В оккупации - 1

В оккупации. Часть 1

      Поздней осенью мы вернулись в Рославль. И сразу же возник вопрос: как пережить наступающую зиму, чем питаться? Вопрос этот тревожил не нас, детей, а маму и бабушку. Что мы выжили в первую зиму оккупации – это заслуга бабушки, её семидесятилетнему жизненному опыту. Опыт выживания в голодные годы, а таковой был, направил всю её энергию на поиски пропитания для нас.

      Первым делом бабушка повела нас за город на поля и огороды подсобных хозяйств. Снег лежал неглубокий, практически его не было, но было морозно. Мы ходили по наспех перекопанным полям и выковыривали из замерзшей земли мороженую картошку и свеклу, срубали на убранных капустных полях кочерыжки с остатками подмороженных листьев.

      Все это в мешках на санках привозилось домой и перерабатывалось. Картошку тёрли, отжимали крахмал, а отжим сушили на муку. Капустные листья, очищенные кочерыжки и свекла пошли в засолку – получилась большая кадка квашеной капусты – хватило на всю зиму. Ели её не только в щах, но и просто квашеную – бабушка заставляла. Капуста была тёмная цветом и с неприятным запахом, но ели, особенно когда удавалось раздобыть льняного или подсолнечного масла. У жителей, не уезжавших из города, оно было. Как и запасы других продуктов.

      В первую зиму оккупации население города не голодало. Объясняется это просто – запаслись продуктами в период безвластия, когда в городе не оказалось ни советских и партийных работников, ни милиции – все эвакуировались в Киров (станция Сухиничи). Пытались оттуда чем-то управлять, но фактически город был брошен.

      Ещё уходили по московскому шоссе разрозненные части, а в городе уже грабили магазины и склады. Растаскивалось всё, в первую очередь продукты. От городских жителей не отставали и жители ближайших сёл.  

      Взорвали (или разбили?) баки на маслозаводе – масло, льняное и подсолнечное, текло по канавам в реку. Жители черпали его из канав, кто жил подальше, черпали его уже из реки с водой. Даже жители деревни Павловка брали масло из реки, а это уже в трёх километрах ниже по течению.

      Элеватор подожгла охрана. Часть выгорело, но зерно в кучах обгорело только сверху – в глубь огонь не проник. Это зерно, сняв лопатами сгоревший слой, тоже всё растащили, перемололи. Хлеб из этой муки был с запахом гари, но был настоящим хлебом,  даже если в него и добавляли картофельную муку.

      Город не был подготовлен к обороне, хотя западнее его силами жителей и были вырыты траншеи и противотанковые рвы.

      Группы бойцов из частей, разбитых западнее и севернее города и не раз уже побывавшие в окружении, отходили через город, не задерживаясь. Им было не до наведения в городе порядка.   

      Предполагаю, что и группы по минированию важных объектов не справились со своей работой. Не были взорваны ни шоссейные, ни железнодорожные мосты как внутри города, так и возле него. Осталось исправным водоснабжение. Не была взорвана электростанция и другие объекты, подлежащие по законам войны уничтожению.

      Всё это я осмыслил спустя два года, когда отступали немцы – они сожгли и взорвали всё что могли.

      Возможно, что при отходе наших частей оборудование многих объектов и было испорчено или даже взорвано, но здания сохранились. Допускаю, что немцы смогли что-то восстановить за 2 месяца, но мосты! Старые довоенные мосты я видел в ноябре своими глазами. Да и народ рассказывал, что взрывали, что поджигали, а что и оставили – не успели или не смогли.

      Жить мы стали в той же угловой квартире нашего старого дома. Всё вокруг стало чужое, всё изменилось, даже соседи и соседские дети замкнулись в себе. Они уже испытали прелести новой жизни и устраивались, кто как мог. Чужие беды мало кого интересовали, своих хватало. Да и запуганы они были больше нашего: видели публичные казни первых месяцев оккупации, когда оставшихся в городе жителей сгоняли к месту их проведения. Мы казней не видели –  провели это время в отдалённой деревне. А когда вернулись,  в городе уже поутихло.

      Так что я не могу свидетельствовать о зверствах оккупантов – я не видел ни показных расстрелов, ни  повешений. Слава Богу, моя психика этого избежала. Всего остального я насмотрелся сполна.

      Все взрослые прошли регистрацию в городской управе, получили какой-то документ. Работать заставляли всех, но зато им всем выдавали хлебные карточки. У нас карточек не было – мама не регистрировалась. Без хлеба жить нельзя, это я понял детским умом ещё тогда. Мы варили какие то щи, пекли картофельные лепёшки, но без хлеба постоянное чувство голода не пропадало. На всю жизнь я понял, что на Руси голод – это когда нет хлеба.

      Мать иногда приносила краюхи деревенского вкусного хлеба. На нижней корочке отпечатались и припеклись остатки капустного или кленового листьев, подстилаемых на лопату при посадке краюхи на под русской печи. Это было чудо, но происходило оно редко – не во всех деревнях, где бывала мама, имелся хлеб, кое-где заготовители выгребли зерно подчистую.