Искание знакомств по "человечеству" - 4

4

   Вечером Коптева заехала за нами, и мы втроем поехали к Мантейфель. Хотя мы приехали непоздно, но застали почти все общество в сборе.

   Брат и сестра Мантейфель принимали в квартире своей матери, доживавшей лето в деревне с младшими членами семьи. Мантейфель занимали небольшой одноэтажный домик в одном из переулков Арбата. Как дом, так и самое его убранство не отличались никакими особенностями и представляли собой тип московских квартир людей среднего достатка. Три парадных комнаты анфиладой: зал, гостиная и диванная - с лицевой стороны, и ряд жилых комнат во двор. Только кабинет молодого Мантейфеля-поэта своим убранством отличался от остальных комнат и имел претензию на некоторую артистичность. Мягкая мебель, почтибез дерева, кушетки, пате и всякие статуэтки напоминали скорее дамский будуар, чем кабинет мужчины, и только портреты разных представителей мысли, литературы и науки придавали ему несколько серьезный характер.

   Оба Мантейфеля встретили нас весьма приветливо. Сестра познакомила меня только с братом.

   - С остальными я не стану вас знакомить, потому что это прескучная процедура. Будьте как дома, разговаривайте с кем хотите, кто вам больше понравится; захотите узнать, кто такой - сами прямо и спросите. У нас тут без чинов и церемоний. Они вам могут это засвидетельствовать, - кивнула она на моих подруг и отошла.

   Очень довольная разрешением хозяйки быть как дома, я забилась в самый дальний угол, чтобы наблюдать и слушать.

   Сестра Мантейфеля, благодаря своему совершеннолетию и положению невесты, пользовалась некоторою самостоятельностью. Через жениха своего, богатого молодого человека, только что окончившего курс в университете, и через брата-поэта она завела себе свой собственный круг знакомых из людей новых, передовых, к которым причисляла и себя с братом. Весьма красивая, хорошо воспитанная, отличная музыкантша, она не утратила мягкости манер, женственности и имела даже склонность к кокетству, несмотря на то, что была невеста. К жениху она относилась скорее по-товарищески, чем как влюбленная. Он же был влюблен в нее по уши и находился под ее башмаком, так как был весьма добродушный, слабохарактерный человек. Пристрастие его к умным и великим людям доходило до того, что, перезнакомившись со всеми русскими знаменитостями, он поехал за границу знакомиться с иностранными. По возвращении из-за границы он долго носил в кармане и показывал знакомым два документа, из которых один был не что иное, как приглашение на чай к Фейербаху, а другой - письмо сына Герцена к его жене, в котором сын Герцена предлагал ей бросить мужа и бежать с ним. Такая честь, оказанная сыном знаменитости его жене, наполняла восторгом и гордостью его душу. В течение нескольких лет он не мог расстаться с этим документом и носил всегда наготове, чтобы похвастаться при случае перед своими приятелями.

   Знакомые молодых Мантейфелей состояли главным образом из начинающих литераторов, из которых многие, впрочем, только и были причастны к литературе тем, что подписались под протестом против "безобразного поступка "Века"; кроме того, тут же присутствовало несколько барышень, очень приличных и нарядных, видимо только что вырвавшихся из-под родительской ферулы, и весьма довольных тем, что они тоже как бы состоят в передовых. Слово "нигилизм" еще не получило права гражданства; никому из присутствовавших на этом вечере не пришло бы в голову, что эта кличка приложится со временем к ним, несмотря на то, что никто из собравшихся не подходил к тому типу нигилистов, который выработался впоследствии.

