Гувернантка - 1

Часть третья. Гувернантка

1

   В Рязань мужик привез меня поздно вечером. И я остановилась на постоялом дворе. На другое утро мне нужно было решить, куда ехать. Перед отъездом муж дал мне взаймы, под мою спальную мебель и сундуки с платьем и бельем, сто рублей. На деньги эти жить долго было нельзя, разумеется, и я решила ехать как можно далее на юг - искать уроков или места в гувернантки. Я затруднялась решить, в какую сторону ехать, и потому послала с горничной записку к старшему шаферу, чтобы с ним посоветоваться, и просила его прийти ко мне. Пока горничная ходила к нему, ко мне явился содержатель вольной почты и стал предлагать свои услуги свезти меня в Москву.

   - Да кто тебе сказал, что я еду в Москву?

   - Да здешний хозяин постоялого двора. Разве же вы не едете в Москву?

   - Нет.

   - Так в Тамбов, что ли?

   - В Тамбов.

   - До него, пожалуй, сейчас и не доедешь - распутица: все реки вскрылись, мостов много снесено.

   - Ну а какой ближайший город до Тамбова?

   - Козлов.

   - Ну вот и вези меня в Козлов... До него-то доедешь?

   - Постараемся, хоть и больно трудно.

   - Сколько будет стоить?

   - Двадцать пять рубликов положите. Сторговались. Сошлись на двадцати рублях. Он взял с меня вперед десять рублей, сказав, что остальные деньги я буду выплачивать по дороге, на станциях. Я ему, разумеется, доверила, и вышло дороже, потому что на всех станциях с меня брали по расчету и вышли все те же двадцать пять рублей; он же получил даром, по крайней мере, рублей восемь. Я велела ему тотчас же закладывать лошадей, и как только горничная вернулась от шафера, обещавшего прийти ко мне в двенадцать часов, села в поданные сани и уехала.

   В эту ночь мне пришлось ночевать в имении Уманцов, которые, между прочим, держали почтовую станцию. Дороги были ужасные, и ямщики не соглашались ехать до рассвета, так как у Пронска были какие-то гати, которые в темноте невозможно проезжать. Я должна была поневоле покориться.

   "Вот если бы Уманец подозревал, что я здесь ночую!.." - внутренне улыбалась я, ложась на голую узкую лавку постоялого двора. Вместе с тем я невольно беспокоилась: "А вдруг накроет кто-нибудь из них: войдет случайно!.."

   К счастью, никто не накрыл. На рассвете я благополучно переехала гать с помощью мужиков, специально поставленных помогать переезду. Действительно, местами они почти переносили сани на руках и спасали от выступавшей воды. Им, разумеется, пришлось заплатить и по положению, и на чаёк.

   Обледенелые и продрогшие мы приехали в Козлов и остановились на постоялом дворе, где нам отвели узенькую комнатку с перегородкой, не доходившей до потолка. На другой день я пошла с моей горничной Марьей отыскивать себе комнату в частном доме, что мне и удалось.

   Добродушная молодая лавочница сдала мне за два рубля в месяц небольшую комнату с жестким клеенчатым диваном из красного дерева, белым некрашеным столом, тремя стульями и большим сундуком, на котором на ночь примащивалась Марья. За харчи наши она взяла восемь рублей, причем Марья ела со всеми постное, а мне, не выносившей постной пищи, давались яйца, каша и вдоволь молока.

   Не успела я устроиться, как ко мне явился частный пристав, стал расспрашивать о причине моего приезда и затем спросил пачпорт. Выданный мужем вид, не засвидетельствованный местною полицией, не удовлетворил его, и он потребовал его засвидетельствования. Так как я совсем не знала исправника уезда, в котором жил муж, то послала свидетельствовать вид пронскому исправнику, которого раза два или три встречала у деверя.

