Дневник самоходчика - 49

17 августа

За освобожденным накануне селом Пересечное (это на подступах к городу Старый Люботин) к нам в полк прибыло пополнение — два КВ-1, оставшиеся от 61-го гвардейского тяжелого танкового полка. С механиками-водителями этих машин мы сразу же познакомились. Это техники-лейтенанты Шостак Афанасий Иванович (хохлы любят представляться по имени-отчеству) и Паршиков.

Все наши машины — семь боевых единиц: четыре СУ-152 и три КВ, считая командирский, — прочно закрепились на указанном участке за железнодорожной веткой, имея с тылу довольно глубокую выемку, и хорошо замаскированы частым кустарником. Машины поставлены над заранее вырытыми узкими щелями — укрытиями для экипажей. Остальной народ — «безработные» командиры машин и водители, а также разведчики и связисты — устроился либо в экипажных укрытиях, либо в выемке. Командование Степного фронта приказало на этом участке перейти к обороне. Всем нам, независимо от звания и должности, розданы гранаты Ф-1 и дополнительные пачки с патронами. Санчасть расположилась на левом фланге, в кирпичном железнодорожном домике у края выемки. Облюбовав узенький немецкий окопчик в верхней части обрыва, тоже занимаю «оборонку»: углубляю дно, устилаю его ветками и травой. Совсем рядом — окопчик Шпилева. Разведчик долго брезгливо скребет стенки и дно своего «жилища» и отбрасывает подальше песок и мусор, «чтоб фрицевским духом не воняло». Место удобное. Стоит выставить голову над обрывом — увидишь среди кустов две-три танковые кормы. Хорошо видна отсюда и переправа, а за нею километрах в двух, как на картинке, село Пересечное, раскинувшееся на открытом и ровном поле. Выемка идет вдоль линии фронта и очень выручает во время обстрелов.

Переправа через неглубокую речку, по имени, кажется, Межа, вследствие сильно заболоченных берегов, очень неудобна и ненадежна. Она сделана из бревен, даже не скрепленных друг с другом, и вся латана-перелатана, так как ее то и дело повреждают немецкие снаряды, особенно тяжелые. Дальнобойные батареи противника старательно долбят по этому действительно узкому месту. И все, что происходит на переправе, не остается незамеченным скучающими в обороне обитателями выемки.

Во второй половине дня на наш берег переправлялась рота новеньких, как игрушки, БА-60. На головной машине восседал, изящно опершись на пулеметную башенку, командир. Вдруг слева по ходу колонны взметнулся толстый черный фонтан болотной грязи. Словно сдутый ветром, лихой командир провалился в башню (она у БА-60 без верха). Броневички поползли быстрее, то исчезая в клубе дыма, то снова появляясь, раскачиваясь, переезжали железнодорожное полотно и быстро уходили куда-то вправо, пропадая из глаз. Как ни рьяно били немцы, но никакого урона бронерота, к счастью, не понесла.

Как-то под вечер в обратную сторону, к селу, потащился конный обоз стрелковой части. На виду, по приподнятой насыпи дороги, от переезда к переправе медленно двигались усталые кони, понукаемые и подстегиваемые повозочными. Как обычно, полетели с шелестом снаряды. Один разорвался особенно близко у дороги, и солдат, бросив вожжи, спрыгнул в кювет, но тотчас же вернулся обратно к подводе, потому что на ней загорелся брезент. Ловко сбив пламя плащ-палаткой, повозочный спокойно (как казалось нам с полукилометрового расстояния) зашагал рядом с лошадью, которая, несмотря на грохочущие взрывы, продолжала тянуть вперед свою тяжелую поклажу.

Донимал здесь немец и бомбежками. Воздушные налеты «переживаю» в своем окопе, а случаются они часто, потому что в Пересечном скапливается разная техника и обозы, ждущие очереди переправляться. Бомбы падают больше на село и на переправу, чем на «передок», где все рассредоточено, укрыто и, по возможности, старательно замаскировано.

