Страница третья
Вскоре в доме появилась тётя Вера, Верунчик, молодая жена дяди Лёни, Алексея Петровича Конькова. Любовь моя к дяде и вовсе растаяла. А с тётей Верой мы подружились, потому что она казалась мне большой, тёплой и ласковой.
Молодые жили на второй, задней половине дома вместе с Дарьей Дмитриевной и Петром Даниловичем. Дед Пётр часто прогуливался возле дома, всегда в валенках, с палкой в руке. Казалось, что он таким был всегда, таким будет вечно: сухой, бледный, седой. Конечно, стал он больным и немощным в тюрьме, потерял здоровье в Сибири. По характеру Пётр Данилович удался в маму свою, Анну Андреянову из деревни Соколово, в её родню: воинственный и неукротимый, задиристый насмешник. Мы, дети, побаивались деда. А он стращал нас своей палкой, впрочем, посмеиваясь при этом: «Щас я вас! Ишь, басурманы!». Иногда любил подшутить над моими братишками.
Однажды (мне было лет девять) дед, шутки ради, дал им попробовать стручок красного перца, очень маленький и едкий на вкус. Видно, дед и сам не ждал такого результата: мальчишки орали до слёз от «угощения»: их губы, рот, нос, язык - всё жгло, как огнём. Они тыкались своими ревущими мордашками в вёдра с водой, чтобы хоть как-то охладить действие перца. Мама, как узнала об этом событии - сильно ругала деда. А мои братья часто потом вспоминали "про перчик", правда - довольно добродушно и со смехом!
Как знать, что дед сам думал обо всём этом?
Только одна Дарья Дмитриевна умела остудить буйные ссоры домашних: «Бать-тюш-шки, тиш-ш-ше..., молчите, молчите», - говорила она всем, чтобы не раздували огонь, чтобы «вскипевший» выпустил пар водиночку.
Она часто вспоминала своего свёкра, Данилу Конькова, который, будучи человеком смирным и рассудительным, пенял на то, что его потомство удалось «не в его породу»: горластые, неуступчивые, драчливые. Да и гордые не по чину: мы, дескать, Коньковы, мы всем известные, все нас уважают. «Мы Коньковы, а вы - кто такие?». Откуда такой гонор, от каких заслуг - никто не знал.
А может, это и не «гонор» был вовсе, а гордость, не смотря ни на что, вопреки всему, самоутверждение, заявление о собственном достоинстве? А может, в этой короткой фразе заключена крепкая основа, моральная поддержка для всей семьи, для всего Дома Коньковых!?
Позднее я поняла своего отца, Григория Павловича, который из-за этого «гонора» много претерпел. Правда, нельзя сказать, что внуки Данилы Егоровича были такие уж буйные. Пожалуй, вспыльчивыми можно было бы назвать только мою маму да её сестру Клаву. Вячеслав был скорее юмористом, весёлым и добродушным, а Алексей - большим охотником поговорить, да так, что другим и слова было не вставить. Родные рассказывают, что погибший Василий, Александра и Иван - характерами мягкие, ближе к маме своей, Дарье Дмитриевне: здесь больше доброты и уступчивости, даже интеллигентности врождённой.
Для меня, когда я стала разбираться в семейных отношениях, бабушкино слово было важнее других. Слово было всегда тихое. Казалось, что Дарья Дмитриевна страдает за всех сразу и не знает, каким образом сделать так, чтобы все поняли самое очевидное: «Живите мирно, любите друг дружку!». Под её влиянием я стала размышлять о главном для себя: о покое и семейном благополучии.
Я иногда забегала к деду попить чайку. Самовар всегда был на столе. Дед одаривал меня кусочком сахара. Чаю дед пил очень много. Сначала поест селёдочки, а потом и чаю - стаканов по пять-семь, как в русских стародавних чайных... Часто дед подшучивал надо мной, посмеивался. Бабушка его за это поругивала потихоньку, но жалела.
Позже я заметила, что дед любил смотреть на географическую карту СССР, которая висела у него над кроватью, стоявшей сразу за печкой у окна. Карта - как ковёр 2Х3, такой она казалась большой. Глядя на мой красный пионерский галстук, говорил: «Вот за такую красную тряпку знаешь где я был?» - и показывал пальцем с чёрным пораненным ногтем на Магадан. Видимо, и туда его заносило... «Это что вы тут живёте? Москва! А тута вота жили? О! Эвон, где!». Ничего я не слышала тогда, в детстве, о его злоключениях, но умер дед от серьёзной болезни желудка (может, рак...). Помню, что в гробу лежал его полу-скелет, прозрачно-белый.
Пётр Данилович очень не любил моего отца. Называл его прощелыгой и прихлебателем, поскольку Григорий Павлович денег в дом приносил мало: платил алименты, были у него ещё какие-то вычеты, а заработать денег побольше не умел или, как говорили, не хотел. Или не давали ему заработать тогда? Он работал шофёром на полуторке. Все домашние считали, что отец был занят исключительно собственной персоной и искал удобства только для себя.
В день смерти Петра Даниловича, я хорошо это помню, мой отец был нетрезв. Нам, детям, запретили шуметь.
Все домашние были у постели деда, зная, что конец близок. Дед бредил. Мы, дети, сидели в террасе в передней половине дома. Притихшие, мы слышали тихий говор и плач родных. Григорий, придя с работы навеселе, уже разделся, чтобы отдохнуть, но вспомнил о больном свёкре и решил пойти к нему. Пошёл через двор в одних трусах, с всклокоченными волосами. Он встал в ногах у лежащего в постели деда и что-то стал говорить, видимо, очень бодрое: мол, чего тебе помирать... Пётр Данилович увидел перед собой голого по пояс человека и забеспокоился. Сказал: «Чёрт за мной явился...». В тот же вечер он умер.
За эту неприятную сцену долго потом отцу моему пеняли.