   Вскоре по отправке этого вида, к ужасу своему, я убедилась, что беременна. Я очень любила детей и, когда была девушкой, мечтала о радости сделаться матерью, но теперь факт этот привел меня в отчаяние. "Я только в том случае могу любить ребенка, если мой муж никогда его не увидит", - говорила я себе. Я считала себя достаточно сильной и способной, чтобы зарабатывать хлеб и воспитывать своего ребенка. К тому же, оставаясь со мной, он будет прекрасным человеком, а не таким ничтожеством, как его отец". Разрешив этот вопрос, я уже не колебалась более и продолжала стоять на том, что никогда более не вернусь к мужу.

   В ожидании ответа исправника с засвидетельствованным видом я углубилась в чтение исторических сочинений Тьера и Гизо, которые рекомендовала мне в Москве приятельница, а ей - "один умный человек". В страстную пятницу, часов в двенадцать, я сидела за своим обедом, состоявшим по обыкновению из яиц и молочной каши, как в дверях появился мой деверь.

   - Ma soeur! за яйцами и в страстную-то пятницу! - ахнул он прежде всего.

   А затем очень ласково сказал мне, что приехал за мной с моим мужем. На мое возражение, что я не вернусь к мужу, он еще сердечнее стал объяснять, что несходство характеров не есть преступление; между тем я, разъезжая так по России, даю повод дурно думать о себе. Если я не хочу жить с мужем, то они с Раисой охотно примут меня в свой дом.

   Я сказала, что не хочу жить приживалкой, а предпочитаю получить формальный вид и самостоятельно зарабатывать хлеб.

   На это он возразил мне, что муж, разорвав присланный к нему исправником вид, сказал, что никакого другого вида больше не даст, что если меня тяготит жить у них даром, то я могу заниматься с их старшей дочерью, которую я раз увозила к себе. Мне ничего более не оставалось, как согласиться; но ехать с мужем и даже на минуту видеть его я наотрез отказалась. Деверь и на это согласился, сказав, что поедет сейчас на постоялый двор, заставит мужа выехать вперед и через два часа приедет за мной.

   Так и сделали. Мы поехали в кибитке на почтовых пятериком по непролазной грязи, так как снег совсем стаял и дороги были очень тяжелые.

   Ночью мы прибыли в имение деверя. Я узнала, что муж ночует тут же. Это меня сильно встревожило: я стала подозревать ловушку, которой, к счастью, не оказалось.

   На другой день муж пробыл целый день у деверя, причем мне приносили есть в мою комнату, и только в день Пасхи, встретив ее с братом, уехал к себе в имение. Я успокоилась.

   Но через несколько времени пришли доложить деверю о прибытии верхового с письмом и посылкой от моего мужа. Судя по растерянному лицу деверя, я поняла, что эта новая выходка мужа имеет прямое отношение ко мне. В этом еще более убедило меня лицо Раисы, которой деверь передал письмо, а посылку и еще какую-то бумагу унес с собой в кабинет. Раиса долго не решалась передать мне письмо мужа. В письме своем муж, как и следовало ожидать, рассыпался в площадной брани по моему адресу. "Позор развода должен всегда падать на жену, - писал он в конце письма. - Между тем вы, держа ее у себя, как бы оправдываете ее перед светом, и вся вина целиком падает на меня. Поэтому если вам нравится позорить меня таким образом и вы не прогоните ее от себя, как она того заслуживает, то я вернусь опять к вам и силою водворю ее к родителям".

   - Ну, вот видите: я была права, отказываясь оставаться у вас. Я чувствовала, что это, так или иначе, должно случиться, и потому простимся.

   Несмотря на их попытки уговорить меня, я заявила, что уезжаю завтра же, и, миролюбиво расставшись с ними, выехала на другой день в Волоколамский уезд, к тетке, у которой гостила сестра Саша. Несмотря на усиленные просьбы деверя и Раисы, я отказалась от присланных мужем подарков и венчального кольца и тут же подписала бумагу, в которой он своей рукой написал заявление о моем отречении от прав на его наследство как за себя, так и за своего ребенка.