Однажды обед нам доставили из-за речки на машине продчасти. Обычно же наши кормильцы предпочитают таскать термосы с пищей на себе, форсируя Межу вброд: и быстрей получается, и безопасней. Машина с термосами, ящиками с дополнительным пайком и мешками с махоркой не смогла вскарабкаться в нашу выемку и вынуждена была остановиться под прикрытием железнодорожной насыпи, над самой речкой, которая делает здесь крутую петлю, в сторону железной дороги. И как это нередко бывает, в момент наибольшего оживления в нашем стане появляется высоко в небе целая стая «Хейнкелей». Держа строй, стервятники, угрожающе подвывая, делают разворот. Все живое на земле прячется, если есть куда, и замирает, с тоской гадая, кому на этот раз достанется «подарочек». Первый удар — по селу. Земля крупно вздрагивает даже здесь, а в Пересечном творится сущий ад: село в течение одной-двух минут исчезает в огромных волнах дыма и пыли, среди которых беснуются яростные всплески новых взрывов. Немец кидается тяжелыми. После второго захода на село самолеты пошли по более широкому кругу, явно примериваясь к переправе. Зловеще воя, проползают над нами. Их несколько десятков. Затаившись в щелях, которых вырыто множество еще немцами по обеим сторонам насыпи от самой переправы до нашей выемки, с опаской следим за маневрами фашистских бомбардировщиков. Вот они развернулись и идут обратно с наглой неторопливостью, изматывающей душу. Секунды тянутся, как вечность. И не убежишь никуда…

— Да бросай же ты скорей, зануда! — не выдержав, злобным, вздрагивающим голосом произносит кто-то, сидящий в круглой ячейке недалеко от меня.

Его нетерпение, очевидно, принимается во внимание, и от самолетов отделяется целый рой маленьких точек. Быстро увеличиваясь, они несутся под углом к земле. Под нарастающий свист бросаюсь носом вниз на дно окопчика и зажимаю ладонями уши…

Взрывы тяжко ухают, сотрясают землю, сперва прижимая тебя ко дну, потом словно вытряхивая из щели. Если бы обед уже был съеден, его наверняка выдавило бы из меня обратно во время исполнения этой пляски на животе.

Перелет! Бомбы обрушились на болото и на переправу, где в эти минуты, разумеется, ни единой души живой не было. Ночью настил из бревен снова восстановят неутомимые и самоотверженные труженики войны, а на следующее утро все начнется сначала.

Методические планомерные обстрелы переправы и села из дальнобойных орудий постепенно сделались привычны, по ним уже стали проверять часы. Больше всего изводили нас неожиданные артналеты и «неплановые» бомбежки. Они случались очень часто, и, сильно намаявшись за день, ночью иной раз я не в силах был открыть глаза, хотя ясно слышал грохот недалеких взрывов.

В одну из таких шумных ночей просыпаюсь от странного ощущения: земля качается подо мной, словно корабельная палуба при сильном волнении. Ничего не соображая, принимаю сидячее положение и, увидев в небе три немецких «фонаря», спрашиваю у головы, торчащей из земли метрах в трех от меня:

— Что? Бомбят?

В ответ весело засмеялись:

— Проспал, браток! Представление окончилось. Видишь, фриц уже свои люстры гасит. Ложись, досыпай на здоровье.

И правда, кругом все тихо, один из «фонарей» чадит на болоте, а два других медленно снижаются, разливая вокруг себя бледный, мертвенный свет.

Страшно надоела нахальная «рама», или «фриц в оглоблях», как очень метко и точно назвали наши солдаты немецкий самолет-корректировщик. Этот двухфюзеляжный прохвост висит над нашими позициями с восхода до заката, высоко и неслышно кружась, и осточертел буквально всем: и пехоте, и зенитчикам, и артиллеристам, и танкистам. Чуть обозначится на передовой или в ближнем тылу какое-нибудь движение, высмотрит ли дотошный летчик-наблюдатель непорядок в маскировке — сейчас же последует артналет. Точно по адресу.

