В Пермском университете

В ПЕРМСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ

(май 1917 -- май 1922)

 Получив назначение в Пермский университет, Николай Николаевич весной 1917 г. выехал в Пермь для устройства, распростившись с радушной хозяйкой и комнатой, в которой он мирно прожил девять лет. Ехал он с большими надеждами: предстояла интересная самостоятельная работа -- научная и преподавательская деятельность, общение со студенческой молодежью, возможность влиять на нее, формировать мировоззрение молодых людей, готовить из них просвещенных деятелей, положительно относящихся к Церкви, понимающих ее общественно-историческое значение и ее роль в созидании нового общества. Этим мечтам не суждено было сбыться. Новый 1917-й учебный год начался в атмосфере всеобщего возбуждения, охватившего после февральского переворота всю страну. Нормальная академическая жизнь была прервана на долгие годы. Университетские аудитории превратились в места студенческих сходок, митингов, демонстраций. Из революционного подполья вышла наиболее радикально настроенная молодежь, призывавшая беспартийную, так называемую "академическую" молодежь бросить посещение лекций и немедленно включиться в революционную борьбу. Слушание лекций, сдача экзаменов, участие в семинарских занятиях стало рассматриваться как дело предосудительное и приравнивалось чуть ли не к контрреволюции. Все неимоверно торопились, точно боясь опоздать -- кто в деревню агитировать крестьянство, кто на фабрики и заводы, поднимать на борьбу пролетарские массы, кто на фронт, к солдатам. Нервная спешка, суетливость, стремление "поучать" и "выступать", ставшее своего рода манией, были характерными чертами русского студенчества в первые месяцы после февральского переворота. В обстановке, полной нервной ажитации и тревоги за будущее, началась подготовка к самой важной задаче времени -- созыву Учредительного собрания, от которого ожидали определение конституционных основ нового государства. Как грибы после дождя, возникали всякого рода партии и союзы -- профессиональные, сословные, и каждый из них требовал внимания к себе, к своим потребностям и интересам. Так как голосование в Учредительное собрание должно было произойти по партийным спискам, каждый из российских обывателей должен был примкнуть к той или иной партии.

 Вот в это-то смутное время Николаю Николаевичу пришлось начинать научно-преподавательскую деятельность в Университете. Летом, во время каникул 1917 г., он начал подготовку к началу учебного года. Условия жизни, однако, не благоприятствовали академической работе, требующей спокойствия духа и сосредоточенности. Лето было смутное, сумбурное. Политическая борьба разгоралась, страсти были накалены до предела, в воздухе пахло грозой. Разруха, голод, общее неустройство предвещали тяжелую, полную лишений жизнь.

 Партийная работа всегда была ему чужда. Он был органически церковным человеком, жил интересами и заботами Церкви, и партийный ажиотаж, возникший в дни предвыборной агитации, совсем не затрагивал его. По необходимости (так как уклоняться от голосования на выборах в Учредительное собрание он не считал для себя возможным, а голосовать нужно было по партийному списку, записался он в ряды вновь организованной партии "энесов" -- народных социалистов, на том основании, что эта партия больше других уделяла места в своей программе церковным вопросам и провозглашала положительное отношение к православной Церкви.

 В церковных кругах и в кругах близких к Церкви также царило большое оживление, вызванное надеждами на близкий созыв долгожданного Всероссийского Церковного Собора. К Собору готовились уже давно. Несколько лет работали предсоборное совещание и Московская комиссия по церковным вопросам, наметившие наиважнейшие проблемы, подлежащие рассмотрению на предстоящем Соборе, и среди них, как первоочередная, -- проблема отношения Церкви к государству и, в связи с ней, -- проблема высшей церковной власти. В условиях царского самодержавия вопрос о созыве Собора откладывался в долгий ящик (Николай II нашел созыв "несвоевременным" и "преждевременным"), поэтому, когда царская власть пала, первые задачи, возникшие перед церковным обществом, были задачи скорейшего созыва Собора.

 Николай Николаевич был захвачен этими всеобщими надеждами, он был сторонником необходимости церковных реформ, -- таких реформ, которые, не затрагивая догматической сущности Церкви, способствовали бы оживлению церковной деятельности и вместе с тем оказались бы толчком к христианизации и всех мирских форм жизни. Все свои силы он отдает в это время литературному творчеству. Он пишет статьи по церковным вопросам в "Утре России", газете, которая стала выходить после февральского переворота и сочувственно относилась к Церкви, усматривая в ней большую общественную силу. В издательстве Лемана выходит его брошюра: "Церковь в обновленной России", в издательстве Московской Просветительной Комиссии при Временном Комитете Государственной Думы -- другая, близкая по теме к первой: "Государство и Церковь". Несколько ранее он перерабатывает свою пробную лекцию "Рецепция (принятие) как источник церковного правообразования" в статью, которая печатается в журнале "Юридический Вестник" (1917 г., No 1, январь). В этой последней статье развивается мысль, имеющая прямое отношение к решению вопроса о Составе предполагаемого Собора, и излагается православная точка зрения на роль "мирского начала" в Церкви -- церковного народа, в обсуждении и принятии соборных постановлений в отношении той или иной сферы церковной деятельности. В статье подчеркивается, что в древней Церкви на всех Соборах всегда присутствовали представители от мирян, уполномоченные высказывать мнение народа по поводу обсуждаемого вопроса, и они неизменно пользовались этим правом. Так, по свидетельству первого церковного историка Евсевия Памфила, во время начавшегося спора о монтанизме "верующие начали часто и во многих местах собираться и, исследовав новое учение, объявили его нечестивым... Тогда преданные ему отлучены были от Церкви". С другой стороны, тому же голосу "мира Церкви" принадлежит и последнее слово, определяющее объективное значение и обусловливающее обязательную силу уже состоявшегося, епископского решения, иными словами -- именно "мир" утверждает вынесенное на обсуждение епископское решение.

