На фотографии д.х.н., профессор Валентин Михайлович Шульман (слева) и член-корр. АН СССР Борис Владимирович Птицын
Литературное объединение
По средам в помещении ОКП в Академгородке на Жемчужной улице (тогда еще Спортивной) собирались члены литобъединения НГУ.
Вначале в Университете появился «Щелчок», юмористическая газета, которую выпускали студенты НГУ, именовавшие себя «бяф» – Бойков, Янушевич, Фомичев.
Потом возник литературный кружок, который они назвали литобъединением.
Им руководил Валентин Михайлович Шульман, удивительно интересный человек, знаток поэзии, зав.лабораторией института неорганической химии и профессор НГУ. В те годы он еще был кандидатом наук, а в 1966 году стал доктором химических наук.
Мы с ним были знакомы по Университету, да и в ОКП на Жемчужной я его встречал, поскольку засиживался там допоздна. Он был вежлив до чрезвычайности, привлекал внимание своим аристократическим видом и экстравагантностью.
О Валентине Михайловиче Шульмане и Лиобъединении пишет студентка НГУ первого набора Таня (Татьяна Александровна) Янушевич, с которой мы были немного знакомы, поскольку с ней одно время дружил Володя Штерн, и он пару раз приходила к нам домой:
Мы встретились у Алеши Птицына. В коттедже его родителей был камин, на книжных полках огромное количество фолиантов и альманахов, мы с жадностью переписывали из них стихи. Шульман, видя наш неподдельный интерес к литературе, стал приглашать нас к себе. Эти встречи имели название «Малой Французской академии». Часто он приветствовал нас стихами на французском языке. У него был глубокий поставленный голос. Он был красив. Большой, пышного телосложения, с высоким лбом и седыми кудрями. В его доме была фисгармония, черный кот, и были у него любимые атрибуты – веер и трость, которой Валентин Михайлович останавливал автобус в любом удобном для него месте. Он угощал нас чаем, заваренным особым способом по своим химическим рецептам.
Прийти сюда мог любой. Кроме студентов здесь, например, были и члены поэтической группы из научных сотрудников и студентов геологов: Геннадий Прашкевич, Ростислав Журавель, Владимир Горбенко и Валерий Щеглов.
В литобъединении было много ребят, ставших впоследствии известными:
Может быть, самый известный - Геннадий Мартович Прашкевич. Он пишет сам о себе на свём сайте, что он писатель, поэт и эссеист.
Весьма известным стал и Владимир Евгеньевич Захаров. Он и академик, и поэт. Многие его друзья считают, что, занявшись физикой, он сгубил свой талант поэта. Сам он в своих воспоминаниях пишет:
– В моей семье и мама, и старший брат писали стихи. Я им подражал, и первое стихотворение написал в девять лет. Оно было о Сталине. Этот факт с документальной точностью описан в моей небольшой поэме «Барабаны, или ленинградское дело». Она опубликована в моей последней книге стихов «Весь мир – провинция». Потом я долго не писал, а больше читал и учился. Снова, и уже всерьез, начал писать стихи в Новосибирске, в возрасте 22 лет. С тех пор уже и не прекращаю.
– В Новосибирске, в университете, – продолжает Владимир Захаров, – я быстро приобрел известность как поэт. Мысли о том, чтобы стать профессиональным поэтом, действительно, возникали. Их охотно поддерживали некоторые романтические девушки. Но в конце концов я понял, что у каждого свое «дело» и что, оставив науку, я непростительно изменю самому себе. Некоторые мои друзья-поэты до сих пор считают, что, оставаясь профессиональным ученым, я нанес непоправимый ущерб своему поэтическому таланту. Никто не может сказать, правы ли они. Я отнюдь не уверен, что, ставши профессиональным поэтом, я бы попросту выжил. В любом случае этот разговор несвоевременен. Сейчас уже поздно что-то менять.
