XV
Сосницкий у себя дома. -- Его "субботы". -- Времяпрепровождение на вечерах Сосницкого. -- Летняя резиденция Ивана Ивановича. -- Лабиринт. -- Память Сосницкого. -- Оговорки Сосницкого. -- Недоразумение. -- 60-летний юбилей Сосницкого.
Сосницкий вообще был хлебосольным и гостеприимным хозяином. С незапамятных времен каждую субботу дом его был переполнен народом. Этот порядок он строго сохранял до последних дней жизни. А в старину, как говорили, даже болезнь хозяина или хозяйки не мешала собираться гостям на "субботники" Ивана Ивановича, который, лежа в постели, требовал, чтобы пришедшие обедали, играли в карты и без малейшего стеснения веселились.
В прежние годы жур-фиксы Сосницкого усердно посещали Пушкин, Гоголь, Грибоедов и мн. др. Так же охотно бывали у него некоторые из высокопоставленных лиц и вся своя закулисная братия всех трупп, не исключая самых мелких служителей искусства. Все были радушно принимаемы добросердечным Иваном Ивановичем. В мое время постоянными посетителями суббот Сосницкого были между другими П. А. Каратыгин, генерал Севербрик и некто Коведяев.
Генерал ничего выдающегося из себя не представлял, но Коведяев отличался "обжорством". Он обладал изумительным аппетитом, повергавшим в ужас всех и каждого. Являясь аккуратно по субботам к Сосницкому, Коведяев усаживался около закусочного стола, на котором часа за два до обеда появлялись вина, водки и различные закуски. Все время, вплоть до обеда, он не переставал уничтожать "гастрономическую выставку" [Его собственное выражение] и потом прямо из-за закусочного стола переходил к обеденному. Обед обыкновенно состоял из пяти солидных блюд. Тут он был, как говорится, в своей тарелке. Каждого подаваемого кушанья он отведывал "увеличенной порцией" и любил повторения. Несмотря на свой вместительный желудок, Коведяев был худ и с первого взгляда вообще не внушал подозрений относительно обжорства. Однажды за обедом у Ивана Ивановича, когда Коведяев был в особенном ударе и поедал все остававшееся на блюдах с большим воодушевлением, кто-то так заинтересовался им, что не мог оторвать глаз от этого феноменального едока. Коведяев на минуту оторвался от своего усердного занятия и спросил нескромного наблюдателя:
-- Чего вы так уставились на меня?
-- Простите, удивляюсь и завидую вашему аппетиту.
-- Удивляетесь?! -- самодовольно воскликнул Коведяев. -- A что бы вы сказали, если б знали меня прежде? Вот уж могу похвастаться, что Бог не обидел меня желудком, и я действительно кушаю изрядно. Но все это не то, что было прежде...
-- Неужели вы имели больший аппетит?
-- Н-да-с!.. Да вот как вам понравится, милостивый государь, такое пари, которое я выиграл однажды за обедом в знакомом доме? Я взялся съесть персонально целое блюдо свиных котлет, приготовленных на двадцать три человека. Спорили, что я их не осилю, а я самым спокойным образом уложил их в желудок и ни малейшей тяжести не почувствовал.
-- Действительно, это заслуживает удивления.
-- Разумеется, удаль с годами поулеглась. Теперь я не тот... Такую массу свиных котлет мне ныне уже не съесть, но телячьих столько же во всякое время одолею, После обеда многие из гостей ложились спать, некоторые, не стесняясь, даже на постель самого хозяина. Сам же он имел обыкновение отдыхать на маленьком диване в своем кабинете. Для тех же, кто бодрствовал, ставились ломберные столы, и начиналась игра в вист или бостон. Дамы занимались игрою в лото, на фортепиано, некоторые пели романсы, а иногда -- составлялся хор, исполнявший русские песни. Вечером вновь подавалась закуска, и вслед за ней обильный ужин.
Расходились гости весьма поздно, а некоторые заигрывались в карты даже до утра. В этих случаях Сосницкий, не обращая ни на кого внимания, уходил спать. Встав же утром и видя, что гости еще не разошлись, он с упреком говорил им:
-- Как же вам не стыдно, господа, вы до сих пор не спросите себе кофе, или чаю? Ведь уж скоро десятый час! Федот [Его лакей татарин], что же ты, братец, одурел что ли? Не подаешь гостям чего-нибудь горяченького? Живей неси кофе и чаю!
