Растленные музы

III
РАСТЛЕННЫЕ МУЗЫ

Териоки. Карантин. 18.IX.1921

   У итальянского поэта и историка Артуро Графа есть недурная сказка, навеянная "Бурею" Шекспира и ее продолжениями в "Философских драмах" Э. Ренана. Когда восставший Калибан победил ученого мудреца Просперо и захватил его герцогство, он осуществил в стране приблизительно тот самый порядок, который в современной России зовется коммунистическим, а у народов, еще не постигнутых массовым сумасшествием... Впрочем, оставим в покое эпитеты -- бумага не всякую правду терпит. Калибан-повелитель был очень доволен своим государством, но находил, что ему не достает культурных красот -- науки и искусства. Притом, старые наука и искусство его не удовлетворяли и казались ему опасными, как наследие ненавистного Просперо, а новых он, тупоголовый "сын черта и колдуньи", немножко человек, немножко демон и очень много зверь, никак не мог придумать и изобрести. Наконец, его осенила идея, достойная такой головы:

   -- Старые музы изжили свой век, эти нервные, слабосильные девки нашему брату не годятся; но они могут родить мне дочерей -- новых муз, которые унаследуют таланты и ум матерей, а от меня -- могучую первобытную натуру... И вот Калибан, захватив Клио, Терпсихору, Полигимнию, Талию и пр., всех их по очереди изнасиловал, и они, действительно, родили дочерей -- девять девиц, которых торжествующий родитель провозгласил новыми совершенными музами. Но -- увы! -- расчеты его не оправдались. Природа зло подшутила. Девицы, точно, вышли похожими и на отца, и на матерей, но -- как раз в обратном ожиданиям порядке: перепуганные и устыженные насилием, музы передали от себя только телесную хилость, нервность и истеричность, а умом и дарованиями новые музы уродились как вылитые в тупого двуногого скота-насильника Калибана...

   Сказка эта, написанная лет пятьдесят тому назад, как будто пророчила "культурно-просветительную" работу русского коммунистического строя. Не знаю, была ли где-либо и когда-либо в истории эпоха, которая больше кричала бы о потребности культурного строительства и в которой весь этот декламативный крик разрешался бы в более жалкие бездарность, бессилие,-- в карикатуру и профанацию каждой отрасли и каждого проявления культуры,-- при большей грубости и бесстыдстве нравов. Разница со сказкою только та, что Калибан Артуро Графа, наблюдая свои порождения, впал в глубокое разочарование и грусть, а современные петроградские и московские Калибаны чрезвычайно много собою довольны и превесело делят время между двумя приятнейшими занятиями -- самовосхвалением и взаимовосхвалением. И все -- в самом высоком тоне. Как сказал бы Гейне, "воробьи, держа в когтишках двухкопеечные свечки, корчат Зевесова орла". Претензии огромные, задачи гигантские,-- именно уж горы мучатся родами, чтобы родить... даже не мышей, а разве блох, на мышах живущих! Прочтите "Фауста и город" наивнейшего А.В. Луначарского ("блажен муж Анатолий" звал его покойный Г.В. Плеханов в те не особенно далекие годы, когда А.В. упражнялся еще не в богоборстве и разрушении религий, но, напротив, в богостроительстве и богоискательстве). Эта кисло-сладкая и не всегда грамотная ребячья болтовня может служить и типическим образцом, и идейным символом творчества новых русских муз, помеси пролетарского Калибана с буржуазною Мельпоменою.