Вооружившись немецкой винтовкой, найденной в кустах во время одной из ежедневных «экскурсий» по переднему краю, то есть вдоль линии наших боевых машин, грудью прикрывающих густо заселенную выемку, замышляю охоту на «раму», как только подвернется подходящий случай. За боеприпасами дело не стало: в развороченном прямым попаданием снаряда немецком пулеметном гнезде подбираю две снаряженные металлические ленты. Вернувшись «домой», «вышелущиваю» из них патроны (они как раз нужного калибра) и неторопливо, предвкушая «страшную месть», набиваю все наличные обоймы так, чтобы через один выстрел в «раму» летела трассирующая пуля. Это поможет мне делать необходимые поправки при стрельбе.

Мне почему-то казалось, что никому нет дела до пакостей «фрица в оглоблях». Помалкивали 45-миллиметровые зенитные пушки вблизи переправы, и откровенно подремывали, пригревшись на солнышке, пулеметчики у спаренных и счетверенных крупнокалиберных пулеметов, установленных на «Студебеккерах». «Загорали» ребята на удобной позиции позади нас, за выемкой, тщательно замаскировав свои автомашины в высоком кустарнике.

Теперь, как только появлялась «рама», я сразу устраивался в своем окопчике у верхнего края обрыва и внимательно следил, закипая от злости, за ее нахальными маневрами, терпеливо ожидая своего часа.

И когда самолет однажды особенно низко закружился между переправой и нашей выемкой, открываю прицельный огонь. Светящиеся ниточки прошивают воздух совсем близко от «рамы», но дура с бронированным брюхом и усом не ведет — продолжает висеть почти над самым нашим расположением, поближе к широкой нейтральной полосе: говорят, пули ей не страшны.

То, что произошло после смены второй обоймы, обескуражило и сперва даже напугало меня. Внезапно за спиной громко рыкнули, будто прочищая горло, зенитные пулеметы и начали выпускать одну раскатистую длинную очередь за другой; вслед за ними в отдалении захлопали, зачастили пушечки-автоматы, быстро дергая вниз-вверх тонкими длинными стволиками с надульным тормозом, похожим на узкий раструб. На целом километре железнодорожного пути поднялся очень шумный и веселый тарарам, и винтовочка стала не нужна. Я прислонил ее теплый ствол к краю окопа.

«Рама» нервно засуетилась среди опутавших ее светящихся трасс и вспыхивающих на разной высоте белых курчавых клубков, оставляемых рвущимися зенитными снарядами. Растеряв свою обычную степенность, она рыскнула влево, затем вправо, и вдруг, к изумлению всех наземных наблюдателей, ловко крутнулась почти на месте, клюнула носом и с большой скоростью заскользила вниз, словно с горы. Неужели подбили? Едва сдерживаюсь, чтобы не испустить торжествующий вопль. Выжидательно утихла стрельба. А тем временем «падающая» пройдоха выравнивается над самой, как мне кажется отсюда, землей и, издевательски вильнув на прощание раздвоенным хвостом, пропадает за гребнем возвышенности.

Усаживаюсь на краю обрыва, свесив ноги в окоп, и молча радуюсь наступившей мертвой тишине. От гордости меня буквально распирает, и не терпится срочно похвастаться хоть перед кем-нибудь, желательно из своих, как по чьей-то личной инициативе была с позором изгнана «рама». Но моего соседа и приятеля Шпилева нет на месте с самого утра: наверное, разведчикам нашлось дело. И я отправляюсь к Сулимычу: его самоходка ближе всего от правого края выемки. Но на полпути туда начался такой бешеный артиллерийско-минометный обстрел, какого не случалось здесь со времени нашего внедрения на этот плацдармик. Оставшееся до машины расстояние я проделал не помню как и долго отсиживался в узкой щели под брюхом самоходки вместе с экипажем, пока немцы не прекратили огонь. Ясное дело, охота рассказывать ребятам о содеянном пропала у меня совершенно.

