* * *
Но полковая служба не удовлетворяла молодежь.
Естественно, что все более живое, энергичное, не успевшее завязнуть в местных интересах, стремилось уйти из полка...
Думал об уходе и я. Перевод в гвардию у меня не состоялся, так как командир полка, обещавший взять меня к себе в полк, поссорился с тем, кто хлопотал за меня. Приходилось рассчитывать на себя.
Следуя общей среди молодежи моде, я стал готовиться в академию, выбрав военно-юридическую, но в то же время подумывал о переводе в корпус жандармов. О службе жандармов я много говорил с одним из моих товарищей. Мы не понимали тогда, конечно, всей серьезности службы этого корпуса, не знали его организации и всех его обязанностей, но в общем она казалась нам очень важной. Мы знали смутно, что жандармы борются с теми, кто бунтует студентов, крестьян, рабочих, вообще, как считали мы, социалистами. Эти последние, в глазах многих из нас, отождествлялись со студентами и казались нам революционерами. Понятие о революционерах у нас было примитивное. Мы считали, что все они нигилисты и представляли мы их в лице Волоховых, Базаровых и вообще как "Бесов" Достоевского. Мы слыхали о них по сдержанным рассказам об убийстве ими царя-освободителя; мы слышали, что убил какой-то Рысаков, а раньше стрелял какой-то Каракозов. Кто они, мы хорошо не знали; говорить о них считалось вообще неловким и неудобным, так как это было из запрещенного мира.
За последние годы, около 1 мая, мы всегда слышали, что рабочие вновь хотят что-то устроить, где-то будут собрания и надо будет их разгонять, для чего от полка посылались наряды. Получала наряд и моя рота. Лежишь, бывало, с полуротой в лощине, за городом около "Нового Света" и ждешь этого сборища. Лежишь час, другой, третий, никто не собирается; ждать надоело, лежишь и ругаешь в душе бунтовщиков, что зря из-за них треплешься и попусту теряешь время. Мы знали, что в Ярославле Фаногорийский гренадерский полк здорово проучил бунтовщиков при каких-то беспорядках, и государь объявил им свою благодарность. Видно, действительно, молодцами работали!
По простой военной терминологии, все эти господа назывались у нас общим именем -- "внутренними врагами государства". В ротах у нас учили, что "солдат есть слуга царя и отечества и защитник их от врагов внешних и внутренних". На вопрос же о том: кто такой враг внутренний, отвечали так: "Это -- воры, мошенники, убийцы, шпионы, социалисты и вообще все, кто идут против государя и внутреннего порядка в стране".
Мы знали, что главную борьбу с ними ведут жандармы, и это не могло нам не нравиться, так как это была та же защита нашей родины, та же война, но лишь внутренняя.
Но вся служба жандармерии была окутана для нас какой-то тайной. Сами жандармские офицеры своею сдержанностью и какой-то особой корректностью усиливали это впечатление и заставляли смотреть на них с некоторой осторожностью. В них не было офицерской простоты, они не были нараспашку и даже внушали к себе какой-то непонятный страх. Почему и отчего -- это было неясно.
В полку у нас на корпус смотрели очень хорошо. Несколько наших офицеров уже служили там, занимали хорошие должности и были предметом нашей зависти. В Вильне жандармерия была представлена блестяще. Генералы фон-Эксе и Черкасов пользовались уважением русского общества, первый же был принят и в польских кругах и принадлежал к местной аристократии.
Я лично в жандармах ничего нехорошего не видел. Еще с детства я помню, что жандармы были хорошо приняты, бывали они и у нас в доме. Даже женихом одной из моих сестер был жандармский ротмистр...
Уже в полку, читая много по истории, прочел я как-то в одном из исторических журналов "Записки голубого жандарма" из эпохи 60-х годов. Они произвели на меня большое впечатление тем, сколь много добра сделал тот жандармский штаб-офицер, состоя в Вильне при графе Муравьеве во время усмирения польского бунта...