А о Валерии Щеглове хорошо написала Татьяна Янушевич:
– Сейсмолог. Предсказатель землетрясений. Неуемный предприниматель проигрышных дел, – еще когда-то в былых колхозах прокладывал «серебряные» трубы, все говорили: «Окстись», но где уж! К тому же теперь казацкий есаул. И всегда поэт-мечтатель. «Может быть, не зря я родился в один день с Христом... (эта тема неиссякаема в наших пасквилях на Щегла) ...Иногда кажется, что я знаю все. Даже скучно. И вдруг все забыл. Тишина. Беру перо, и Некто водит моей рукой...»
А вот, как она же характеризует Владимира Николаевича Бойкова:
– Владимир Бойков (он же Бовин), он еще и рисовал, а ходил эпатажно в тюбетейке и пимах. Когда я впервые написал эти строки, мне сказали, что скоро должна выйти книжка его стихов.Теперь, когда я готовлю этот текст для Proza.ru эта книжка уже вышла.
Вдоль ручья за дальней далью
Убегал закат босой
По траве роса печалью,
По лицу печаль росой.
Это одна из моих любимых песен на стихи Володи Бойкова. Стихи положены на музыку Галей Ивановой. От этой песни у меня всегда сердце щемит.
Почему-то раньше я приписывал слова Володе Свиньину, но Галя Иванова меня поправила, и я исправляю свою ошибку.
И ещё о трёх участниках Литобъединения.
Вадим Павлович Фомичев был, прежде всего, художником.
Владимир Горбенко стал писателем, написал несколько фантастических романов. Мне они, правда, не нравятся, хотя фантастику я обожаю.
Наконец, Владимир Федорович Свиньин – поэт. Пожалуй, его я знал лучше остальных по Театру-студии Академгородка. Он бывал в нашем доме.
Сегодня семья Владимира Свиньина и Татьяны Янушевич владеет собственным издательством «Свиньин и сыновья». А Геннадий Мартович Прашкевич – главный редактор издательства.
Татьяна Янушевич в одном из интервью рассказала, что их издательство издает «...замечательные книги». Самых разнообразных направлений: «...исторические, литературоведческие труды, художественно-биографические и т.д. Конечно, издается Прашкевич (он главный редактор). Мы издаем то, что нам интересно, даже если иногда приходиться работать на голом энтузиазме, не ожидая прибыли».
Выходят и сборники стихов, «...в том числе и литобъединенческих авторов. Уже увидели свет сборники Прашкевича, Захарова, Свиньина, на выходе книга Бойкова. Готовится сборник, куда войдут стихи Щеглова, Горбенко, Птицына, Киселевой».
Я не был близок к литобъединению, но знал всех, о ком здесь написал. В те годы вообще в Академгородке, как правило, все знали всех. Тем более я, во-первых преподавал в университете в группах математиков и физиков. И в эти годы я вел упражнения во всех группах математиков и физиков по матанализу и высшей алгебре.
Во-вторых, я имел самое непосредственное отношение к Объединенному комитету профсоюза и его помещениям и частенько видел многих, когда они собирались в одной из комнат ОКП.
В-третьих, нам довольно много рассказывал о «Щелчке» и Тане Янушевич Любочкин брат, Володя Штерн, который в те годы, как мне казалось, был к ней неравнодушен. Володя в то же самое время был редактором большой стенной университетской газеты «Университетская жизнь», т.е., как говорят» был собратом Тани по перу.
Много раз я встречался и с Володей Бойковым, который был близок впоследствии к Юре Кононенко. О нем речь впереди. Потерпите до 1965 года.
Что касается Володи Свиньина и Володи Захарова, то они учились вместе с Володей Штерном на одном курсе, и я у них преподавал. С Володей Свиньиным Любочка и я впоследствии пересеклись еще не раз. Одно из последних воспоминаний, – счастливые лица Тани янушевич и Володи Свиньина, когда я их встретил в новосибирском аэропорту, – любовь переполняла тогда их души.
С тех пор я их уже не видел, но Любочка говорила с Володей по телефону не так давно. Она посылала в их издательство стихи Ани Элинсон, петербургской поэтессы и барда, нашего большого друга, и уточняла условия издания сборника стихов.
А вот Прашкевича я хоть и видел, но знаком с ним никогда не был.
