***
Леопольд снова с большим усердием принялся за работу, что было необходимо, потому что у нас совершенно не было больше денег и мы жили в кредит. Одно время мы надеялись, что Тереза Бентзон, с особенным старанием продолжавшая переводить лучшие рассказы Захер-Мазоха в "Revue des deux Mondes", решится наконец прислать автору хотя бы скромную часть полученного ею гонорара. Но этого не случилось, и когда Леопольд, потерявший терпение, деликатно черкнул ей об этом два слова, она имела смелость отвечать, что Бюлоз не платит молодым авторам, которые должны считать себя щедро оплаченными честью сотрудничать в первом журнале в свете. Даже тогда нам это показалось маловероятным, а позже, когда Захер-Мазох вступил в личные сношения с Бюлозом, мы прекрасно поняли, что г-жа Бентзон нагло солгала. Чтобы вознаградить Леопольда за отсутствие гонорара, она прислала ему свой фотографический портрет.
В феврале снег шел целую неделю, и дороги были гак покрыты им, что мы надолго принуждены были отказаться от наших прогулок. Чтобы не сидеть неподвижно, без всяких развлечений, Леопольд вздумал научить меня игре на бильярде. Я охотно согласилась, и мы каждый день отправлялись в единственное кафе в городе напротив нашего дома, в часы, когда оно было совершенно пусто.
Штауденгейм приходил тоже в сопровождении нескольких офицеров 9-го батальона стрелков, стоявших в городе; Штауденгейм и Гендль познакомили нас с некоторыми из них.
Все они помогали моему мужу учить меня, и каждый старался показать свой любимый удар. Под руководством стольких учителей я вскоре была в состоянии играть порядочно. Мой муж научил меня также фехтованию, которое мне понравилось больше, чем бильярд. Само собой разумеется, что при этом я должна была надевать на себя мех, потому что без меха всякие удовольствия были лишены прелести для Леопольда.
Я предпочитала вечера. Леопольд работал у себя в комнате в то время, когда мы с Штауденгеймом играли в шахматы в гостиной, двери которой ввиду их безобразия мы заменили портьерами. Так как моя мать имела обыкновение ложиться спать тотчас после обеда, а Лиза регулярно каждый день исчезала в этот час, в квартире царила необыкновенная тишина, прерываемая только шелестом бумаги, когда Леопольд кончал страницу, или легким стуком шахматных фигур.
Мы с Штауденгеймом сделались добрыми приятелями, и потому наши отношения отличались непринужденностью и простотой. Его счастливый и открытый характер имел на меня благотворное влияние; с ним я чувствовала себя более легко и свободно; постоянное напряжение ума, происходившее от новизны моей жизни, несколько ослабевало, и она казалась мне проще и естественнее. В промежутках между работой Леопольд приходил к нам и смотрел на игру. Иногда он так увлекался, что оставался до конца партии, которая очень часто затягивалась за полночь.
Однажды вечером он по обыкновению пришел посмотреть на нашу игру. Я находилась в очень плохой позиции, и в несколько ходов мой партнер сделал мне мат. Тогда мой муж заметил Штауденгейму:
-- Меня изумляет спокойствие, с каким ты играешь и почти всегда выигрываешь у моей жены. Я играю, несомненно, лучше ее, а между тем я почти всегда проигрываю.
-- Почему же это?
-- Ты ведь знаешь, какие красивые руки у моей жены. Так вот, когда она сидит против меня, обдумывая ход, а ее белая рука с трепещущими пальцами двигается среди фигур, у меня является ощущение, что сейчас эта рука протянется к моему сердцу... я испытываю страх... теряю присутствие духа... и партию. Играть в шахматы с женщинами всегда рискованно, в особенности тому, кто влюблен в своего партнера так, как я в Ванду...
Сначала Штауденгейм с удивлением слушал его, не понимая, наверно, что Леопольд хотел этим сказать. Одну секунду он был смущен, но затем очень быстро нашелся и сказал мне:
-- Если вам вздумается протянуть вашу руку за моим сердцем, сделайте это, и вы встретите его на полпути.
И обратился к Леопольду:
-- Нет, нет, мой дорогой поэт, я не боюсь красивых женских рук, даже этих, -- сказал он, указывая на мои руки, которые я спрятала под стол, -- хотя они самые красивые, которые я когда-либо видел.
Несколькими днями раньше, во время игры на бильярде, я слыхала, как Леопольд выражал одному из присутствовавших офицеров свое сожаление о том, что женщины не особенно любят бильярд, между тем как грациозность движений в этой игре больше, чем во всякой другой, давала возможность выказать красоту их форм. С этого дня я перестала играть. У меня, впрочем, нашелся для этого хороший предлог: я снова была беременна и заявила моему мужу, что резкие движения могли повредить мне.
Я боялась, чтобы выходка моего мужа не испортила моих отношений с Штауденгеймом, но этого не случилось. Между нами было как бы молчаливое соглашение не давать никому возможности нарушить то удовольствие, которое мы испытывали в обществе друг друга. Мы были спокойны и уверены в себе, сильные чистотой наших отношений.
Свободное копирование
