Был еще один круг молодежи, с которым я был связан не только личными и товарищескими отношениями, но и общностью направления тех идей времени, которым и я отдавал свою дань увлечения. Это был круг студентов-украйнофилов, входивший в состав Одесской украинской Громады. Личный состав Громады слагался из "старших" и "младших". К "старшим" принадлежали наш "батько" и лидер Л. А. Смоленский, о котором я уже говорил неоднократно; Алексей Александрович Андриевский, выдающийся педагог и общественный деятель, большой умница и человек широко образованный; Михаил Петрович Боровский; присяжный поверенный Цитович; Михаил Иванович Климович, педагог и потом общественный деятель (мировой судья в 80-х годах); Владимир Григорьевич Малеванный, женатый на моей кузине и мой большой друг. Все они уже давно покойники. Их памяти, для меня, как и для многих, незабвенной, я посвящу в другом месте несколько страниц, а теперь речь идет о молодежи. К "младшим" представителям Громады, тогда студентам университета, принадлежали Евгений Иванович Борисов, Петр Титович Климович, Дашкевич, Феофан Александрович Василевский, Борзаковский и еще два-три человека, с которыми случайно у меня не завязались более близкие отношения. Изо всех этих лиц сейчас в живых, кажется, только один -- П. Т. Климович, выдающийся общественный деятель (с 90-х годов), министр финансов на Украине (в период Рады), человек последовательного украинского направления. Об остальных (в особенности о Ф. А. Василевском) я поведу речь в другом месте. Здесь же я имею в виду только общую характеристику этого круга.
Это были, как на подбор, умные и даровитые люди, преданные идее возрождения Украины и служившие ей, в меру сил своих, со всею беззаветностью и безоглядностью молодости. В то же время это были простые, добрые, живые люди, чуждые фанатизма и духа кружковщины. В их среде я чувствовал себя превосходно. От других кружков молодежи, с которыми я был связан, они отличались прежде всего тем, что на них лежала, так сказать, печать обреченности: у них на первый план выдвигались не личные интересы, не диплом и карьера, а захватившая их идея и деятельность, с нею сопряженная, по необходимости в значительной мере нелегальная и связанная с возможностью или даже вероятностью тюрьмы и ссылки или же -- в лучшем случае -- эмиграции. Е. И. Борисов, человек большой души и очень серьезный, выступивший на литературном поприще во второй половине 70-х годов, прошел через стаж тюрьмы, сибирской ссылки и поднадзорного состояния; П. Т. Климович несколько лет провел за границей на положении эмигранта; Ф. А. Василевский, живя в Женеве и Праге, чуть-чуть не превратился в эмигранта. Дашкевич, кажется, избежал соответственного искуса; окончив курс по юридическому факультету, он избрал карьеру адвоката (в Киеве) и -- на этом поприще -- развил замечательную деятельность в качестве самоотверженного, идейного защитника интересов простых людей -- рабочих, крестьян, мещан. Из него вышел типичный народный ходатай. А сам он был типичнейший "хохол", простодушно-искренний, "щирый" человек, с большим здравым смыслом и с удивительно умным и здоровым жизнеощущением, с непосредственным, инстинктивным тактом в своих отношениях к действительности и -- в придачу -- с благодушнейшим украинским юмором. Когда кто-то (чуть ли не сам Л. А. Смоленский) развивал ему, тогда еще новичку, "не тронутому" искусом идей, мудреную для него систему философских или идеологических понятий, Дашкевич, прослушав эту "лекцию", изрек со вздохом: "Я знаю только одно,-- що я дурень, и больше ничего". Почти всегда он говорил по-украински, но не преднамеренно, по принципу, а просто потому, что это в самом деле был его родной язык, у него это выходило просто и натурально. Припоминаю одно из красных слов Л. А. Смоленского: "Мы говорим не столько по-малорусски, сколько мало по-русски". В Громаде обиходным языком, органом речи и мысли, был, конечно, язык общерусский,-- по-украински только старались говорить, и было заметно усилие, преднамеренность. У Дашкевича украинская речь не нуждалась в старании, в усилии, и когда он говорил на общерусском языке, этот последний звучал у него совсем по-украински.
Были в Громаде, конечно, и дамы. Елена Самойловна Смоленская, представлявшая элемент критический и сдерживающий, моя кузина Юлия Владимировна Малеванная, Мария Андреевна Егунова с дочерью Соней. Эта Соня, тогда совсем юная (15--16 лет) барышня, ученица Смоленского и Андриевского, обнаруживала большую и -- главное -- умелую восприимчивость к идеям и настроениям громадского круга. Видно было, что она воспринимает не пассивно, а активно и что из воспринятого у нее со временем сложится свое собственное, самобытное воззрение. Она хорошо училась, много и с толком читала, чутко наблюдала, и у нее всегда наготове было меткое слово, острое замечание, и совсем не видать было признаков так называемой "женской логики". Ее незаурядный ум был не женский и не мужской, а просто человеческий. Она была любимица "старших" и добрый товарищ с "младшими". За нею не ухаживали, потому что романтических увлечений она была чужда, но у нее было природное, натуральное "кокетство", свойственное ее женственной натуре и возрасту и задорно искрившееся в красивых темно-карих глазах. В 80-х годах она прошла стаж высших курсов в Киеве, и из нее выработалась выдающаяся работница на поприще педагогической и просветительской деятельности. В 90-х годах она заняла весьма видное место в ряду передовых общественных деятелей в Киеве и вскоре вышла замуж за К. М. Щербину, ученого математика и блестящего педагога, пользующегося широкой популярностью и глубоким уважением как в русских, так и в украинских кругах, за изъятием только шовинистов и фанатиков "самостийности". И сейчас оба они, на склоне лет, верные лучшим заветам старого -- культурного -- украинофильства, свободного от всякого политиканства, являются в то же время достойными представителями общерусской культуры.
В 1874 или 1875 году в Громаде появилось новое лицо. Однажды капитан одного из океанских пароходов Русского общества пароходства и торговли, знакомый Смоленского, сообщил ему следующее. У него на пароходе служит помощником кочегара молодой парень из крестьян Киевской губернии, который обнаруживает большое стремление учиться; в свободные часы усердно читает книжки, какие попадутся, в особенности учебники истории и географии; а кроме того, пишет стихи по-украински. Быть может, у него в самом деле окажется поэтический талант и -- кто знает? -- из него со временем, пожалуй, выйдет поэт, писатель... Так вот, не найдет ли Громада возможным помочь молодому человеку в его стремлениях к просвещению?-- Громада нашла возможность. Помощник кочегара был принят в число ее младших членов, на правах ученика и неофита. Его устроили на квартире у кого-то из студентов и стали обучать и просвещать. Смоленский преподавал ему историю и географию, Андриевский русский язык и словесность, студенты взяли -- кто алгебру и геометрию, кто физику и т. д. Парень оказался и умным, и очень способным. Года через три или четыре он мог уже сдать два экзамена -- на домашнего учителя и на учителя народной школы и стал зарабатывать деньги учительским трудом. Столь же успешно шло и его общее развитие. Он много читал и быстро освоился в области литературных направлений, идеологических понятий, политических вопросов, освободительных идей как украинских, так и общерусских. Обнаруживал он и поэтический талант: писал весьма недурные стихи по-украински, которые изредка появлялись в украинских изданиях (в Галиции). Звали его Андрей Михайлович Бибик. В половине 80-х годов он уже пользовался в Одессе репутацией знающего и дельного педагога. Наши добрые отношения, завязавшиеся еще в студенческое время, упрочились в 80-х годах и нерушимо сохранялись и в последующее время.