Воспоминания о В.М. Шульмане
Один из учеников Валентина Михайловича Шульмана д.х.н., профессор С.В. Ларионов написал:
"Валентин Михайлович был поистине интеллигентным человеком, таких сейчас очень мало среди даже высокопрофессиональных специалистов. Прекрасное классическое образование, любовь к музыке, архитектуре (особенно Ленинграда), живописи (особенно к «мирискусстникам»), поэзии, русской и французской литературе, сочетались с артистической внешностью и галантной манерой поведения, тонким юмором, умением создавать в лаборатории атмосферу дружелюбия.
Жизнелюбие и тактичность Валентина Михайловича особенно удивительны, поскольку он пострадал в годы культа личности. Научная деятельность Валентина Михайловича была надолго прервана, Однако пережитое не сломило и не ожесточило Валентина Михайловича, напротив, укрепило веру в силу доброты и порядочности в человеческих отношениях".
Разыскивая сведения о жизни В.М. Шульмана, я нашел в интернете воспоминания о нём В Зингарова из Перми, которые не могу не поместить. Он был еще ребенком, когда познакомился с Валентином Михайловичем. его воспоминания уж очень душевные, и они ярко характеризуют Шульмана как необыкновенного человека.
Дальше всё написано В. Зингаровым. И нехитрые стихи его. Я ничего не изменял и не исправлял.
Какие в прошлом жили люди,
И в чем держалась их душа.
В конце сороковых, а вернее, осенью 1947 года на наш завод прибыл бывший заключенный сталинских лагерей, репрессированный в 1937 году, кандидат наук, ведущий специалист – химик одного из закрытых НИИ Ленинграда Валентин Михайлович Шульман.
Был он затребован и принят на завод в качестве лаборанта по ходатайству и под личную ответственность человеком, хорошо его знающим до 1937 года, - первым директором нашего завода Павлом Демьяновичем Чеченевым. Чуть позже, по вызову Шульмана и благодаря хлопотам умного, дальновидного и смелого Чеченева, приехала сюда мать опального химика – седая, преклонного возраста женщина, чудом оставшаяся живой после допросов, преследований и унижений приспешниками Ежова по делу сына. Через десять лет неизвестности, мучительного ожидания эта больная, но не сломленная женщина, смогла, наконец, окружить своего сына материнской заботой, делая все возможное для его плодотворной работы.
В то время рабочие завода жили в основном около завода в трех дощатых, но теплых бараках. Нам, 9 – 10-летним барачным пацанам, и в голову не могло прийти, что эти два измученных гонениями человека окажут на нас такое огромное влияние, что оно останется на всю жизнь.
А началось все очень просто. Дома инженерно-технических работников завода стояли в 300 метрах от наших бараков, на небольшом пригорке. Вскоре по приезду Валентин Михайлович с матушкой переехали из барака и поселились в одном из этих домов. У Валентина Михайловича был строго определенный режим, а также маршрут его передвижения, составленный им самим: завод, столовая, библиотека, дом. Этот маршрут не менялся месяцами, изо дня в день. А рабочий день Шульмана продолжался не менее 13 часов.
Мы, барачные пацаны, всегда знали, где, в какое время находится «дядюшка Шульман». Сначала старались, как бы случайно, попасть ему навстречу, шмыгая носами, здоровались: «Здравствуйте, дядюшка Шульман!». Он останавливался, снимал свою черную фетровую шляпу, ставил туго набитый портфель на землю, перекладывал трость с массивным набалдашником с руки на руку и низко кланялся обалдевшей от удивления мелюзге, со словами: «Здравствуйте, молодые люди! Как ваши успехи в учении, какие науки предпочитаете, чем увлекаетесь?». И все это вполне серьезно, учтиво, как с равными. Для нас такое изысканное обращение было настолько необычным, что мы стояли, разинув рты. И сам он – в темном макинтоше, лаковых галошах на кожаных ботинках, в белоснежном кашне, высокий, плотный, в роговых очках на мясистом носу, с почти красивым лицом явно не русского происхождения – производил сильное впечатление.
