Часть пятая
"ПОСЛЕВОЕННОЕ ВРЕМЯ КОНЬКОВЫХ"
6 июня 2008 года.
Эта небольшая часть летописи дома Коньковых не может претендовать на детальность изложения. Также не в моей компетентности и не в моём праве писать о семьях всех семерых детей Дарьи Дмитриевны и Петра Даниловича, а тем более - обо всех их внуках и внучках. Поэтому я считаю, что имею возможность записывать только то, что не вызовет возражений родных. И лишь о семье Коньковых-Горшковых решила писать так, как мне того хотелось бы, корректно, но более объёмно, поскольку я сама из этой семьи.
Страница первая
АННА КОНЬКОВА, вдова Василия Петровича Конькова, и её дочка Лида жили вдвоём в посёлке Шпилёво. Анна больше не вышла замуж. Лида вышла замуж в конце 60-х за Евгения Расстригина. Двое сыновей: Александр и Алексей.
КЛАВДИЯ ПЕТРОВНА в 1943 году родила ещё одну дочку - Витту. Семья вернулась из эвакуации и поселилась в городе Ступино Московской области, где жили родственники мужа. Там в 1947 году родился сын Валерий.
ИВАН ПЕТРОВИЧ вернулся после службы из Хабаровска в 1945 году в родное село Вороново. Работал на стекольном заводе в селе Костино, но жил на квартире в селе Внуково, в каменном доме возле церкви, в полуподвале. Там он снимал комнату у вдовы с двумя детьми. Надежда, так звали хозяйку, была очень миловидная светловолосая женщина. улыбчивая и приветливая. Работала в детском саду. Позднее они поженились, и в молодой семье родились две дочери: Валентина и Любовь. Иван усыновил двоих ребятишек Нади от первого брака, которые давно уже звали его папой.
ВЯЧЕСЛАВ ПЕТРОВИЧ в 1950 году женился на девушке из села Костино, восемнадцатилетней Лидии Шишигиной. Скорее всего, отец Лиды, Гаврила Шишигин, имел родственные связи с тем предприимчивым крестьянином, который основал стекольное производство в селе Костино ещё в начале Х1Х века. Но, к сожалению, этим вопросом пока никто не занимался всерьёз, да и доказать родство уже сложно... У Вячеслава и Лидии родились две дочери: Наталья и Галина.
АЛЕКСЕЮ ПЕТРОВИЧУ пришлось пережить непростую драму: носить клеймо «сына врага народа», что тяжело сказалось на психике шестнадцатилетнего парня, когда в 1947 году его отца осудили как политического, посадили в тюрьму. Тогда он ещё жил в селе, у всех, осуждавших его отца, на виду. На Алексея писали доносы, рядом носились тени «чёрных воронов». Его приходилось даже прятать. Спасла служба в армии, всё понемногу стёрлось и забылось. В Армии Алексей активно занимался лыжным спортом, имел спортивный разряд, был победителем соревнований уже и после службы. С 1954 года, по возвращении из Армии, он жил в Дмитрове, где вскоре и женился. Девушка его, Вера, была родом с Кубани, смуглая, кареглазая. Её природное добродушие и чистосердечность всегда нравились всем и располагали к себе. Дарья Дмитриевна сноху свою младшую очень любила и жалела. Сам Алексей любовно звал жену Верунчик, Кубаночка... Через некоторое время в его семье появились девочка Рита и мальчик Серёжа, который стал первым и последним продолжателем фамилии Коньковых в роду Петра Даниловича.
Ещё в детстве я услышала от бабушки слова, меня устрашавшие, - «чёрны вороны», с ударением на первое «о». Когда мы с братьями, совсем ещё малые дети, разыграемся, разбегаемся по дому, бабушка начинала нас успокаивать: «Тише, тиш-ш-ше! Вот налетят чёрны вороны, унесут!». Мы были в том возрасте, когда смысл слов воспринимается буквально. И я представляла себе птиц, чёрных ворон. Над нашим сосняком они кружили стаями, горластые чёрные вороны. Их мы и побаивались.
Но сама ДАРЬЯ ДМИТРИЕВНА совсем другое вспоминала: она вспоминала машину, газик, крытый чёрным брезентом, который увозил её мужа в тюрьму, который мог приехать и за её младшим сыном Алексеем. В довоенное время, когда почти в каждой семье были «сидевшие», репрессированные правдами и неправдами родственники (политические и просто осуждённые по 58 статье на стройки коммунизма ради бесплатной рабочей силы), - тогда эти самые «газики» шныряли повсюду. Народ прозвал их «воронки», «чёрны вороны» - в народном уже фольклоре...
От своего отца я также слышала, как в то время не любили людей в униформе из чёрной кожи, сотрудников ОГПУ, отдела государственного политического управления, если не ошибаюсь. Отец даже зубами скрипел, когда о них рассказывал. Конечно, и «газики-воронки», и люди в чёрной униформе - были одно и то же: чёрны вороны!
Отец мой тоже «сидел». Правда - за дорожную аварию в Москве. Тогда была виновной вовсе не его машина, но она скрылась с места происшествия. Григорий Павлович отбывал заключение в Дмитровском лагере (Дмитлаге), копал канал имени Москвы. Потом, в пятидесятые годы уже, мы всей семьёй ходили на этот канал купаться.
Однажды мы сидели на прибрежных плитах. Мальчишки, мои младшие братья - Толик и Вася, увидели какую-то кость и показали отцу. Он тогда сказал: «Эх, и косточек тут на дне лежит!». У меня неприятное было тогда чувство. После, уже много лет прошло, была по телевидению передача о Дмитрове, о строительстве канала. Тогда я и услышала о том, что это были за «косточки». Заключённых, умиравших на стройке прямо с лопатами в руках от болезней и недоедания, от слабости, хоронили тут же, на дне будущего канала. Их кости, омытые водой, находили потом у берегов...
После 1954 года «жить стало веселей», но когда речь заходила о прошлом, о политике, я слышала , как наша Дарья Дмитриевна спешила всех успокоить: «Тише, тиш-ш-ше! Молчите!».