 Таким образом, для того, чтобы новое церковное право-образование вошло в силу, необходимо, с одной стороны, "присутствие" и "совещание" народа по его поводу; с другой, "суд" народа, его "согласие", его "одобрение" епископским определениям. Епископам, как носителям харизмы, как первенствующим членам Церкви, как носителям церковного знания, естественно принять на себя процесс выработки определения, естественно произносить решения. Но если епископы имеют власть вырабатывать определения и произносить решения (имея в виду волеизъявление "мира Церкви"), то окончательное принятие их принадлежит только всей Церкви в целом. Над властью епископов "возвышается власть рецепции", ибо "Истина оживет во всем организме церковном".

 Эти разъяснения, сделанные на основе церковной традиции, несомненно должны были формировать общественное сознание -- в его отношении к предстоящему Собору и его деятельности. В то же время, как это отчетливо подчеркивается в статье, признание за мирским началом в Церкви решающего значения в церковном правообразовании, т.е. в принятии Церковью новых постановлений, не является чем-то аналогичным демократии или принципу "народного суверенитета", но ближе всего той общественной форме, которую известный немецкий теолог А.Гарнак называет "духовной теократией": епископы через рукоположение получают благодатные дары, харизму апостолов и учителей, но сам епископ всегда действует в согласии и единении с народом. Так подготовлялась мысль о необходимости установления в новых государственных условиях высшей церковной власти, как власти, выдвинутой церковным народом, принятой им, действующей в согласии и единении с народом. Синодальная форма управления Церковью, действующая со времени Петра I, не отвечала этим требованиям: далекая от народа, чуждая ему, она не имела глубоких корней в церковной традиции, существовала в силу приказа царской власти, по принуждению. Необходима была новая церковная власть, которая была бы наделена всей силой морального авторитета, и Ник[олай] Ник[олаевич], подобно многим своим современникам, высказался за патриаршество как за ту форму церковной власти, которая вытекает из самого существа православного учения о Церкви и возрождает древнейшие традиции русской допетровской Церкви.

 В брошюре "Церковь в обновленной России" Ник[олай] Николаевич] как раз и коснулся этого вопроса: в условиях правового государства, конституционные основы которого должны были быть утверждены предстоящим Учредительным Собранием, патриаршество есть наиболее желательная для русского народа форма управления Церковью. Вместе с тем он наметил в этой брошюре, в соответствии с трудами предсоборного присутствия, ряд назревших церковных реформ: организацию приходов в смысле приближения их к древним христианским общинам и формы христианской благотворительности в них, улучшение воспитательной работы в духовной школе и преподавания Закона Божия в светской школе, облегчение бракоразводного процесса. Но особенно большое внимание он как канонист уделял важнейшей проблеме отношения нового государства к Церкви, поскольку от того или иного разрешения именно этой проблемы зависело и разрешение всех остальных вышеупомянутых. Не случайно поэтому именно этот вопрос, вызывая наибольшие разногласия, должен был быть в первую очередь обсужден на Соборе, и его определение должно было быть рекомендовано ("предложено на уважение") Учредительному Собранию как волеизъявление Церкви.

 Этот вопрос он специально рассматривает в брошюре "Государство и Церковь", вышедшей летом 1917 г. Исходя из положения, что только в христианстве религия рассматривается как "область самостоятельная, недоступная никакому государственному вмешательству", что только в нем впервые в истории человечества была указана ясная и определенная грань между "Кесаревым и Божиим", между "религией и политикой" и установлены "неотъемлемые и безусловные права человеческой совести", он отмечает необходимость различения и разделения государства и Церкви как обществ "совершенно различного рода". Однако в исторической действительности эти различные по духу и происхождению общества вступают в то или иное соприкосновение друг с другом, и потому тем важнее правильно установить формы их взаимоотношения. Подчеркнув пагубность для Русской Церкви установленной Петром I синодальной формы управления ею, превратившей Церковь в часть государственной системы, он в то же время выражает надежду, что правовое государство, которое по самой идее своей "положительно относится к религии и видит в ней ценность, имеющую существенное значение для общественной и государственной жизни", постарается создать для русского народа такие условия, при "которых свободно и беспрепятственно могла бы проявляться и развиваться религиозная жизнь". Не государственная опека над Церковью и не отрыв их друг от друга, как это мыслится в системе отделения Церкви от государства, а признание со стороны государства прав Церкви (как, впрочем, и всякого другого исповедания, всякой другой религии) "на самостоятельное и свободное управление в пределах, не нарушающих общественный порядок", является желательным для русского православного народа. Этим пожеланием и заканчивается статья.

 Литературная деятельность первых месяцев после февральского переворота выдвинула молодого канониста в первые ряды церковных деятелей, и, когда пришло время выбора кандидатов в члены Собора, созыв которого был назначен на август 1917 г., он был избран коллективом Пермского университета делегатом на Собор от мирян.

 В середине августа 1917 г. Николай Николаевич выехал в Москву вместе с делегацией, возглавляемой Пермским епископом Андроником, для участия в деятельности Первого Всероссийского Церковного Собора.