Для нас он был личностью настолько неординарной, что мы старались как можно чаще «случайно» попадать ему навстречу. В то время мы никак себе не объясняли нашу непреодолимую тягу к ссыльному ученому, и только много позже осознали, что это была тяга к большой культуре, интеллигентности, которую для нас в глухой провинции олицетворял этот человек.
Время было трудное. Беспросветная нищета, голод гнал нас, пацанов, на огородные участки соседей – оверятских или лешаковских колхозников. Не обходили стороной и чахлые грядки возле ИТР. Однажды за таким занятием нас поймала на своем огороде бабка Шульман. Но она, благородная душа, мало того что не наказала нас за разбой, но еще и пригласила к себе домой. Мы зашли в их дом. Она заставила нас вымыть руки и усадила за стол. Поев, мы огляделись. В доме, кроме самого необходимого да массы толстых, не интересных для нас книг, почти ничего не было. Зато повсюду – идеальная чистота и порядок. В углу стоял непонятный предмет. Позднее выяснилось, что это была чудом уцелевшая фисгармония, которую хозяйка привезла с собой из Ленинграда. Она долго объясняла нам родство этого обшарпанного инструмента с фортепьяно. Но в то время и то, и другое для нас были вещами совершенно неинтересными. В конце нашего визита бабка взяла с мелких воришек слово посещать ее дважды в неделю после школы.
И вот, чисто вымыв лицо, смазав дырявые ботинки рыбьим жиром (благо его в ту пору было много, причем очень дешевого), с тайной надеждой хоть что-нибудь поесть, мы шли гурьбой к бабке Шульман. В дверях ею производился тщательный осмотр наших голов, проверка наличия носовых платков и отсутствие чернильных пятен. Затем мы усаживались за накрытый стол: посредине стояла огромная тарелка с бутербродами – кусочки черного хлеба, тонко намазанные каким-то жиром и чуть-чуть присыпанные сахаром. Но, прежде чем приступить к чаепитию, мы должны были около часа слушать ее игру на фисгармонии, а то и пение классической музыки. Поневоле мы втянулись в эти уроки искусства, и заунывные поначалу арии из опер стали для нас частью жизни.
Впоследствии, мы уже узнавали музыку Бизе, Верди, Чайковского, Бородина. Так, через бутерброды, чудаковатая, больная старушка ввела нас в мир прекрасного, посвящая в перипетии сюжетов из классических произведений, жизни великих композиторов, ученых, художников.
Частенько, видя, что мы сидим со скучными лицами и вот-вот уйдем, махнув рукой на бутерброды, она переключалась на древнегреческие мифы, заставляя нас по очереди громко их читать. Зато уходили мы от нее всегда почти сытые и довольные.
Приходилось только удивляться, где брала силы эта старая, стесненная в средствах, женщина, чтобы не просто пригреть, а еще и так разносторонне развивать чужих детей! Сейчас я понимаю, что это было благородство, которое никакие ссылки и тюрьмы не могли вытравить. Это была естественная потребность передать свой богатый духовный мир обездоленным бесчеловечной системой подросткам.
Иногда, по воскресеньям, к этим занятиям подключался и вел их сам Шульман. Для нас это было настоящим чудом! Свои рассказы о любимой химии он сопровождал демонстрацией опытов – то с фосфором в затемненный комнате, то с карбидом кальция на улице.
Постепенно встречи с этими замечательными людьми становились для нас необходимостью, и причиной тому были уже отнюдь не бутерброды. Чтение книг, их обсуждение, да и просто общение с ними доставляло нам большое удовольствие. Вот почему мои барачные приятели впоследствии стали большими любителями искусства, а свою профессиональную деятельность связали с химией и нашим заводом.
Мой рассказ о Валентине Михайловне был бы неполным, если бы я обошел ту сторону его жизни, что была связана с развитием химического производства. В этой сфере заслуги ученого неизмеримы. Начав буквально с нуля, он с первых дней своей работы набрал из окрестных деревень девчонок и мальчишек 16 – 17 лет и за короткий срок профессионально их обучил. Эта-то молодежь и образовала впоследствии центральную лабораторию завода.