   Если бы подобную вещицу четыре года тому назад г. Луначарский представил на просмотр -- не говорю уже в литературно-театральный комитет, но даже в редакцию толстого, хотя бы и марксистского, журнала, она была бы встречена там гомерическим хохотом как претенциозное бумагомаранье гимназиста четвертого класса, которому преждевременно попали в руки два первые тома "Капитала" (до третьего не дошел). Но в настоящее время г. Луначарский, будучи отставлен (за преступную мягкость характера и все-таки некоторую ушибленность старою культурою) от всех политических обязанностей и должностей, сделан в целях компенсации и позолоты горькой пилюли полновластным распорядителем русского театрального дела. И вот такая ребячья ерунда, как "Фауст и город", не только ставится с огромными затратами на сценах Государственных академических (!) театров (бывших императорских), но и воспевается хором льстецов из примазавшегося к власти актерства (к сожалению, не без крупных имен, особенно в Москве) как великое произведение. А пресловутый Стеклов-Нахамкис объявил в московских "Известиях" громогласно на всю "красную Россию", что отныне счастливая Совдепия обладает своим собственным Гёте: только наш, дескать, много почище, ибо старому Гёте, веймарскому буржуазному стихотворцу, даже и во сне не снился такой "Фауст", как высидел его пролетарский вдохновенный поэт-комиссар Луначарский. Это-то, пожалуй, верно, что не снился!

   Г. Гейне когда-то, издеваясь над хвастливою замашкою филистеров буржуазнейшего Мюнхена прославлять свой город, как "германские Афины", рассказал, будто однажды он, увидав на улице собаку с обрубленным хвостом, спросил мюнхенца, чья она, и получил важный ответ: "Это собака нашего Алкивиада!.." -- "А ще же сам он, ваш Алкивиад?" -- "Видите ли,-- объяснил невозмутимый мюнхенец,-- Алкивиада мы никак не могли найти в своей среде, так покуда хоть подыскали для него собаку и отрубили ей хвост... ну, а потом когда-нибудь авось подберем к собаке и Алкивиада!"

   Это опять-таки приходится, как "по Сеньке шапка", на ту возмутительную комедию-пародию, что разыгрывается в столицах Совдепии под хвастливым именем новой "пролетарской культуры". За исключением усерднейшего склонения существительного "пролетарий" и прилагательного "пролетарский" бесчисленными ораторами, при всяком удобном и неудобном случае, в обоих числах и во всех падежах, ровно ничего кулыурно-"пролетарского" ни в Петрограде, ни в Москве не возникло. А то, что слывет "пролетарским", является жалким и извращенным подражанием и последованием той самой буржуазной культуре, которую новая пролетарская якобы отрицает и уничтожает. И притом, даже из буржуазной-то культуры наследуются и копируются как раз самые худшие, отрицательные стороны, с которыми ее лучшие люди всегда боролись, как с злейшими пороками. Я не буду покуда вдаваться в статистику неисчислимо бегающих по Питеру Алкивиадовых собак с отрубленными хвостами. Отмечу лишь, что все эти бедные псы, тщетно ожидающие своих Алкивиадов, превосходно откликаются на общую для них во всех культурных областях,-- в науке, литературе, искусстве, театре, педагогике, образовании, воспитании,-- кличку "Халтура".

   "Халтура" -- одновременно и демон-покровитель, и демон-губитель советского государства. Покровитель потому, что вся система внутренней политики советского правительства свелась к старому цезаристическому девизу -- "хлеба и зрелищ" плюс тюрьма и расстрел для всех, дерзающих почитать эти блага недостаточными. Причем надо заметить, что вторая половина девиза оказывается на деле чуть ли не важнее первой. Без хлеба голодный Петроград привык сидеть сравнительно спокойно и днями, и неделями, и, бывало, набивая овсом пустое брюхо, только добродушно острил:

   -- Отчего прежде люди по тротуарам ходили, а теперь середь улицы "прут"?

   -- Оттого, что на конский корм перешли: нажремся лошадиной еды,-- вот нас на лошадиную дорогу и тянет.