А «рама» чертова на следующий день над нашим участком не появлялась, но я не приписываю этого к своим заслугам: должно быть, из-за низкой облачности ей здесь просто нечего было делать.

В тот относительно спокойный день на штабном «Виллисе» прикатила на передовую старший лейтенант медслужбы, с узенькими серебряными погончиками, в юбочке в обтяжку — новый начальник санчасти полка.

Едва успев вылезти из «козлика», вновь прибывшая капризным голоском обратилась к стоящим поблизости офицерам с просьбой достать для нее гвардейский знак взамен утерянного.

Кто-то переспросил: как это — достать?

— Да снять с убитого нельзя разве? — удивилась она недогадливости спрашивающего.

Улыбки на наших лицах угасли: нас покоробило от цинизма этой особы с наивным личиком. Паршиков даже зубами скрипнул:

— У, б…!

— Вы ошиблись адресом, мадам, — сердито отрезал харьковчанин Скоморохов. — Здесь не трофейная команда. Полк этот самоходно-артиллерийский, а не самоходно-мародерский.

И ушел к своей машине. Все последовали его примеру.

Нашего врача за день до этого «чудного мгновения» ранило прямо на пороге краснокирпичного домика, что стоит по ту сторону железнодорожного полотна, в том месте, где выемка сходит почти на нет, а дорожная насыпь еще не поднялась. Тем же снарядом убило наповал двух солдат-санитаров, достававших из колодца холодной воды для раненых. Колодец находится посреди аккуратного дворика шагах в двадцати от дома, на совсем открытом месте. Все это произошло у нас с Корженковым на глазах, когда мы только что вышли из выемки и не спеша шагали над кюветом на наш левый фланг, чтобы проведать скучающих там от бездействия ребят. Вдруг резкий сдвоенный свист над самой головой заставил нас броситься ничком наземь — и тотчас за линией, на дворе, прогремело два взрыва. Раздался пронзительный, резанувший по сердцу крик, и забренчало пустое жестяное ведро. Приподнимаю от земли голову: по ту сторону рельсов недвижимо лежат возле колодца оба наших санитара, окрашивая песок кровью, а доктора кто-то втаскивает под мышки внутрь будки. Хочу бежать туда, но лежащий в трех шагах от меня в кювете Корженков неожиданно вскакивает с диким воплем на ноги. «Генеральская», с широким малиновым околышем фуражка, гордость нашего помпотеха, слетела с его головы и покатилась мимо меня, но я успел прихлопнуть ее к земле рукой. А мое непосредственное начальство уже понеслось огромными скачками назад, к выемке, нелепо размахивая руками и с ожесточением хлопая себя то по затылку, то по ушам, то по лицу. Ничего не понимая и не на шутку перепугавшись, бросаюсь в погоню, но не тут-то было: Корженков, набрав предельную скорость, с разбегу вламывается в кусты, словно танк, и некоторое время петляет в их чаще. По ту сторону зарослей наконец настигаю беглеца и крепко схватываю за плечи. Он оборачивается и смотрит на меня одним глазом. Правый глаз почти совсем заплыл, подбородок округлился до неузнаваемости, а левое ухо продолжало увеличиваться в размерах, подходя, словно тесто, замешенное на хороших дрожжах. Прикладывая холодный ствол пистолета то к глазу, то к уху, он рассказал, чертыхаясь на все лады, что, свалившись при взрыве в канаву, угодил рукою в осиное гнездо. Результаты атаки рассвирепевших ос были на Сашкином лице налицо. Вручаю товарищу утерянную им при паническом отступлении важную часть обмундирования, которая придает военному надлежащий (и, надо заметить в скобках, завершенный) вид, и мы, обходя подальше опасное место, поспешили в санчасть узнать, что с нашим доктором. Убитых солдат уже отнесли в тень и накрыли шинелями, а из садочка за домом слышался скрежет лопат, вонзавшихся в пересохшую землю.