Когда Самара стала губернским городом, то, конечно, наехало множество новых чиновников, и приехал губернский лесничий, непосредственный начальник Николая Васильевича. Иосаф Васильевич Хитрово был прелестнейший и преумнейший старик и к нам относился как родной, называя нас всегда деточками. В Самаре он пробыл только года, два и затем был переведен в Петербург, куда тотчас же постарался перетащить Николая Васильевича.
Проводы наши случайно вышли не только торжественные, но и какие-то азиатские. Жена управляющего удельной конторой, задавшись целью выдать свою дочь замуж, устроила так, что муж ее поехал по делам по той дороге, по которой мы должны были ехать в Петербург. Она поехала с ним. И вот мы двинулись из Самары в таком порядке: управляющий ехал впереди в тарантасе с Николаем Васильевичем, затем в дормезе ехала его жена со мной и со своей падчерицей, бледной институткой, и с нами молодой человек, которого ловили в женихи и поймали; затем ехал тарантас с важным губернским чином и, наконец, наш тарантас с прислугой. К вечеру мы приехали в большое татарское селение удельных крестьян, и когда выехали и стемнело, то подле каждого экипажа появилось по два татарина с горящими факелами. Татары гикали, лошади несли вскачь, и за полверсты до дома помощника управляющего, где мы должны были остановиться, Николай Васильевич для большего гвалта достал свою трубу и затрубил.
У этого помощника с очень красивой женой мы пробыли три дня. Эта красивая жена тянулась за женой начальника, и весь дом принял особый тон. К обеду, позднему для провинции, все на английский манер переодевались, но только этот английский обычай вовсе не согласовался с русским обедом из щей, баранины и т. д.
В Москве мы снова остановились у Гримме, уже женатого и уже не такого простого, каким он был прежде.
На этот раз из Москвы мы поехали по железной дороге. Правильные поезда еще не ходили, но мы как-то попали и, насколько мне помнится, даже даром.
Приехав в Петербург, мы наняли крошечную квартиру в Большой Конюшенной, и, пока Николай Васильевич устраивался, я поехала в Выборг, где жили в то время мои родители. Поездка эта послужила мне на пользу в том отношении, что мне были нашиты новые платья. В Выборге в это время давался концерт с благотворительною целью, в котором участвовала моя мать и мой брат, и заодно и я приняла в нем участие. Концерт этот повлиял на мою судьбу в том отношении, что меня просили петь, а я не решалась, потому что пела самоучкой. Вернувшись в Петербург, я отправилась к Шауберлейхнер и поступила в число ее учениц. Николай Васильевич, конечно, отыскал Пекарского. С этой, осени началась наша рабочая жизнь, для Николая Васильевича кончившаяся с его смертью, а для меня продолжающаяся до сих пор. На гроб Николая Васильевича был положен венок с чрезвычайно верной надписью: "Умершему со знаменем в руках".
В эту зиму у нас почти не было знакомых, и так как мы жили рядом с моими двоюродными братьями и сестрою Нордштрем, то и виделись постоянно с ними.