Летом Иван Иванович проживал в Павловске, где у него, была постоянная дача, и где он считался старожилом. Он любил рассказывать всем о преимуществах Павловска и всегда восторгался видами. Узнав как-то в разговоре, что я никогда не бывал Павловске, он не без ужаса всплеснул руками и велел мне как можно скорее посетить его на даче.
-- Я тебе все его прелести покажу! Ты изумишься... Наш Павловск лучше всякой Швейцарии.
Я приехал, по его желанию, к нему вечером, нарочно для того, чтобы ночевать и рано утром со свежими силами отправиться с ним обозревать достопримечательности этого великосветского города.
Дача у Сосницкого была очень невелика. Находилась она в Медвежьем переулке и была окружена скудным садиком и большим забором, скрывавшим ее от глаз мимо проходивших. Ее существенный недостаток заключался в сырости, но Иван Иванович на это не претендовал, говоря, что летом сырость даже благодетельна, она мол парализует несносную жару...
Постель мне приготовили в гостиной, находившейся рядом с его спальней. После ужина Сосницкий пожелал мне спокойной ночи и предупредил:
-- Ложись, братец, спать пораньше. Не мешкай и не думай заниматься чтением. Завтра я подниму тебя рано, и мы отправимся на прогулку с наступлением зари. Если ты действительно не видал Павловска, то должен его рассмотреть основательно, серьезно. То, что ты увидишь тут, никогда подобного не увидишь. Например, я проведу тебя в парк и покажу лабиринт, какого нигде нет в целом мире. Мне-то он знаком как свои пять пальцев, а вот попробуй-ка кто-нибудь один туда забрести...
-- Что же, не выйти из него?
-- Никогда!
Мы распростились и разошлись.
Утром была пасмурная погода, так как всю ночь шел дождь. При такой погоде, как известно, крепко спится, в особенности если в комнате температура низкая. Вдруг около шести часов Сосницкий толкает меня в бок, приговаривая:
-- Вставай же, вставай же, братец! Пора!
Открываю с трудом глаза и вижу пред собою уже совершенно одетого и готового на прогулку Ивана Ивановича.
-- Помилуйте, -- говорю я недовольным голосом, дрожа от холода, -- еще совсем темно, да, кажется, и дождь льет...
-- Что ты выдумываешь, братец, какой дождь? Так немножко накрапывает... Время самое настоящее, скоро седьмой час... Вставай, вставай, нечего нежиться-то да дурачиться...
Не зная, чем отговориться от ранней прогулки, я привстаю, оглядываюсь кругом и, не видя своих сапог, говорю:
-- Иван Иванович, я не могу встать... сапог нет... Их взяли чистить и еще не приносили.
-- Ах, какой дурак этот Федот, -- с раздражением произнес Сосницкий. -- Погоди, я сейчас распоряжусь.
Он ушел. Я с наслаждением закутался в одеяло и снова стал было засыпать, но вскоре опять около меня появился Иван Иванович с моими сапогами в руках.
-- Вот тебе сапоги, вставай и пойдем...
Я поднялся и взглянул в окно. На улице стояла непроходимая грязь, и шел дождь.
-- Иван Иванович, я ведь испорчу свое платье и новую шляпу, только что вчера купленную. Нельзя ли отложить нашу прогулку?
-- Вздор, братец, вздор. Дождь не большой и, кроме того, он сейчас перестанет. А что касается платья и шляпы, так не беспокойся, я тебе дам и мое пальто и мою шляпу, которые не боятся никакой погоды.
Через несколько минут он вынес мне из кладовой какое-то старомодное, длинное, необычайно широкое пальто и громадную, с необъятными полями серую поярковую шляпу. Когда я в них облекся, то стал походить на американского плантатора. Сосницкий со свойственным ему добродушием начал меня уверять, что это очень ко мне идет. Вооружившись зонтиками, мы отправились шлепать по грязи павловских улиц и переулков.
Все, что показывал и расхваливал Иван Иванович, при подобных условиях, конечно, не произвело на меня восторженного впечатления, хотя я в угоду старику и выражал свое удовольствие по поводу всего виденного. Самая же прелесть нашей отвратительной прогулки заключалась в плутаньи по знаменитому лабиринту, который был известен ему "как свои пять пальцев". Мой чичироне заблудился и долгое время не мог выбраться на настоящую дорогу. Уж мы ходили, ходили, и все вертелись около одного и того же места.
