колоссальные небывальщины, что слушатели приходили в смущение и чуть не краснели за самого рассказчика.
Во всем он старался казаться большим знатоком, любил прихвастнуть, очень часто хватая через край, и кичился своей физической силой, которой на самом-то деле у него не было. Однажды, одеваясь к спектаклю, он стал натягивать на ноги узкий сапог. От чрезмерного усердия слабо прикрепленное ушко оторвалось от голенища. Петр Степанович с торжествующим видом приподнялся и, обращаясь к присутствующим, самодовольно пробасил:
-- Гм... Взгляните-ка, братцы, какова еще сила у Степанова?!
И все прочие "наглядные доказательства", удостоверявшие, по его мнению, крепость его редкостных мускулов, были в этом же роде.
Он был в восторге от своей наружности, от своего голоса, дарования. Иногда он подолгу рассматривал себя в зеркало и с увлечением играл лицом, то делая его веселым и приветливым, то хмурым и жестоким. Часто даже разговаривал сам с собою, при чем всегда говорил себе комплименты. Раз как-то прохожу я мимо его уборной, не плотно притворенной, и вижу его самоуслаждение собственной физиономией. Приостановившись, я услыхал фразу, экспрессивно произнесенную Петром Степановичем:
-- Да... да... Степанов еще жив!!! Он еще покажет себя!
Степанов был вралем по призванию.
Однажды он дошел до того в завирании, что представил свою собаку феноменом, разговаривающим по-человечески. Дело было так. Перебравшись на дачу, он лишился своего любимого сеттера, заблудившегося в незнакомой ему местности. Об этом грустном для охотника обстоятельстве он подробно рассказывал всем и каждому. Сочувствуя его сокрушению, конечно, при встречах все расспрашивали его о результате неустанных розысков. Но вот как-то является он в театр в ликующем настроении.
-- Что это ты такой сияющий? -- спрашивает его кто-то из товарищей.
-- А ведь пришел мой-то подлец. Сегодня днем сам приплелся.
-- Где ж это он пропадал, любопытно?
-- В Тентелевой деревне...
-- Да как же ты об этом узнал, если он сам явился?
-- Да вот так и узнал... от него...
-- От него? -- изумился собеседник. -- Полно тебе врать.
-- Чего врать? -- обиделся Степанов. -- Он ведь у меня особенный. Мне за него десять тысяч предлагали, да я не продал.
-- Да как же он тебе мог сказать? Разве собаки говорят?
-- Вот у других не говорят, а моя говорит; когда вернулась, я ее строго спросил: "где ты, проклятая, шаталась?" -- а она явственно и вместе с тем жалостливо и говорит: "в Тен-те-ле-вой".
Подобных анекдотов о Степанове сохранилась масса. Иногда он очень ловко вывертывался, когда заходил слишком далеко и говорил очевидные нелепости. Например, предлагают ему в знакомом доме папиросу. Он отказывается, заявляя:
-- Я курю только свой. Привычка -- великое дело...
-- Попробуйте наших! Отличный табак, мне его высылают по шести рублей за фунт.
-- По шести? Только-то?
Гостеприимный хозяин опешил.
-- Да, по шести... и я нахожу его лучшим.
-- Вы бы моих папирос попробовали, так не сказали бы, что ваши лучшие.
-- Не смею спорить, однако, позвольте полюбопытствовал, как велика цена вашему табаку.
-- Шестьсот рублей фунт.
-- Это необычайная. О такой диковине я не слыхивал...
-- Приезжайте ко мне, попотчую.
-- Благодарю вас, но, право, мне не верится, чтоб существовал табак такой баснословной цены. Откуда он у вас?
-- Прямо из Турции выписываю.
-- По шестисот рублей за фунт? -- продолжал переспрашивать ошеломленный хозяин.
-- Да, по шестисот.
Но вдруг Степанов спохватился, что слишком уж пересолил. На минуту сконфузился и вновь развязно добавил:
-- По шестисот, это верно, но только я не предупредил вас, что табак доставляется мне вместе с золотом. В ящике лежит пласт золота и пласт табаку, потом опять пласт золота и пласт табаку и т. д. Конечно, рубликов на пятьсот девяносто одного золота составится.
Вот каким несообразным шутником был покойный Петр Степанович Степанов, неприметно промелькнувший на театральном горизонте Александринской сцены.
Свободное копирование
