"Никольск, 6 февраля <1866 года>
Я писал несколько раз к Зайцеву об адресе, но безуспешно. Когда же у него вышел окончательный разрыв с Благосветловым и мне нельзя было писать через редакцию "Русского слова", то я отправил с письмом к Евгении Егоровне письмо для доставления к Варфоломею Александровичу. После этого Зайцев и я успели написать друг к другу два раза, а от Евгении Егоровны все еще нет и первого ответа.
Тебе не верится, чтобы Бубка {Сокращенное Варфоломей. (Прим. Л. П. Шелгуновой.)} мог сделать что-нибудь неблаговидное. Еще бы! Я совершенно и глубоко верю в искренность и честность его, а не Благосветлова, хотя скажу, что одно время я вследствие писем Благосветлова сильно обвинял Бубку. Теперь же, особенно после последнего письма Варфоломея Александровича, я еще не знаю, в какие отношения я стал бы к Благосветлову, если бы был в Петербурге.
Из письма к Вареньке, которое я прошу тебя переслать к ней, ты увидишь, что Зайцев и со мной готов идти на разрыв. Но мне это обидно, и я его до этого не допущу. Впрочем, несмотря на это, я все-таки не согласен с приемом, избранным Соколовым.
Разве твой пропавший перевод не был застрахован? Сколько мне помнится, во Франции за пропажу на почте рукописи выдается всего пятьдесят франков. Если столько же и в Швейцарии -- печально.
Хотя бы меня перевели в губернский город! -- пишешь ты. В лучшее не переводят, а все в худшее. Любопытно, что в письме от 17 января Зайцев пишет мне о моем переводе в Никольск; но в то же время (немножко раньше) пришло и распоряжение из Вологды. Неужели губернатор телеграфировал в Петербург и исполнил только тамошнее приказание?
Вместо меня Мише отвечает Коля. Я думаю, Миша этим будет более доволен..."
"Никольск, 13 февраля 1866 года
...Благосветлов пишет, что Писарев воротился в "Русское слово", но повредил себе своими рекламами в глазах крепостного начальства, и потому положена на него епитимья -- писать в "Русском слове" под именем Рагодина. Впрочем, епитимья продолжится месяца два, а потом возвратят ему его собственное имя..."