   Весь интерес вечера сосредоточился на приезжей даме из Петербурга. Дама эта только зимой жила в Петербурге, лето же проводила большей частью в Московской губернии. Это была вдова лет под сорок, некрасивая и не особенно образованная, но с большой практической ловкостью и умением овладевать вниманием и поклонением людей молодых и неопытных, незнакомых еще с жизнью и людьми. Не обладая знанием языков, она не набросилась, подобно большинству, не имеющему верных доходов, на переводы и уроки, а старалась обеспечить себе существование промышленными предприятиями, на которые у нее была большая практическая сметка, совершенно чуждая ее юным поклонникам и поклонницам. Так, она то снимала покосные луга и торговала сеном, то, если подвертывался выгодный случай, заводила молочную ферму или лавочку. Это лето она арендовала покосные луга в Серпуховском уезде, поблизости от имения матери Мантейфелей, с которыми по этому случаю и познакомилась. Так как вблизи съемных лугов не было жилого помещения, то она, не долго думая, поселилась в плетеном сарае, устроенном для склада сена. Одну половину сарая она отвела наемным рабочим, другую отгородила для себя, спала на сене, держала самый ограниченный запас посуды и белья и не имела никакой мебели, кроме белого деревянного стола и двух табуреток. Такой необычный, робинзоновский образ жизни возбудил к ней удивление и даже поклонение. Она, видимо, была довольна своей ролью и вела разговор с самоуверенностью и развязностью человека, чувствующего свое превосходство.

   - Что я! - ораторствовала она за чаем. - Вас удивляют мои спартанские подвиги, которые и подвигами-то нельзя назвать, потому что, по мне, нет выше кейфа, как спать три-четыре недели на душистом сене, вставать и ложиться с зарею, и это среди лугов в прекрасную погоду! А вот в нескольких верстах от меня и вас, - обратилась она к Мантейфелям, - живет, действительно, великий человек. Этот человек заслуживает того, чтобы к нему ездили на поклонение. Представьте себе: князь старинного происхождения, когда-то богатый жуир, он расстроил свое состояние, удовлетворяя прихотям жены, которая, разоривши его, бежала с другим. Вместо того чтобы упасть духом, он, озлобившись на весь свет, укрылся в своем маленьком именьице, единственном, уцелевшем от продажи с молотка, и с этого момента отверг всякую цивилизацию как величайшее зло и порчу людей. Он живет совершенным анахоретом, удовлетворяя сам все свои насущные потребности. Вся мебель в его доме сделана им собственноручно в зимние досуги; пашет он свою землю сам; сам обрабатывает свой огород; одежда его из самого грубого материала; а в горячую пору работы он ходит немытый и нечесаный по целым дням.

   - Это зачем же? - спросила я невольно и заставила всех на себя обернуться.

   - Какой странный вопрос, - ответила мне нравоучительно дама. - Зачем? Просто некогда, очень занят!

   - Он должен иметь прегрязный вид, - - произнесла я с брезгливой гримасой.

   - Да-с, никак не такой, чтобы пленять таких белоручек, как вы. Будьте спокойны, вам знакомства с таким человеком не предложат. Но не белоручкам я бы посоветовала уму-разуму у этого титана поучиться, - отвернулась она от меня.

   - Он одичал совсем, я полагаю, среди своих сельских занятий, вдали от всякой цивилизации. Чему же у него учиться? - попробовала было ввернуть я, задетая за живое практичной дамой и насмешливыми взглядами большинства аудитории.

   - Ах, вы, я вижу, предполагаете, что тот, кто не посещает светских салонов, уже превратился в дикаря и у него нечему поучиться? - старалась как можно ядовитее говорить дама, недовольная, что ее мнения и взгляды осмеливается оспаривать молоденькая, франтливо одетая особа. - Первобытные у вас понятия, - засмеялась она. - Да если под одичалостью вы подразумеваете отсутствие салонных манер, в таком случае князь совершенно одичал. Скажу более: приезжая иногда по делам в Москву, он никогда не позволяет себе останавливаться в гостинице, а только на простых подворьях с простыми мужиками и извозчиками; ест с ними из одних деревянных чашек; питается в сундучном ряду пирогами или жарким, которое ест тут же руками с лоскутка серой оберточной бумаги и, в довершение вашего негодования, салфеткой ему служит собственный зипун, в котором он всегда ходит. Да-с, зипун его лоснится от жира и служит вовсе не для услаждения ваших прекрасных глазок. Тем не менее это действительно человек, человек дела, а не фразы. На фразы мы ведь все великие мастера, не исключая и вас, думается мне, - сказала она, с язвительной усмешкой оглядывая мой щегольской - остатки еще приданого - туалет.

   На этот раз даже Коптева не поддержала меня, видимо заинтересовавшись рассказом о титане-князе. Она с жадностью вслушивалась в повествование петербургской дамы, и в ней вдруг сызнова возгорелась надежда встретить такого человека, у которого дело не расходилось бы со словами.