   Но отсутствием зрелищ Зиновьев и К^о, даже в самые трудные и опасные времена осадных положений, не рисковали долее трех-четырех дней. "Париж смеется, следовательно, он заплатит",-- говорил старый политический циник. "Петроград сидит по театрам и кинематографам,-- следовательно, он не шевельнется",-- говорят молодые политические циники Смольного. И забота о зрелищах -- первая, основная. Они множатся, как грибы после дождя сквозь солнце. И если в измученном нуждою петроградском населении есть еще группа, которая, хотя и не сыта и обеспечена, но избавлена, по крайней мере, от угроз голодной смерти и, пожалуй, даже пользуется сравнительною безопасностью от чрезвычаек, то это, конечно, необходимая для Смольного группа зрелищных деятелей. Имена и титулы их опять-таки неисчислимы и ежедневно растет их количество. Кинематографов еще не так много -- по техническим причинам: старые фильмы разрушились, новых неоткуда взять. Но театров, концертов и кафешантанов, слегка прикрытых громкими "пролетарскими" прозвищами,-- в центре города,-- только что не через два дома в третьем; на окраинах -- по полдюжине в каждом районе, при культпросветах разных советских учреждений, заводов, учебных заведений. Даже предварительная тюрьма, пресловутая Шпалерная, 25, не избавлена от зрелищной эпидемии. Мы с сыном сидели как раз в галерее No 5, где рядом с одиночками устроена сцена, и на ней каждый вечер изображался "Денщик Шельменко", с весьма забавным любительским составом исполнителей. Жениха изображал помощник начальника тюрьмы и заведующий культпросветом Васильев, невесту -- барышня из отдела управления, обвиняемая в продаже пропусков на выезд из Петрограда (по скромной цене в сто тысяч за пропуск), денщика -- еврей-спекулянт высокой марки, а мать невесты -- известная эсерка А.Н. Слетова. Женский же хор приводила из VIII отделения, в качестве старостихи, Ольга Сергеевна Лунд, ныне расстрелянная в Москве по принадлежности к "монархическому заговору". Когда-нибудь я подробно расскажу об этих тюремных "разумных развлечениях",-- лицемерной покрышке кошмарного ужаса, которым дышала тюрьма, битком набитая обезволенными страхом людьми, ежечасно ожидавшими, под дальний гром кронштадтских пушек, поголовного расстрела.

   На такой громадный зрелищный спрос потребно и громадное предложение. Мрачный петроградский юмор уверяет, будто население столицы сейчас разделяется систематически на "сидевших, сидящих и имеющих сидеть". С почти равным правом его можно делить на "играющих и имеющих играть". Когда вы в 4 часа дня (срок окончания служебных занятий) идете тою широкою провинциальною улицею, которая когда-то была Невским проспектом, и прислушиваетесь к разговорам встречных и обгоняющих вас прохожих, то все, что услышите,-- заранее можете быть в том уверены,-- безошибочно распределится по трем категориям!

   1) Паек. Какая выдача? где? Селедка или хлеб... Петро-коммуна, Компрод, Нархоз, Дом ученых, Дом искусств, Дом литераторов... распределительный пункт... продовольственная экспедиция... мешочница... спекулянтка... променял...

   Категория ляскания голодными зубами!

   2) Гороховая, 2. Шпалерная. Кресты. Передача. Принудительные работы. Когда взяли? Насколько засадили?.. К стенке... В Москву... Следователь... Чека... Озолин... Допрос... Обыск... И всего чаще:

   -- Да говорите же тише, ведь здесь кругом шпионы! Категория шкурного перепуга!

   3) Репетиция... Студия... Спевка... Спектакль... Мариинка, Александринка, Филармония... Кинемошка... Шаляпин (обыкновенно, с прибавлением нелестных эпитетов)... ПТО... Владимир Николаевич (Давыдов), Владимир Васильевич (Максимов), Юрий Михайлович (Юрьев), Эмиль Альбертович (Купер)... Граммофон.

   Категория жизни с глазами, зажмуренными на действительность. Трагическая попытка создания русского "Декамерона" в пошленьком переложении на мещанские нравы Петроградской стороны, Песков, линий Васильевского острова и рот Измайловского полка, но зато в колоссальных, "планетарных" размерах... Категория халтуры активной и пассивной: артистических дарований, массою гибнущих в разврате дрянного, рыночного, продажного исполнения на авось и как-нибудь,-- и общественного развития и вкуса, массою же гибнущих в восприятии подложного, дрянного искусства...