Матушка моя не раз говорила мне затем, что она хотела бы видеть меня или артиллеристом или жандармом, сестры же уже прямо убеждали меня идти в жандармерию. Воспитанные в архангельской провинциальной глуши, далекие от всякой политики, они были чужды обычных интеллигентских предрассудков против синего мундира и смотрели на жандармского офицера просто: офицер, служба серьезная, очень важная, жалованье хорошее и форма красивая, чего же еще нужно для брата? А что ругают -- так за глаза и царя ругают. Все это в общей сложности создало у меня желание поступить в корпус жандармов, и я, почитывая для военно-юридической академии, в то же время не упускал из виду, как бы найти протекцию для перевода в корпус.
Но многие в обществе не любили жандармов, службу их бранили и говорили о них, что они все доносчики. Это неприязненное отношение к жандармам я встретил тогда же в семье почтенного присяжного поверенного, на дочери которого я хотел жениться. Русский человек, сын генерала, севастопольского героя, мой будущий тесть не хотел и слышать, чтобы его зять был жандармом. Он предлагал нам с дочерью материальную помощь, а также устроить меня куда-либо на гражданскую службу, которая обеспечивала бы меня лучше, чем полк, лишь бы я не шел в жандармы. Я упорствовал, доказывая ему, что служба корпуса жандармов идейная и полезная для государства. Не имея ничего мне возразить по существу, он все-таки был против нее. Мы долго спорили, и каждый остался при своем мнении. Я не покидал намерения поступить в корпус, но не отказывался от мысли жениться на его дочери.
Но перевестись в корпус жандармов было очень трудно. Для поступления в корпус от офицеров требовались прежде всего следующие условия: потомственное дворянство; окончание военного или юнкерского училища по первому разряду; не быть католиком; не иметь долгов и пробыть в строю не менее шести лет. Удовлетворявший этим требованиям должен был выдержать предварительные испытания при штабе корпуса жандармов для занесения в кандидатский список и затем, когда подойдет очередь, прослушать четырехмесячные курсы в Петербурге и выдержать выпускной экзамен. Офицер, выдержавший этот второй экзамен, переводился высочайшим приказом в корпус жандармов.
Всем формальным условиям я удовлетворял, но у меня не было протекции; отбор же офицеров был настолько строг, желающих было так много, что без протекции попасть на жандармские курсы было невозможно.
Скоро, однако, случай помог мне.
Рысаков, Н. И. (1862-1881) -- один из бомбометателей при покушении на Александра II. 1 марта 1881 года, по постановлению исполнительного комитета партии "Народная Воля", Александр II был убит. Рысаков первый бросил бомбу в карету Александра, но неудачно. Вторую бомбу бросил Гриневецкий, которой Александр II был смертельно ранен. На допросе Рысаков давал откровенные показания. Был повешен вместе с другими первомартовцами.
Каракозов, Д. В. (1842-1866) -- из мелко-поместных дворян, организатор кружка народников под названием "Организация" (1853-1864 г.), ставящего себе целью пропаганду и агитацию в народе за свержение царизма и введение социалистического строя в России. Однако скоро Каракозов пришел к мысли о необходимости для осуществления указанной цели цареубийства. Отправившись тайно от всех в Петербург, Каракозов 4 апреля 1866 года стрелял в Александра II, но промахнулся. Задержанный на месте преступления, Каракозов был вместе с другими членами кружка судим верховным уголовным судом 18-23 августа 1866 г. До суда Каракозова, по-видимому, пытали. По приговору суда Каракозов был повешен, а активные члены кружка -- Ишутин, Ермолов, Странден, Юрасов, Загибалов, Мотков, Шабанов, Худяков, Кобылин сосланы на разные сроки на каторгу и поселение в Сибирь.
Первое мая -- праздник 1 мая установлен I Парижским Конгрессом II Интернационала в 1889 году. Задачей первомайских демонстраций был протест против капиталистической эксплуатации и предъявление классовых требований пролетариата. В России 1 мая впервые было отпраздновано в Варшаве в 1890 году.
Свободное копирование
