5. КИТАЙ ОСТАЕТСЯ В ПРОШЛОМ.
В Китае нас часто бомбили. Во время первой же бомбежки я испытал такой испуг, что стал заикаться. Сразу после бомбежки я почти не мог выговорить ни слова. Постепенно со временем заикание стало ослабевать. После окончания института речь практически выправилась, только в моменты сильного волнения заикание иногда возвращается ко мне.
Почему я испугался? Ведь нас бомбили и в Москве, и в деревне. Я испугался не бомбежки, а страшной паники, которую она вызвала среди китайцев. Мне долго казалось это странным. Однако совсем недавно я прочел воспоминания Голды Меир. Ей шел четвёртый год, её семья в то время жила в Киеве. В городе случился погром. Взрослые в панике баррикадировали двери в квартиру и готовились к худшему, маленькая Голда запомнила этот свой испуг в ту ночь на всю жизнь, хотя не видела ни до, ни после ни одного киевского погромщика. Впрочем, в отличие от меня, испуг не привел её к заиканию.
В Китае я посмотрел знаменитый американский кинофильм “Тарзан”. Когда Тарзан по ходу действия убил такую безобидную, хорошую, гигантскую черепаху, я заревел на весь зал, и мама вынуждена была увести меня из зрительного зала. Фильм мы смотрели в городе.
А ещё мне запомнились китайские фонарики. Размер они имели самый разный, от крошечного, до огромного. Они были великолепно раскрашены и сделаны из прозрачного материала, скорее всего, из промасленной бумаги. Они и так выглядели очень красиво, а когда внутрь вставлялась горящая свеча, зрелище было бесподобным. Вкусно пахло нагретым воском. Когда в 47 и 48 годах в Москве возникали перебои со светом, и мы зажигали восковые свечи, то я сразу вспоминал Китай и фонарики из-за знакомого запаха.
Однажды мама сказала, что скоро мы уезжаем в Америку - папу туда посылают на работу. Я где-то уже слышал это слово, кажется, Америка находилась далеко-далеко за океаном. Я осторожно спросил у мамы, как мы туда поедем, на машине или на поезде. Когда мама ответила, что на самолёте, у меня началась истерика: я упал на пол и долго стучал руками и ногами об пол. Я кричал во всю глотку, что я не хочу в Америку, мне и здесь хорошо, а в самолёте меня тошнит.
Мама гладила меня по голове и ласково говорила, что самолёт сильно качает только, когда он летит над горами и на маленькой высоте, а наш полёт будет проходить над равниной, потом над океаном, а над водными просторами, как все знают, качки не бывает. Самолёт над сушей полетит тихонько-тихонько очень короткими перелётами, и в конце каждого перелёта мама обещала меня угощать пирожным.
Я успокоился, я ДОВЕРЯЛ маме, хотя где-то в глубине сознания шевелились сомнения, впрочем, относительно пирожных я точно знал: мне их купят!
Отец был человек строгий, неулыбчивый и мало мной занимался. Времени у него на это не хватало. Он очень много работал, изучал английский язык, а после работы перечитывал большое количество газет с военными и политическими сводками.
Но в преддверии трудного путешествия он тоже попытался меня как-то приободрить, впрочем, несколько неуклюже. Отец по вечерам, придя с работы, стал рассказывать мне различные интересные, на его взгляд, истории из своих прошлых командировок. Поскольку ни в одной стране, лежащей на пути нашего предстоящего маршрута он не был, то он, в основном, вспоминал о своих приключениях во Франции и Индокитае.
Он рассказывал о посещении Эйфелевой башни, о том, какими крошечными кажутся дома Парижа, если смотреть на них с вершины башни. Я тут же вспомнил, какими маленькими я видел постройки аэродрома Алма-Аты из окна набирающего высоту " Дугласа" и спросил:
- А башню не качает?
Отец задумался и нерешительно ответил:
- Когда очень сильный ветер, наверно, немного качает, но это почти незаметно.
- Я на башню не хочу, - твёрдо решил я.
А ещё отец рассказывал про большой и красивый дом в городе Париже - Дворец Инвалидов, в котором похоронен самый великий полководец - император Наполеон. Не дожидаясь моего вопроса, он сразу же пояснил, что император - это всё равно, что царь.