-- Это черт знает что такое, -- сердился Сосницкий. -- Сегодня меня точно леший обошел. Всегда я здесь ходил, зажмуря глаза, а нынче дорог не узнаю.
Иван Иванович крикнул сторожа, и когда тот показался, он сказал ему:
-- Что это у вас переделали лабиринт, что ли? Прежние дороги я все превосходно знал, а теперь выйти не могу.
-- Никак нет, ваше благородие, все по-старому. Пожалуйте за мной.
И только с помощью сторожа мы выбрались из заколдованного круга.
Несмотря на свой добрый и радушный нрав, Сосницкий был, что называется брюзга. Любил поворчать и читать нотации. Это объяснялось исключительно его почтенным возрастом. От старости он забывал, что было накануне, но о давно прошедших временах вспоминал охотно, хотя постоянно перепутывал года, имена и события. Память ему забавно изменяла, но он всегда старался сохранить хронологию. Например, выслушав однажды в уборной какой-то смешной анекдот, рассказанный одним из сослуживцев, он смеясь заметил:
Это, братец, мне напоминает другую историю, но только гораздо смешнее твоей. Я как сейчас помню... Это было в 1829 году... или нет в 30 году... или в 29?.. Нет, нет, в 31... ну, конечно, в 31, когда я еще не переезжал в Павловск... Как-то приходит на репетицию актер Афанасьев... или нет, что я вру... Толченов... Впрочем, кажется, Афанасьев?.. Нет, нет, Толченов... и говорит... Ха-ха-ха!.. Вот умора-то!.. Ха-ха-ха!
При этом Сосницкий надрывается от смеха и сквозь хохот продолжает:
-- И говорит: я сейчас... или нет, -- я вчера еду на извозчике и... ха-ха-ха... и вдруг вижу... ха-ха-ха!..
-- Что же он видел? -- спрашивают нетерпеливо слушатели...
-- Что он видел-то?.. вдруг остановясь и подумав, после паузы продолжал: -- вот этого вспомнить не могу... но мы просто лопнули от смеха... ха-ха-ха!.. Черт возьми, какая досада, что забыл... но он так рассказывал, что просто умора... Ужасно смешная история...
Над Сосницким за глаза часто подтрунивали, забывая, что "над старостью смеяться грех". А между тем как было не смеяться, когда, например, Иван Иванович брюзжал на помощника режиссера, напоминавшего ему о выходе на сцену.
-- Сейчас ваш выход, Иван Иванович, пожалуйте к двери!
Сосницкий сосредоточенно молчит и не трогается с места, не обращая внимания на заявление помощника режиссера; тот еще раз напоминает ему об этом.
-- Что ты, братец, надоедаешь мне с пустяками?! Без тебя знаю когда мне выходить. Поди, напоминай мальчишкам, вон Петруше Каратыгину и Пете Григорьеву, а я без тебя вовремя выйду.
А Петруше Каратыгину и Пете Григорьеву было в то время лет по шестьдесят.
Иван Иванович под старость очень часто, как на репетициях, так и в спектаклях, переиначивал и перепутывал слова роли, хотя, как исполнитель, продолжал быть безукоризненным.
В комедии Куликова "Весною", которая вся состоит из стихов, Сосницкий играл в пудренном парике пожилого барина, на которого весна действует так же благотворно, как и на молодого его племянника. Оба они, гуляя по саду, увлекаются природой. Иван Иванович в этой сцене часто оговаривался. На слова племянника: "какой чудесный день", ему следовало отвечать: "как воздух ароматен!", а Сосницкий, разглядывая небо в лорнет и вдыхая в себя весенний ветерок, произносил: "как воздух аккуратен?". В одной исторической драме, играя казака Заруцкого, он вместо фразы: "без коня и сабли -- казак не казак", серьезно и с пафосом произнес: "без коля и мабли -- каляк не моляк".
Раз, на репетиции пьесы "Было да прошло", в которой он превосходно играл старого крепостника помещика, Сосницкий увлекшись сказал мне, игравшему молодого человека:
-- Если ты будешь так вести свои дела, то тебя запрут в аптеку.