В допотопных условиях, практически без всяких приборов, благодаря только энтузиазму и уникальным знаниям Валентина Михайловича и его соратников, в лаборатории ставились опыты, проводились исследования по усовершенствованию существующих технологий, а главное, разработка и внедрение методик производства новых, необходимых стране химических соединений, содержащих в своем составе галогены. Ведь в то время страна получала галогены из-за рубежа, оплачивая их золотом.
Кроме того, что В.М. Шульман был основателем заводской науки, он во многом способствовал и развитию производства. Так, цех 3 своим рождением немало обязан работе Шульмана и его сподвижников и последователей: Т.Я. Лаврищевой, Т.А. Фарской, В.И. Смирновой, М.С. Сидоровой, М.И. Заякиной, Н.М. Ржевитиной, О.В. Лебедеву. Затем эту работу продолжили более молодые специалисты: В.Г. Чернаков, Т.А. Савкова, И.П. Уклонский, Р.Г. Блинова. Производство бромсолей, хлорного олова, йодисто- и бромистоводородной кислоты, бромоформа и многого другого, впервые разработанное группой Шульмана, действует и в настоящее время. Конечно, за 40 лет многое изменилось, но в основе этих разработок и методик лежит талант и подвижническая работа Валентина Михайловича.
Реабилитация крупного ученого наступила лишь после смерти Сталина, в 1953 году, а в следующем году он был восстановлен на прежней работе в Ленинграде. К этому времени В.М. Шульман уже успел подготовить и передал начатое им большое дело по выпуску реактивов в надежные руки заводских химиков.
Вернувшись в Ленинград, он с головой ушел в науку. В этот период из-под пера Валентина Михайловича вышли в свет десятки ценных научных трудов. Здесь же была завершена работа по докторской диссертации, которая была блестяще защищена в Сибирской Академии Наук.
Несмотря на чрезвычайную занятость, связь с нашим заводом продолжалась. Время от времени доктор наук В.М. Шульман бывал здесь, запросто заходя в цеха и беседуя на равных и с инженерами, и с рабочими. Таким образом, Шульман был всегда в курсе развивающегося производства и имел возможность давать бесценные советы и рекомендации.
Его приезд был целым событием для заводчан, его ждали, помнили и любили – и как специалиста, и как человека. Визиты в Пермь обычно завершались посещением оперного театра, куда он частенько приглашал и автора этих строк, в то время 16-летнего юношу. Валентин Михайлович сидел в партере, обмахиваясь изящным складным, из слоновой кости, веером. По окончании спектакля я сажал его на ночной экспресс, который увозил моего кумира в Ленинград.
В 1959 году В.М. Шульман был приглашен в Новосибирск, в Сибирскую Академию Наук. Пик творчества его как ученого – исследователя пришелся именно на Новосибирский период жизни. Здесь, уже в зрелом возрасте, он встретил свою нареченную судьбой жену, подарившую на радость ему сына Валентина Валентиновича.
Однако годы, проведенные в сталинских лагерях, полная самоотдача своей профессии, а также полувековое занятие химией с ее вредностью и опасностью – все это постепенно подтачивали его здоровье. В октябре 1970 года В.М. Шульмана не стало. Ему шел в то время 62-й год. С нашего завода на его похороны был направлен один из учеников Валентина Михайловича – О.В. Лебедев.
Ученый с мировым именем, вложивший огромный вклад в отечественную науку, основатель технологий объекта 530 на нашем заводе, глубоко интеллигентный человек, свободно владеющий шестью иностранными языками и, вместе с тем, простой, с нескрываемой чудинкой человек, не нажил за свою жизнь никаких материальных ценностей, не оставил ни наследства, ни мемуаров. Однако след в душе тех, с кем он работал или просто общался, остался на всю жизнь. Помню, он говорил:
– Когда садится солнце и наступает ночь, спроси себя, что сделал ты сегодня полезного для общества, и засыпай с мыслями о том, что ты должен сделать завтра.
Спроси себя…
Я повторяю это имя.
Хочу, чтоб слышали с небес,
Что память сердца говорит мне –
Нет, он не умер, не исчез!
Что он живет в своих созданиях,
В сознании нашем он живет.
Ты в третий цех пойди
и крикни, -
Он обязательно придет.
Свободное копирование