Саркофаг с гробом императора хитрые французы поместили на постамент, стоящий гораздо ниже уровня пола, и, когда посетители рассматривали саркофаг, они непроизвольно должны были поклониться праху императора.
В помещении дворца располагался тир, куда отец зашел с приятелем, работавшим в нашем посольстве. Отец, впервые взявший в руки ружье, попал в цель из духового ружья три раза подряд и заработал бутылку шампанского.
Мне очень понравились рассказы о путешествии отца из Марселя в Гонконг на белоснежном корабле - красавце "Арамисе". Каюты на корабле оказались прекрасные, у отца была одноместная каюта-люкс. В ресторане за ним закрепили столик на одного.
Для встречи пассажиров у трапа, вдоль борта корабля выстроились в линию молодые офицеры в белых мундирах и черных брюках с лампасами, (кадеты, подумал про них отец).
Каково же было его удивление, когда после первого же посещения ресторана один из "кадетов" стал позади стула, на котором сидел отец, и с поклоном протянул меню, на руке у него сияло накрахмаленное полотенце. Это оказался официант, он очень вежливо и расторопно обслуживал отца, который в первый раз в жизни сидел в ресторане и чувствовал себя как-то неловко.
На столе, покрытом белоснежной скатертью, стояла ваза с цветами и хрустальные баночки со специями, рядом лежал столовый прибор. На тарелке - две маленькие булочки, которые отец мгновенно съел. Официант мигом сбегал за другой парой, но, через несколько секунд ему пришлось бежать ещё раз. И вообще он бегал много раз. На другой день на столе стояло большое блюдо с горой булочек.
Корабль шёл через Суэцкий канал и Красное море. В Сингапуре произошла остановка. Пассажиры вышли на берег. Отец несколько часов обозревал необычный тропический город. Потом забрёл в зоопарк, где с любопытством разглядывал слонов, обезьян, тигров и другую невидаль. Остановился у небольшого, огороженного решеткой, пруда, где с пастью в направлении решетки лежал огромный крокодил. Зубастая пасть была открыта. Отец подошел вплотную к решетке и уставился на крокодила. Они достаточно долго изучали друг друга. Неожиданно огромная ящерица щелкнула зубами и с поразительной прытью бросилась к решетке в направлении отца. Отец отдышался только у себя в каюте. Как и с какой скоростью он туда попал, отец не помнил.
Отец мне рассказал много забавных случаев, но скоро ему это надоело, так как каждая такая беседа была очень продолжительной: в промежутках между основным текстом ему приходилось давать пространные объяснения, что такое "шампанское", "инвалид", "кадет", "официант", "меню", и отвечать на многие другие вопросы. Он упоминал массу незнакомых мне слов, смысл которых ему приходилось тут же мне пояснять. В процессе разъяснения появлялись другие вопросы и незнакомые мне слова. Беседа затягивалась до бесконечности. Мама была гораздо опытнее в общении со мной, она тщательно подбирала слова в разговоре, но и ей тоже порой приходилось несладко.
Во время своих загранкомандировок отец не очень много, но всё-таки фотографировался. Некоторые фотографии сохранились в семейном альбоме. Разглядывая их сейчас, через несколько десятков лет, я нахожу их несколько странными. Вот на фото изображены два молодых человека, один из них отец. Молодые люди расположились на травке, и ничего, кроме двух человек и травки, на фото нет. Зато на обороте можно прочесть: Париж, 1939 год. Ну, очень содержательный снимок, великолепная память о пребывании в Париже! Или другой снимок. Отец со своим товарищем стоит на Эйфелевой башне. То, что это Эйфелева башня понять невозможно: мужчины стоят среди каких-то металлических конструкций на фоне города, находящегося далеко внизу, характерные строения которого еле различимы. Вот очередной снимок. Отец с другим сослуживцем. Тоже на фоне травки, но с более богатым содержанием - кроме травы, запечатлен кусок неба. На обороте надпись: Чунцын, 1942 год. Конечно, интересно, как выглядел отец в те годы, однако, у нас сохранились некоторые фотографии отца для документов, относящиеся к тому времени, а трава и во Франции, и в Китае почти одинаковая.