-- "Возьмут в опеку", -- поправил я Ивана Ивановича.
-- Ну да, в аптеку, я так и говорю, -- сердито ответил старик. -- Что ты, братец, меня учишь? Без тебя знаю...
Насилу могли убедить Сосницкого в ошибке, которую он свалил на суфлера.
Играя в драме Полевого "Костромские леса" роль хорунжего, который вбегает на сцену с обнаженной саблей, Иван Иванович так однажды увлекся, что вместо: "я из вас сделаю битое мясо", громогласно произнес:
-- Я из вас сделаю митое бясо.
Однажды на считке одной весьма скучной пьесы, которую читал сам автор в уборной Александринского театра, присутствовал в числе прочих актеров, долженствовавших в ней участвовать, и Сосницкий. Среди монотонного чтения Иван Иванович начал дремать и вскоре совсем заснул. Никто бы, может быть, и не обратил на это внимания, если бы ему не приснился какой-то отвлеченный сон. Ему, вероятно, предлагали во сне выпить кофе, потому что вдруг он перебивает вошедшего в пафос автора громкою фразою:
-- Я не хочу кофе... Что вы ко мне пристали?.. Мне кофе не надо... Отстаньте от меня...
Конечно, это очень развеселило скучавших слушателей.
Однажды на репетиции комедии в стихах "Минутное заблуждение", в которой Сосницкий неподражаемо играл ревнивого мужа, он очень забавно оправдался (обвинив во всем суфлера) в том, что забыл какую-то речь в своей роли. Не слыша суфлера он упорно молчал; репетируя с ним, я напоминаю Ивану Ивановичу, что ему следует говорить; он продолжает молчать, Наконец, после второго или третьего напоминания он рассердясь мне возражает:
-- Что ты, братец, меня учишь... я знаю свою роль не хуже тебя!!!
-- Так что же вы не говорите, Иван Иванович?
-- Что я не говорю?! А я вот нарочно молчу... Я прежде хочу узнать, что он скажет? -- указав на суфлера, с горячностью произнес он. -- А он молчит... ни слова не подает... Обязанностей своих не знает!!!
-- Помилуйте, Иван Иванович, оправдывался суфлер. -- Я несколько раз подаю вам вашу фразу. Вы не изволите слышать!!
-- Врешь, любезный... я слышу лучше твоего... Я хотел испытать тебя нарочно... и вижу, что ты смотришь в книгу, а видишь фигу.
Несмотря на то, что многие, в особенности из молодых, позволяли себе подсмеиваться над стариком, все без исключения уважали и почитали его. Как мужчинам, так и женщинам он говорил "ты", за исключением только лиц, почему-либо ему неприятных или тех, на кого за что-нибудь сердился.
В бенефисы товарищей, если сам он не участвовал, то непременно присутствовал в публике, для чего покупал в Александринском театре всегда один и тот же излюбленный нумер в местах за креслами. Чаще же всего бенефицианты посылали ему этот билет в подарок.
В бенефис A. М. Читау, когда шла в первый раз пьеса П. П. Штеллера "Ошибки молодости" и еще одноактная небольшая комедия Д. В. Григоровича, Сосницкий был зрителем. По окончании комедии "Ошибки молодости", имевшей значительный успех, зашел ко мне в уборную Иван Иванович и, усевшись на диван, закурил папиросу. Через несколько минут входит ко мне и Штеллер, тогда молодой, статный офицер. Он, видимо, был взволнован успехом (его много раз вызывали). Я вздумал его представить Ивану Ивановичу и сказал:
-- Позвольте, Иван Иванович, представить вам автора новой комедии.
Штеллер поклонился, а Сосницкий, не вставая с дивана и не протягивая ему руки, ласково улыбнулся и ответил:
-- Что ты, любезный, мне представляешь его? Я знаю его больше, чем ты: я помню его еще мальчишкой.
Штеллер вскинул на Сосницкого изумленные глаза и не нашелся ответом.
-- Что это, братец, значит, -- продолжал Иван Иванович, обращаясь уже к Штеллеру: -- что я тебя встречаю все в разных костюмах -- то военным, то штатским? Для чего ты переряжаешься?
