И однажды "Дмитрий" зазвал ее к себе. У него только что был жаркий спор в небольшом кругу близких людей о больном вопросе: какой же способ борьбы выведет народное движение на путь победы? Вспомнили и "Народную Волю". Один из споривших заявил: он не может даже себе представить, чтобы хоть кто-нибудь, живший в те бурные, страшные времена, мог допустить возможность их скорого повторения. Вот хотя бы гостящая сейчас в Минске такая знаменитая революционерка, как Брешковская. Не может быть, чтобы теперь она не отшатнулась с трепетом, если бы ее спросили: не пойти ли опять, по примеру Желябовых и Гриневецких, с револьвером или бомбой убивать и умирать? Спор еще не замолк, когда Гершуни услышал знакомые шаги на лестнице. Он приотворил дверь и выглянул: как раз она! Через минуту он уже привел ее в свою квартиру и, бесконечно извиняясь, рассказал о предмете спора. Можно ли ее спросить: что она чувствует, когда перед ней задаются вопросом, быть или не быть повторению народовольческой трагедии. "Бабушка" не уклонилась от ответа. Печальным, но ровным и твердым голосом отвечала: "И мы в свое время мучились тем же вопросом и говорили евангельскими словами: "Да минует нас чаша сия"... Вот и ныне приходится выстрадать ответ.
Опять идем мы к срыву в бездну, опять мы вглядываемся в нее, и бездна вглядывается в нас. Это значит, что опять террор становится неизбежным"... После этого Гершуни встретился с "бабушкой" еще раз. То была, опять же в его квартире, встреча нового года - и вместе нового ХХ-го века. У всех было приподнятое настроение... А прощаясь и покидая Минск, "бабушка" отозвала его в сторону и сказала: "С такими да еще рвущимися наружу мыслями в голове чего ты ждешь? Чтобы тебя изъяли из жизни и замучили в Петропавловске? Надо менять место, надо менять паспорт, надо нырнуть в подполье. И не очень медлить!.."
"...Вот почему, - рассказывал Розенбаум, - бабушка к нему меня и отправила. Он уже успел познакомиться с литературой нашего Союза. - "Должно быть, - заметил он с улыбкой, - там у вас полно кабинетными людьми: недаром особенно любят подчеркивать роль идеологического фактора. Слов нет, это большая сила, но только сила, действие которой ограничивается узкой средой, а нам надо стать силой в массах. И самые активные действия, - я имею в виду террор, - не дают всего эффекта, если они не поддержаны массовым движением. Отстаивая агитацию в крестьянстве, вы правы. Это тоже масса, но масса, распыленная на огромном пространстве, а нам в первую очередь нужны до зарезу компактные массы, которые налицо в городах, в рабочих кварталах". Кроме того, сказал, что мы сами ослабляем свое дело, называясь союзом. Пора выступить открыто в качестве партии.
Когда же я поднял вопрос о его вступлении в наш союз, он вынул из тайника, прилаженного к печке, небольшую красненькую книжечку, издание "Рабочей Партии Политического Освобождения России". - "Вот посмотрите, совершенно уверен, что раньше или позже мы объединимся, но персонально, не посоветовавшись с товарищами, вступить к вам не могу".
Помню: при своем первом приезде заграницу Гершуни привез нам большой материал о первых проявлениях в Западном крае так называемого "зубатовского" движения. Он составил в "Рев. России" (No 4 и 5) ряд очерков, "Рабочее движение и жандармская политика", им впоследствии дополнявшихся всё новыми иллюстрациями из разных мест России (NoNo 6, 16, 20 и т. д.). Зубатовскую политику он считал крупной, но азартной картой пошатнувшегося самодержавия, и не мало поработал словом и пером над тем, чтобы эта карта была бита.
Менделю Розенбауму была вверена ответственная задача: он должен был вывезти заграницу "бабушку" Е. К. Брешковскую, у которой уже почва горела под ногами, и справился с этой задачей очень удачно. От нее мы получили новые вести о том, как она ввела в эсеровский "центр", чьей резиденцией был Саратов, нового члена - "Дмитрия". Именно по указаниям из Саратова, он, перейдя на нелегальное положение, разыскал ее на учительском съезде в Перми.
- Вот видите, бабушка, - сказал он ей там при первой встрече, - вы когда-то еще в Минске советовали мне скорей перейти на нелегальное положение и замести за собою все минские следы. Предостережения ваши оказались вещими. Хоть с опозданием, я - таки "перешел" или, вернее, меня перевел на нелегальные рельсы - Зубатов. Дал знак по телеграфу: забрать и препроводить. И препроводили...
Гершуни много раз рассказывал нам, как Зубатов - как бы запросто пытался вести общеполитические беседы. В этих беседах он самого себя рисовал, как, в сущности, тоже социалиста, но не верящего ни в парламентаризм, ни в буржуазную конституцию, а лишь в своего рода "социальную монархию" или народолюбивый царизм.
Брался быть посредником между "трудящимися и обремененными" и властью. Брался найти влиятельных людей, которые дадут возможность даже при стачках оказывать покровительство рабочим против несправедливых хозяев. Обещал разные возможности для всякого рода обществ и организаций, улучшающих быт рабочих, под условием, что они будут дорожить этими легальными возможностями, беречь их и держаться вдали от использования их для революционной борьбы. Находил наивных и легковерных простаков, веривших ему. Вносил в революционные круги разложение, взаимное недоверие и подозрительность.
Бывший охранник Леонид Меньшиков в изданной большевиками книге "Охрана и революция" рассказал о том, как "доставленный в Москву на обработку Зубатова" Гершуни "обошел Зубатова, притворно согласившись на его увещевания, чтобы, получив свободу, организовать террор", и как Зубатов "после длительных бесед со своим пленником, поверил ему, что он решил отказаться от революционной деятельности"; так что для охраны было сюрпризом, когда Гершуни, "выпущенный летом 1901 г. бежал и стал нелегальным".
А между тем Маня Вильбушевич едва не расстроила всех планов Гершуни. Считая ее человеком честным и ценным, но временно "свихнувшимся", Гершуни пытался говорить с нею совершенно откровенно, надеясь переубедить ее, раскрыть ей глаза на истинный характер и подлинные цели Зубатова. Он никак не ожидал, что Маня Вильбушевич раскроет Зубатову самые доверенные разговоры, которые она вела с Гершуни и лидерами Бунда с глазу на глаз. Про Гершуни она прямо сообщила Зубатову: "Он, как и следовало ожидать, от начала до конца обманывал вас".
"С Гершуни у меня был большой, длинный разговор, - докладывала она Зубатову, - он пустил в дело всё свое красноречие и ум, чтобы доказать всю несостоятельность моего взгляда на вас и рабочее движение. На мой вопрос, что же он намерен делать, он сказал, что воспользуется всем, что вы только в состоянии дать для легальной работы, и в то же время, параллельно с ней будет продолжать нелегальную, но не в черте еврейской оседлости, а в центральной России".
Сведя счеты с зубатовщиной, Гершуни не покинул сразу Западного края: он возвращался в него не раз, пока не доделал одного начатого дела. Говорю о Рабочей Партии Политического Освобождения России, чью "маленькую красную книжечку" он когда-то вынул из тайничка и показал Менделю Розенбауму, прибавив: "Раньше или позже мы с вами объединимся...".
Свободное копирование
