В шестом часу, когда на улице совсем уже темно, я получаю поденный расчет и с четвертаком в кармане и сумкой за спиной выхожу из района крепости.
Вот тут вспоминаю о Хане Цшжес и направляюсь по уже знакомой дороге к вокзалу.
Открываю дверь и вхожу в обширную, скупо освещенную, с низким потолком комнату, переполненную народом. Не успеваю переступить порог, как Хане быстрыми шажками приближается ко мне, вглядывается в меня и тотчас же узнает.
— Ах, это вы… Очень приятно. Вот вы увидите, какой у вас будет хороший ночлег, — говорит женщина, приветливо улыбаясь тонкогубым мягким ртом.
За длинным столом, покрытым суровой скатертью, и на широких скамьях вдоль стен сидят евреи всех возрастов.
— Тут для вас найдется еще одно местечко, — любезно говорит хозяйка, указывая на правый угол.
Мои симферопольские ботинки на пуговицах, все еще приличный на вид пиджак и парусиновая сумка с карманами и ремнями для плеч производят в этом гнезде бедноты заметное впечатление.
Догадываюсь, что нахожусь в ночлежном приюте. Обычная неловкость, когда попадаешь в чужой дом, оставляет меня. Занимаю указанное место и шопотом спрашиваю у хозяйки, сколько с меня следует.
— Э, я так дорого беру за ночлег, что даже нищие благодарят меня, говорит Хане и добавляет: — Садитесь пока за стол, и если у вас имеются две копейки, то вы еще чаю напьетесь с хлебом и сахаром.
Спустя немного я сижу за общим столом и маленькими глотками пью горячую воду, закусывая черным хлебом. Сидящий рядом со мной средних лет еврей с широкой бородой, украшенной белыми нитями седины, блеснув черными глазами, спрашивает:
— Что вас заставило итти в крепость? Разве это еврейское дело? Пусть строит крепость тот, кто боится врагов, а нам здесь так хорошо живется, что никакие враги нам не страшны.
— Я вообще хотел знать, что такое крепость? — раздается голос с противоположного конца стола. Это говорит молодой сухощавый человек с длинными пейсами вдоль ушей и темными близорукими глазами. — Мне кажется, продолжает он, — что если бы люди были умнее, они бы крепостей не строили…
— Почему? — спрашивает мой сосед справа.
— Потому что крепость является верной могилой для тех, кто ее защищает, и для тех, кто на нее нападает.
— Вы, значит, совсем отрицаете войну? — спрашивает мой сосед.
— А почему нет? — сейчас же откликается молодой еврей. — Война не бог: ее не грех и отрицать…
Спор разрастается. Чаще всего упоминается имя Александра третьего.
— Да, он настоящий миролюбец, — слышится голос одного из сидящих на скамье; в полумраке не видать лица говорящего. — А вы знаете, что значит, когда царь не хочет войны? — слышится все тот же голос. — Это значит — царь воюет со своими верноподданными и боится, чтобы ему внешние враги не помешали добить внутренних…
Хане Ципкес чувствует себя настоящей хозяйкой. Случайные и постоянные ночлежники для нее не ночлежники, а дорогие гости. Она многих знает по именам и фамилиям, интересуется судьбой каждого, любит поговорить, и всегда у нее находятся слова участия. Она охотно дает советы и практические указания тем, кто впервые попадает в Ковно и над кем нависает беда.
Хозяйка входит к нам из смежной комнаты и слышит, что речь идет об Александре; она сейчас же вмешивается в разговор.
— Евреи, перестаньте заниматься царями. Ваше неудовольствие их не сгонит с тронов, но вас за излишнюю горячность метут погнать туда, где вы никогда не были. Вот вы, молодой человек, — обращается она ко мне, расскажите нам, что вы делали в крепости и какая там жизнь.
— Жизни никакой — одна сплошная каторга, — отвечаю я.
А затем я говорю подробно о тяжелой работе, о людях, загнанных нуждой. Жалуюсь на свою усталость и на боль в ногах.
Меня слушают с участливым вниманием.
— Хотите, я вам дам совет? У вас руки есть, голова имеется… Ну и довольно… Можно плюнуть на эту большую крепость и найти себе маленькую, но более приличную работу. Об этом я поговорю с вами завтра, а сейчас, обращается она к остальным, — не будем тратить керосин и ляжем спать. Спокойной ночи.
Хане уходит в свою комнату.
Свободное копирование