Молодой писатель па лице своем выразил еще большее удивление, но опять таки не счел нужным разуверять Сосницкого и вскоре удалился из уборной. Я остался tete-a-tete с стариком, который, проводив глазами удалявшегося Штеллера, спросил меня:
-- Это ведь Григорович?
-- Что вы? Какой Григорович?
-- Ну, да, Григорович! Автор пьесы... Ты ведь сам сказал, что он автор сегодняшней пьесы.
-- Вы перепутали. Григоровича комедия только сейчас будет играться, а это Штеллер, автор "Ошибок молодости", которую только что мы сыграли...
-- Штеллер?! Гм!.. Так я его не знаю... В первый раз слышу такую фамилию и в первый раз вижу его...
-- Как же вы ему сказали, что знавали его мальчишкой?
-- Какой ты чудак! Я тебя не понял... Григоровича-то действительно я знаю еще мальчишкой, а про этого никогда и не слыхивал. Впрочем, знаешь что, пьеса его очень недурна...
-- Вы его сконфузили!
-- Ничего, он должен был понять, что я обознался, -- спокойно закончил Сосницкий и отправился в партер досматривать спектакль.
Сосницкий, продолжая служить на сцене, дожил до своего 60-летняго юбилея. Его праздновали 1-го апреля 1871 года, в его бенефис, в Александринском театре; спектакль составлен был из 2-го акта "Ревизора", сцен оперы Глинки "Жизнь за царя", Тургеневской одноактной комедии "Завтрак у предводителя" и большого дивертиссемента. Эхо празднество, несмотря на присутствие самого государя императора Александра Николаевича, его царской награды юбиляру, состоявшей в пожаловании тут же в спектакле брильянтового украшения на имевшуюся и Сосницкого золотую медаль, всеобщие приветствия и овации, прошло далеко не так весело и торжественно, как при его пятидесятилетнем празднике.
Это произошло потому, что маститый ветеран за это время успел до того состариться и одряхлеть, что тяжело и больно было видеть этого талантливейшего артиста, едва говорившего и слышавшего на сцене, когда он вышел Городничим во 2-м акте "Ревизора".
Кроме этого, распорядители бенефиса назначили такую несоразмерно высокую плату за места в театре, что сбор не превысил 2.337 рублей, и зал был на половину пустой.
Сосницкий, несмотря на преклонные лета и очевидное разрушение своего здоровья, не допускал мысли о скорой кончине. В доказательство можно припомнить его ответ государю Александру Николаевичу, когда император, пожелав осчастливить старика, удостоил пожаловать к нему в уборную и, протянув руку, милостиво проговорил: "Поздравляю тебя и сердечно желаю дожить до семидесятилетнего юбилея!".
На это Сосницкий, заплакав и низко кланяясь, ответил: "Бог даст веку, доживем, ваше императорское величество, никто как Бог!". После этого юбилея он прожил недолго, не переставая изредка появляться на сцене, при чем едва слышал и говорил. Последняя роль его была в пьесе Минаева "Либерал", он играл в ней едва движущегося старика.
Скончавшись единственно от своей старости, И. И. Сосницкий оставил по себе незабвенную память в летописи русского театра, как великий художник, талантливейший актер и редкий, примерный учитель артистов, в сердцах же всех знавших его лично он навсегда останется добрейшим и душевным человеком. 18-го февраля нынешнего года минуло ровно сто лет со дня рождения этого знаменитого художника-актера. В этот знаменательный день мне припомнились стихи Рафаила Михаиловича Зотова, которые последний прислал Сосницкому, в день его рождения в 1851 году; не могу не включить их сюда для тех, кому эти стихи незнакомы:
В этот день родился ты,
Добрый друг, артист наш славный.
И достиг до высоты
Образцовой и прекрасной.
С малолетства знаменит
Ветеран полустолетний,
Славой юною блесиит
На тебе венок бессмертный.
Ты полвека славен был...
Ты, любимец Аполлона,
Образцом другим служил,
Взыскан милостями трона.
Русской публики кумир,
Вкуса тонкий наставитель,
Твой наставник -- Божий мир,
Ты же многих был учитель.
Так красуйся, процветай
Долго славным дарованьем!
Научай и восхищай
Артистическим призваньем!
В честь таланта и добра,
Круг друзей твоих исправный
В честь тебе, артист наш славный,
Дружно возгласит ура!!!.
